Ральф Питерс - Война 2020 года
– Живей! – прогудел Бабрышкин голосом, неузнаваемым из-под маски. Он подтащил женщину к люку и пихнул ее вниз, как мешок. Прочие беженцы в ужасе глядели на них, отчаянно пытаясь удержаться на подпрыгивающей на ухабах машине.
Нет места. Нет времени. Бабрышкин еще раз толкнул женщину вниз подошвой сапога и сам рухнул сверху, отшвырнув ее в сторону. Она упала на железное днище танка, пытаясь при падении своим телом защитить ребенка. Даже сквозь рев мотора и резину противогаза до ушей Бабрышкина донесся отчаянный плач маленького мальчугана.
Он захлопнул за собой крышку люка и лихорадочно принялся задраивать герметический запор. Последним звуком, донесшимся до него снаружи, был рев самолетных двигателей.
– Включаю приборы нагнетания давления! – выкрикнул он в микрофон внутренней связи, стараясь, чтобы воздушный фильтр не заглушил его голос, и его рука упала на панель с выключателями, расположенную прямо перед ним.
Еще раз, еще один последний раз. Он молил Бога, чтобы система нагнетания давления не отказала. Наплевать, что случится потом – об этом еще хватит времени подумать. Он только хотел пережить нынешнюю, сиюминутную угрозу. Юрий знал, что фильтры дышат на ладан, что всему танку за последнее время крепко досталось. Смерть могла наступить в любую минуту. Неизбежная, безжалостная.
Он почувствовал, как вздрогнули металлические стены. И еще раз.
Бомбы! Возможно, все ограничится обычной бомбежкой, без химических снарядов. Но он сам мало верил в такую возможность. Химические атаки стали привычным явлением. Враг привык применять ОВ, оценив редкостную экономичность такого оружия. Бабрышкин попробовал через оптические приборы посмотреть, что творится снаружи, но противогаз мешал разглядеть что-либо. Танк бросало из стороны в сторону на ухабах, и бешено пляшущий горизонт затянуло стеной дыма и пыли.
Первым признаком будет – выживут ли женщина и ее дети. Если да, значит, система нагнетания давления все еще работает.
Мальчик продолжал кричать. Но это – хороший знак. Пораженные нервно-паралитическим газом не кричат, они просто умирают.
Заработало радио. Плохо слышно, очень плохо слышно.
– Говорит «Кама».
– Слушаю, – сказал Бабрышкин, сознательно отказавшись от традиционного отзыва, чтобы упростить переговоры до предела, пока на нем одет противогаз.
– Говорит «Кама». Химическая атака, химическая атака. – «Кама» оставалась последней машиной химической разведки в потрепанной части.
– Какой газ? – резко спросил Бабрышкин, заранее представляя себе, какая сцена предстанет его глазам, когда он снова откроет люк. Тут уж ничем не поможешь, ничего не поделаешь.
– Еще неизвестно. Мой наружный определитель вышел из строя. Приборы только показывают наличие ОВ.
– Вас понял.
– Говорит «Ангара», – вмешался в разговор командир взвода противовоздушной обороны. – Они улетают. Похоже, все ограничится одним заходом.
Голос звучал подозрительно отчетливо.
– Ты надел противогаз? – рявкнул Бабрышкин.
– Нет… Нет, мы вели огонь по противнику. Наши машины герметичны, и…
– Надень противогаз, идиот. Мне не нужны лишние потери. Слышишь?
Тишина. Нервы начали сдавать. Он случайно нажал на выключатель передатчика, и связь прервалась. Он начал забывать элементарные вещи. Отдохнуть бы хоть немного!
– Внимание всем экипажам, – медленно и отчетливо произнес Бабрышкин. – Произвести перекличку в соответствии с порядковыми номерами.
Скольких еще позывных он не досчитается?
Система нагнетания давления не подвела. Женщина и ее дети все еще дышали, лежа на полу отсека экипажа. Бабрышкин совсем уже было собрался приказать женщине, чтобы она заткнула рот своему ублюдку, но осекся. Даже бесформенная толстая шуба не могла скрыть того, что рука у ребенка торчала под неестественным углом к телу. Ничего не поделаешь. Все же мальчишка остался жить. С рукой все обойдется. Женщина подняла на Бабрышкина почти безумные глаза. Из ее рассеченного лба струилась кровь. При падении она защитила от удара ребенка, но не себя. Хорошая мать. Хотя сама почти еще ребенок.
Юрий слушал перекличку. Голоса подчиненных звучали по-деловому, хотя и устало и немного приглушенно. Все это давно уже стало для них для всех привычным.
В чередование отзывов вклинилось молчание.
Еще один экипаж погиб.
По внутренней связи Бабрышкин приказал водителю повернуть назад к дороге. Затем дал команду продолжить радиоперекличку.
Неожиданно боевая машина резко остановилась, словно налетев на преграду. Однако двигатель не заглох, и Бабрышкин не понял, что же случилось.
