Ральф Питерс - Война 2020 года
Мужчины и женщины сидели вдоль дорог, не делая даже малейшей попытки встать при виде проезжавших танков Бабрышкина, и продолжали опорожнять иссохшиеся желудки. Многие из них были явно больны. То тут, то там муж ревниво стоял, охраняя жену, но в целом все вокруг пронизывало ощущение катастрофы, отсутствия всякого закона и здравого смысла.
Высунувшись из командирского люка, Бабрышкин прищурил глаза от холодного ветра.
Кормящая мать напомнила ему о Вале, хотя его жена еще не стала матерью и откровенно заявила ему, что не имеет такого желания. «Зачем надевать себе на шею хомут!» – воскликнула она как-то. Бабрышкин подозревал, что мало кто из по-настоящему знавших Валентину сможет назвать ее хорошей женщиной. Она эгоистична и нечестна. Но все же она – его жена.
Он любит ее и скучает по ней. Бабрышкину казалось, что, если бы он смог сейчас поговорить с ней, ему удалось бы поделиться с женой своей новообретенной мудростью – рассказать ей, как важно довольствоваться тем, что имеешь, быть благодарным за возможность жить в мире, любить друг друга. Он не нашел новых слов, чтобы докричаться до нее, и все же в глубине души чувствовал, что может быть убедительным. Какое это было счастье, когда они имели возможность просто лечь вдвоем в теплую постель, вовсе не думая о смерти. Обняться, не сомневаясь, что утро не принесет с собой ничего более неприятного, чем необходимость вставать, еще толком не проснувшись, и идти на работу. Юрий понял, что пока перед ним не предстала ужасная картина беспомощности, краха и обесцененной человеческой жизни, он не мог оценить удивительную красоту своей предыдущей судьбы. Проблемы, такие важные когда-то, превратились в ничто. Его окружала красота, он купался в ней и в своей слепоте ничего не замечал.
Какой-то охваченный отчаянием мужчина попытался залезть на идущий впереди бабрышкинского танк, не дожидаясь, пока тот остановится. Не имея опыта подобных упражнений, беженец тут же застрял между гусеницей и огромными колесами. Окружающим оставалось только смотреть, как машина поглотила его ноги ниже колен, швырнула несчастного оземь и продолжала крутить и вертеть, пока танк наконец не остановился.
Бедняга лежал на каменистой дороге, широко раскрыв глаза и рот. Он не кричал, не рыдал, а только с удивленным видом приподнялся на локтях. Два солдата соскочили с танка, на ходу срывая с себя пояса, чтобы использовать их как жгуты для остановки кровотечения. Они повидали множество различных ран и не боялись вида крови. Солдаты быстро ощупали кровавые культи, отыскивая хоть что-нибудь твердое в месиве искалеченной плоти и раздробленных костей. Но мужчина откинулся назад, по-прежнему молча и не закрывая широко раскрытых глаз, сохраняя на лице удивленное выражение.
И умер. Солдаты оттащили его немного в сторону, хотя это и не имело особого смысла, и поспешили назад к своему танку, вытирая руки о комбинезоны, а Бабрышкин криками понукал их, ибо они задерживали всю колонну.
Время от времени то одного, то другого беженца приходилось сгонять с машины, как правило из-за того, что они начинали просить еды, а встретив отказ, становились агрессивными.
Иногда их ловили за воровством. Воровали все, что угодно, – от продуктов и противогазов до абсолютно бесполезных мелочей. Какой-то мужчина без всяких на то видимых причин попытался задушить командира одного из танков.
Он оказался удивительно сильным человеком, скорее всего, не совсем нормальным, и, чтобы спасти командира от верной смерти, беженца пришлось застрелить.
Однажды над бесконечными километрами изъеденной эрозией почвы промчались два советских боевых вертолета, и Бабрышкин в восторге долго махал им вслед, радуясь, что они не остались абсолютно одни, что о них не совсем забыли. Он попробовал наладить с вертолетами радиосвязь, но не смог найти нужную частоту. Уродливые летательные аппараты сделали два круга над колонной и удалились.
Молодая мать закончила кормление младенца, и Юрий решил, что ее теперь можно получше разглядеть. Он поинтересовался про себя, где ее муж. Возможно, в армии, воюет где-то.
А может, погиб. Но если он только жив, Бабрышкин явственно мог себе представить и даже почувствовать, как сильно он сейчас, наверное, переживает за свою семью, как ломает себе голову, гадая, где они, живы ли, в безопасности ли.
Бабрышкин наклонился к женщине, которая прижимала к себе одной рукой младенца, а другой одновременно обнимала старшего сына и держалась за орудийную установку. Он чувствовал необходимость что-то сказать ей, приободрить, успокоить.
