Лабух - Иван Валерьевич Оченков

Главным образом потому, что, в принципе, они, конечно, правы. Только кроме меня об этом всё равно никому неизвестно. Не говоря уж о том, что об авторских отчислениях в СССР никто и не задумывался!

И вот, на одном из таких мероприятий и случилось событие, в очередной раз перевернувшее всю мою жизнь. Выступить надо было, кажется, в каком-то рабфаке. Во всяком случае, большинство зрителей оказались молодыми людьми. Не слишком хорошо одетые, кто в потёртую военную форму, кто в потрёпанные пиджаки и косоворотки, они, тем не менее, держались очень уверенно, и я бы даже сказал, с достоинством.

В средине, немного диссонируя с ними, расположилась группа, как мне показалось, «золотой молодежи». В отличие от первых, на них были костюмы, а на головах не кепки или фуражки, а шляпы. А пришедшие с ними девушки щеголяли в нарядных платьях.

Они о чём-то яростно спорили, и даже не заметили моего появления.

— Товарищи! — попытался отвлечь их от назревавшего мордобоя ведущий. — Позвольте представить вашему вниманию, популярного автора и исполнителя Николая Северного!

— Блатняк будет петь? — трубным голосом крикнул высокий и крепкий парень с короткой стрижкой на непокрытой голове.

— За ваши деньги любой каприз! Хоть «Марш кавалеристов»…

— А нельзя ли что-нибудь на стихи современных поэтов? — пискнула какая-то девушка и тут же спряталась за плечами своего приятеля.

— Отчего же. Есенин подойдёт?

Ответом мне было молчание, после чего явно помрачневший «крепыш», махнул рукой, дескать, валяй!

— Семёнов, ты что творишь, мы же это не репетировали⁈ — прошипела мне Маша.

— Прости, милая, это соло! — отозвался я и взял первый аккорд.

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

Стоило мне закончить, как все присутствующие начали хлопать и даже «высокий» криво усмехнулся и покосился на парня, с которым только что жарко спорил. Тот был куда ниже ростом, в хорошо пошитой тройке и в котелке. Лицо его мне показалось смутно знакомым, но людей по ресторанам ходит много…

— А вы сами знакомы с Есениным? — снова подала голос та же самая девушка.

— Видел один раз, а что?

— И где же? — не унималась поклонница поэзии.

И тут чёрт меня дернул рассказать, один старый, в моем, разумеется, времени, анекдот.

— Да, как-то выходим мы из ресторана с Маяковским.

— С кем?

— С Владимиром Владимировичем! — строго посмотрел я на любопытную, как будто речь шла совсем о другом человеке. — Так вот, вокруг него, как водится, поклонницы щебечут. Дескать, правда ли вы можете на любую тему стихи написать? Ну, а ему что, он же гений! Видит, на дороге пьяный валяется, остановился и декламирует — «Вот человек лежит в канаве, на нашем жизненном пути!» А мужик поднимает голову и в ответ ­– «Ну, а тебе какое дело? Идёшь с бл@дями и иди!»

— Пойдёмте девушки, это Есенин! — закончил, под всеобщий хохот.

Причём, громче всех смеялся невысокий парень в котелке, зато его оппонент, сначала бурно покраснел, а затем неожиданно попер на меня, как лось во время гона.

— Да я тебя! — ревел он, раскидывая по сторонам мешавшие ему стулья.

— Семёнов, ты — идиот! — простонала Машка. — Это же и есть Маяковский с Есениным!

— Да ладно! — только и смог ответить я.

Глава 16

Одним из самых популярных заведений в Замоскворечье был трактир со странным названием «Три ступеньки». То есть, официальное наименование у него совсем другое, но его никто не помнил, а называли по числу ступеней ведущих в полуподвальное помещение. Дом этот, некогда принадлежал одному из монастырей и предназначался для сдачи в наём. Но, с тех пор утекло много воды, и о монахах напоминала только поржавевшая табличка, которую никто так и не удосужился снять.

В первое время мы с Машей частенько здесь выступали, и сюда же привели пить мировую наших литераторов и их спутников. В личном общении Маяковский с Есениным оказались очень приятными ребятами, но… по отдельности. Когда они встречались, между ними сразу же возникало напряжение. Очевидно, каждый считал себя первым поэтом в Новой России и имел для того все основания, но, как ни крути, а двоим на постаменте тесно. Добавьте к этому окружение, всячески старавшееся столкнуть своих кумиров, и картина станет полной!

— Скажите, Николай, — никак не унималась, спровоцировавшая меня на анекдот девица, — а чьи стихи вам больше нравятся?

— Пушкина, — мгновенно отреагировал я.

— А из более современных авторов? — ничуть не смутилась поклонница поэзии.

— Классика всегда современна.

— Хорошо, но вы ведь ещё и музыкант. На чьи стихи вам легче сочинять музыку?

— Видите ли, милая барышня, музыка тоже бывает разная. Для серенады под окнами любимой женщины и для марша чтобы идти в атаку, нужны разные мелодии.

— А под Маяковского вы сможете спеть? — видимо устала играть словами, и пошла ва-банк.

— Легко, — пожал плечами и снова взял в руки гитару.

Дым табачный воздух выел.

Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Стихи у революционного поэта и впрямь не самые гладкие. Но чувства и ритм в них есть. Правда, услышать его не просто. Но Мулявин и Васильев смогли, а я просто повторил то, что слышал у «сплинов». [1] Не всё, конечно. Сколько помнил. Но и этого хватило. Большинство присутствующих замолчали, а окаменевший автор и вовсе сидел как пришибленный.

— Очень не привычная для тебя манера исполнения, — удивилась Маша. — Но стихи хорошие и даже очень. Только я их никогда не слышала прежде. [2] Они точно ваши?

— Что? — вздрогнул Маяковский. — Да, мои. Простите, мне пора!

С этими словами он подскочил и почти бегом направился к выходу.

— Погодите, Владимир Владимирович! — догнал я его уже на улице.

— Ну, говорил же, не надо мне выкать, — поморщился