– Подождите, – бросил он в микрофон внешней связи. Потом переключился на внутреннюю. – Какого черта ты остановился? Я же тебе сказал возвращаться на дорогу.
Водитель промычал что-то в ответ, но противогаз искажал звучание его слов.
– Черт побери, я, по-моему, спросил, почему ты остановился? – рявкнул Бабрышкин.
– Не могу… – убитым голосом прошептал водитель.
– Что значит «не могу»? Ты что, с ума сошел?
– Не могу, – повторил водитель. – Мне пришлось бы ехать прямо по ним.
– Что ты там мелешь? – возмутился майор, насколько возможно крепче прижимаясь глазницей противогаза к окуляру оптического прибора.
Объяснений больше не требовалось. Там, где только несколько минут назад брела молчаливая людская колонна, теперь, насколько хватало глаз, простирались темные бугорки мертвых тел. Ни отчаяния, ни борьбы, ни бьющихся в корчах раненых, никаких признаков страданий.
Только гробовая тишина и неподвижность, нарушаемая лишь медленным, бесцельным маневрированием боевых машин, похожих на лошадей, потерявших своих всадников в средневековом сражении.
Только одно еще могло поразить Бабрышкина – легкость, с которой наступала их смерть: быстро, как бы мимоходом. Взять хотя бы того мужчину, неожиданно попавшего ногами в гусеницу танка, или эту навсегда замолкшую людскую массу. Тут не было места ни для борьбы, ни для страстей или проявления героизма. Даже для трусости толком не хватало времени.
Новое поколение нервно-паралитических газов считалось гуманным оружием – они быстро убивали своих жертв и в течение нескольких минут растворялись в атмосфере, становясь совершенно безвредными.
Бабрышкин связался по радио с начальником химической разведки.
– Теперь вы выяснили тип ОВ?
– Говорит «Кама». Сверхбыстрый нервный газ, тип 111-М. Он уже рассосался. Я снял противогаз.
Юрий грустно покачал головой. Потом оттянул маску, почувствовав, как вдруг повлажнело его лицо там, где резина отошла от кожи. Он рывком стянул противогаз и, тщательно сложив, уложил его в подсумок.
– Оставайся на месте, – приказал он водителю. – Я вылезу. – Но сначала он вновь вышел в эфир: – Всем экипажам. Отбой. – На миг он замолчал, подбирая нужные слова. Не найдя их, просто сказал: – Очистить машины. – Потом он отпер люк и вылез наружу.
Ему повезло. На его долю выпало не много грязной работы. В предсмертных судорогах все его пассажиры попадали с танка, и только старик сидел, припав к орудийной установке. Догоревший окурок сигареты все еще торчал между его пальцами. Бабрышкин ухватил его под мышки и скинул с танка.
Ничего не поделаешь. Юрий встал во весь рост, полной грудью вдыхая холодный безопасный воздух. Насколько хватало глаз, он не видел на дороге ничего живого. «Это хуже эпидемии, – подумал он. – Гораздо хуже. Здесь не видно руки Божьей».
Что-то белое бросилось ему в глаза. Он не сразу признал трупы двух овец, приведенных сюда Бог весть из какого далека.
Какая бессмыслица… Внезапно, перекрывая урчание двигателя стоящего танка, его слух резанул пронзительный крик. Бабрышкин оглянулся. Женщина, чью жизнь он спас, выглянула из командирского люка и кричала, глядя на окружающую картину, так отчаянно громко, что даже у слушателей начало саднить горло.
«Что ж, по крайней мере, у нее есть чем кричать», – подумал Бабрышкин, испытывая радость даже от такого проявления жизни.
10
Москва 2 ноября 2020 года
Райдер сидел в скудно обставленном кабинете в доме, соседнем со следственным корпусом, пил серый кофе и ждал возвращения своего советского коллеги. Хотя вчера вечером он вовсе не пил спиртного, его мучила головная боль. Капитан, размещавшийся в соседнем номере, всю ночь напролет утюжил русскую проститутку с энергией столь же удивительной, сколь раздражающей. Час за часом Райдер лежал без сна, слушал, как бьется о стену кровать соседа. Время от времени подруга капитана что-то выкрикивала на непонятном Райдеру языке, но смысл был весьма очевиден, и тогда мысли Райдера возвращались к его жене, Дженифер, которая не позволяла звать себя Дженни и всегда молчала в спальне. Райдер допускал, что его старинный друг не ошибся, утверждая, будто Райдер биологически запрограммирован на брак с неподходящей ему женщиной. Впрочем, Райдер не испытывал дурных чувств к своей жене. Лежа московскими ночами в пустом номере, он просто скучал по ней, хотя и сам не совсем понимал почему. Та единственная интрижка, что приключилась в его жизни за год, прошедший после развода, оказалась скоротечной и мимолетной, и ни на йоту не потеснила в его памяти образ бывшей жены. Райдер надеялся, что теперь она наконец-то счастлива со своим новым мужем, обещавшим стать тем, кем не смог стать он сам.
