В. Бирюк - Найм

Веллер, которому в молодые годы довелось подрабатывать гуртовщиком, пригонять на бойни и забивать скот, говорит, что после месяца-двух непрерывного забоя, свежевания и разделки скотских туш, ловишь себя на мысли, что если было бы здесь тело человека, то в той же технологии, без каких-либо дополнительных эмоций, можно бы и его освежевать и разделать.

Местные жители всё более воспринимаются мною как стадо. Как скот, который надо пасти, надо охранять. Для забоя. Или для получения какого-то другого полезного результата. Да, есть исключения — персонажи, которых я знаю. Знаю лично. По именам, привычкам, индивидуальным их свойствам. И тем сильнее, по контрасту, все остальные воспринимаются неразличимо — как общая серая масса. Да и лично знакомые — тоже — «домашние животные». Их можно различать. Как отличаешь свою собаку в общей стае. Со своим псом можно разговаривать, можно его защищать, заботиться. Можно даже целоваться. Но — собака. Слишком большая разница между мною и остальными. «Нелюдь».

Интересно: мои игры со здешними дамами приобретают при таком подходе оттенок зоофилии. А как с этим у других попаданцев? Мда…

Туземцы могут остановить попаданца, только убив его. А я очень постараюсь ещё долго не сдохнуть. У меня же «великая цель» и — «да расточатся врази»! Вырежу. «Вразей». Я в этом — уверен, и остальные должны эту уверенность чувствовать. Лучше — заблаговременно. Лучше эффектно испугать, чем эффективно убивать. Может, кто и в живых останется.

— Да уж. Деваться-то некуда. На всё воля божья. Ты уж, Хрысь, пострадай за обчество. Всем миром тя просим. А уж вдову-то да малых деток твоих, ежели что, община не бросит, кормить будем. А ты уж за нас-то прими муки-то, пострадай-ка за народ-то православный.

Самый древний из «пауков», почтительно поддерживаемый соседями, поднялся с лавки и огласил вердикт. После чего, покряхтывая и постанывая, поклонился Хрысю в пояс. Длинная белая борода метнулась по полу. Следом поднялись со своих мест, и также низко поклонись и остальные члены «паучьей делегации». Всё это сопровождалось нестройным жужжанием: ты уж… да уж… мы уж… оно же ж…

Всё — община сдала мужика. Для русской общины — явление постоянное. Пошёл ритуал. У Хрыся детей малых и вовсе нет. Но ритуально, «по обычаю», подметается седой бородой пол, бьются взаимные низкие поклоны, произносятся обязательные слова. И не важно, что они не соответствуют действительности, что и выполнены они не будут. Мужика сдали. На «всё». На муки, на позор, на казнь. Отрезали.

В России крестьяне, выбирая своих представителей, или старост, или защитников отечества — рекрутов, или ходоков, постоянно рассматривали это не как честь, как отличие, как выборы достойнейшего, лучшего, а как наказание. «Направление на страдание». Выделятся из общей массы, получить какой-то особый официальный статус, должность, для русского крестьянина противоестественно.

Психологи 21 века любят рассуждать о разнице между официальным и неофициальным лидером и — «как совместить одно с другим». Здесь этой проблемы нет. Крестьяне-общинники в официальные лидеры не идут. Это дорога высших сословий, которые являются таковыми от рождения. Которых к этому приучают с младенчества. И немногочисленных маргиналов, по той или иной причине вырванных собственным характером и жизненными обстоятельствами со своего места.

Соответственно, община, выбирая своих представителей «на муки», выбирает не лучших, а худших. Списывает «на смерть». Классический пример: «Вдоль дороги шеями на брёвнах лежали выборные от стрелецких полков. Государь был мрачен, но голов не рубил».

Не в этом ли одно из странных свойств именно русского народа, состоящее в сильнейшем предубеждении противу всякого рода начальства? В твёрдой, предопределённой, изначальной уверенности в том, что всякое лицо «предстоящее» — есть «дурак и сволочь». Ощущение это, будучи даже и не выражаемое словами разумными, но существующее во всякой крестьянской душе, отнюдь не ведёт к непрерывному бунту, к яркому и энергичному, наполненному, пусть и губительной, но страстию, противоборству, но состоит в повсеместном ленивом, скучном неисполнении всякого, от вышестоящих лиц проистекающего, слова или установления.