Он приблизил свое лицо вплотную к ее, и сам не понял, страх или просто пустота мелькнула в ее глазах.
– Настанет день, – прокричал он, перекрывая грохот двигателя, – когда все это мы будем вспоминать, как кошмарный сон, когда наше бегство станет только историей, которую мы будем рассказывать внукам.
Женщина долго никак не реагировала. А потом Бабрышкину показалось, что он увидел призрак улыбки, тенью промелькнувший по ее губам.
Юрий сунул руку в командирский люк, где висел его планшет, и вытащил последнюю мятую пачку сигарет. Один из его сержантов нашел ее на трупе офицера мятежников. Согнувшись, чтобы укрыть огонек от холодного ветра, он прикурил сигарету, а потом протянул к губам женщины. Снова ему долго пришлось ждать ее реакции. Наконец она медленно покачала головой:
– Нет. Спасибо.
Сидевший рядом с ней старик голодными глазами уставился на сигарету. Испытывая разочарование, что его широкий жест пропал втуне, Бабрышкин сунул курево в дрожащие старческие руки.
На обочине мужчина и женщина отчаянно погоняли вперед двух овец, заартачившихся в испуге от грохочущих бронемашин. Юрий поразился, что животных до сих пор еще не зарезали и не съели. «Везучие овцы», – подумал он.
Постоянный статический шум в его наушниках вдруг сменился звуком работающего передатчика.
– Говорит «Ангара». – Бабрышкин узнал встревоженный голос командира взвода противовоздушной обороны. – С юга приближаются самолеты.
– Вражеские?
– Опознавательных знаков нет. Предположительно противник.
– Всем, всем, – выкрикнул Бабрышкин. – Воздушная тревога! Сойти с дороги и рассредоточиться. Воздушная тревога!
При звуке его команды механик-водитель направил стальное чудовище влево от шоссе, распугав овец. Их хозяева бросились за ними следом, что-то крича. Юрий подумал, что скоро у них появятся другие, гораздо более серьезные поводы для волнения.
– Надеть противогазы, – скомандовал Бабрышкин в микрофон. – Задраить все люки.
Он торопливо расстегивал подсумок своего противогаза. Беженцы, сгрудившиеся на палубе танка, испуганно смотрели на него. Безразличие и усталость как рукой смело с их лиц. Ему показалось, что он читает безнадежный упрек в их глазах, но тут он надел маску и временно укрылся от их взглядов. Выбирать не приходилось. Нет никакого смысла умирать из одного лишь чувства солидарности.
Грязная маска воняла невыносимо. Оглядевшись по сторонам, Юрий увидел, что его машины расползлись по степи, чтобы насколько возможно усложнить задачу атакующих.
Времени не оставалось вовсе. Он уже видел темные точки вражеских самолетов, набирающих высоту перед атакой. Они шли прямо на колонну.
И ничего нельзя было поделать: зенитчики не имели снарядов. Они могли только расстрелять свои последние патроны, что было бы ничуть не умнее, чем пытаться подбить само небо.
Повсюду вокруг него с грохотом захлопывались люки, оставляя на крышах и палубах машин беззащитных беженцев. Кое-кто из гражданских соскочил на землю и из последних сил бросился прочь, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие или просто стремясь как можно дальше уйти от цели самолетов. Бабрышкин краем глаза заметил схватку на задней части одного из бронетранспортеров, где солдаты расчищали люки от беженцев. Какой-то огромный мужик схватил противогаз одного из солдат, и тут же загремели выстрелы.
Ни на что нет времени.
Толком не отдавая себе отчета в том, что он делает, Бабрышкин вырвал из рук женщины старшего ребенка. Он резко сунул мальчика в люк танка, потом потянул туда же женщину.
Не понимая, в чем дело, она упиралась и отбивалась, в ужасе глядя на чудище в пучеглазой маске.
Самолеты уже отчетливо виднелись на горизонте. Юрий выскочил из люка, ударил женщину по лицу и оторвал ее и младенца от орудийной установки. Самолеты заходили для атаки, теперь стало ясно видно, что это штурмовики.
– Живей! – прогудел Бабрышкин голосом, неузнаваемым из-под маски. Он подтащил женщину к люку и пихнул ее вниз, как мешок. Прочие беженцы в ужасе глядели на них, отчаянно пытаясь удержаться на подпрыгивающей на ухабах машине.
Нет места. Нет времени. Бабрышкин еще раз толкнул женщину вниз подошвой сапога и сам рухнул сверху, отшвырнув ее в сторону. Она упала на железное днище танка, пытаясь при падении своим телом защитить ребенка. Даже сквозь рев мотора и резину противогаза до ушей Бабрышкина донесся отчаянный плач маленького мальчугана.