Часть 28. «Приходят в разной суете разнообразные…»

Глава 148

Даже и вожди народные, подобные Пугачёву и Разину, выдвинувшиеся и поддержанные великим множеством русских людей, при первых же неудачах выдаются противникам. Ибо став предводителями, они, тем самым, перестают быть обычными, равными, общинниками. И «русский мир» выдаёт их. «Пострадай за обчество. А мы тя — поминать будем».

Их выдают на лютую смерть не всякая «башкирь с мордвой да татарвьём», не замордованные, забитые помещичьи или заводские крестьяне. Нет, их выдают именно наиболее яркие представители истинно русского духа — казаки. Вольные хлебопашцы. Имеющие «землю и волю», оружие и самоуправление, они сдают своих, товарищей, соседей. «Лучшие» сдают властям «на съедение» — «самых лучших». Это — правило, традиция, стереотип поведения.

Остаётся только повторить, чуть модифицировав, известный тост из «Кавказской пленницы»:

— Так выпьем же за то, чтобы ни один из нас никогда не выделялся из коллектива.

В кросс-культурных исследованиях давно уже фигурирует понятие «Дистанция власти». Хофстед даёт следующее определение:

«Дистанция власти — это степень, в которой люди, не имеющие власти или имеющие незначительную власть, согласны с тем, что власть в обществе распределяется неравномерно».

В 21 веке страны с высокими значениями дистанции власти: Россия, арабские страны, Индия и Китай. Низкие значения в Канаде, Австралии, странах Северной Европы.

Но если нормальный, рядовой человек дистанцируется от власти, то может ли такой народ построить демократическое государство? Вообще — равноправное? Получается замкнутый круг: при высоком значении «дистанции власти» никакой демократической, «народной» власти быть не может. Ибо такой народ всякую власть считает «дурацкой и сволочной». И именно такой она и становится. «Скажут тебе сто раз „свинья“ — и ты захрюкаешь». А пропаганде демократической власти должна предшествовать пропаганда существующей, антидемократической. Для уменьшения «дистанции власти», для воспитания у человека чувства сопричастности, соучастия в отношении хоть бы какой, любой, реально действующей, власти.

Это выглядит довольно странно: страны с высоким значением «дистанции власти» в своём недавнем прошлом имели, в основе своей организации, крестьянскую общину. Самоуправляемую, с общей собственностью на землю. Получается, что община не есть зародыш свободы и равноправия, «ячейка будущего общества всеобщего счастья», как были уверены народники 19 века, а наоборот — работает как барьер — отсекает человека от других уровней властной иерархии. Сопричастность к власти, ощущение необходимости, обязательности и естественности равноправия, безусловно, существует в классической славянской крестьянской общине. И там же и захлёбывается, не распространяется на весь народ, на всю страну.

Несогласие же с тем, что «власть в обществе распределяется неравномерно», стремление к равенству, к демократии возникает, похоже, там, где возникает частная собственность на землю. Там, где крестьянин в одиночку бьётся на клочке своей земли, в одиночку рвёт пуп, таская брёвна. Там, где у крестьянина нет равноправия просто потому, что рядом вообще никого нет.

Там, где община, «русский мир», этот исконно-посконный «презерватив», одетый, из лучших побуждений, «с дедов-прадедов», на нужды и страсти человеческие — лопается. «Мы имеем ту власть, которая нас имеет» — вечная российская мудрость. Отказ от «безопасного секса» в отношениях между человеком и властью приводит к появлению равноправия в обществе.

Власть, оказавшаяся лицом к лицу с человеком, лишённая своего привычного «средства индивидуального предохранения» в форме русского «мира» или украинской «грамады», испытывает «более яркие ощущения». А у человека — появляется чувство сопричастности. К процессу. Со всеми возможными подробностями и последствиями.

Можно прикинуть необходимую продолжительность этого периода: от момента распада общины и наделения крестьян землёй, до возникновения в стране демократии и равенства.

Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет. В демократической традиции начала третьего тысячелетия этот пример считается необходимым сроком изживания в народе рабского духа. Обычно говорят: «пока не вымрут все, кто родился в рабстве в Египте».

Туфта. Ещё одна около-библейская легенда. Богу было плевать на социальные стереотипы древних евреев. Он вообще хотел истребить этот народ во время стоянки в пустыне Ферран. Только хитрость и беспардонная лесть Моисея позволила избежать тотального геноцида: