Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка
— Значит, ранее принадлежало иным людям? — осведомился я.
— И не солгал, — насупился он, с тоской глядя на меня.
— Верно, не солгал, — подтвердил я. Шуйский мгновенно взбодрился, но я ласково заметил, охлаждая его радость: — Однако сделал ты это зря, ибо теперь у нас с тобой снова будет баш на баш, в точности как с головой Ивана Голицына.
— Это как? — насторожился он. — Ты что же, князь, словцо свое решил порушить, да…
— Ну что ты, — успокоил я его. — Мое словцо такое же верное, как… как твое. Будет тебе монастырь, коль обещано, непременно будет, олигарх ты наш ненаглядный. Вот только не свезло тебе, поскольку я — не демократ, а потому в обитель ты, конечно, поедешь, но…
— Сказал, дак досказывай, — взмолился он.
— Не придумал пока, — честно ответил я, — а и придумал бы, все равно не сказал: пусть тебе сюрприз будет. Да ты не печалься, скоро сам узнаешь.
А «сюрприз» для боярина был следующий. Во-первых, сам монастырь, выбранный мною для него и его брата. Соловки, конечно, заслуженно пользовались славой святой обители, но климат там ой-ой-ой. Холопа боярин получил — я и тут сдержал слово, но в наказе игумену, подписанном Годуновым, содержались кое-какие рекомендации, от которых братьям Шуйским не поздоровится. Чего стоит одна из них: «И поелику сии мнихи согрешили до пострига столь превелико, что и описать не можно, во спасение души их надлежит проследить, дабы они впредь кормились токмо трудом своим, вкушая лишь злаки, кои сами вырастят, и несть для них дней скоромных, окромя Светлой Пасхи и двунадесятых праздников».
С похожей грамоткой для настоятельницы отвезли в монастырь и бывшую Екатерину Григорьевну Шуйскую, а ныне старицу Ульяну. В этом послании, правда, кое-что по настоянию Федора и его матери смягчили — все-таки одному она тетка, другой — родная сестра. Вычеркнули они и про злаки, которые ей не придется самой выращивать, да и многое другое.
Но все равно позавидовать ей было нельзя, ибо отправили ее во Введенский монастырь, где игуменьей моя хорошая знакомая матушка Дарья, а в миру царица Анна Колтовская и мать моего двоюродного брата Александра. Думается, получив лично от меня дополнительное к этой грамоте письмецо с кое-какими уточняющими рекомендациями, настоятельница устроит ей такое веселенькое житье, что новоявленная сестра Ульяна взвоет в первую неделю. Благо холопки ей, в отличие от братьев Шуйских, не положено. Федор с матушкой забыли указать, а я не стал подсказывать.
Что касаемо драгоценностей Марины Юрьевны, перекочевавших к Годунову, то была у меня мыслишка сохранить все в секрете до того времени, пока поляки, включая многочисленных Мнишков и ее саму, не покинут пределы Руси, но я не успел осуществить задуманное. Не повезло. Их едва успели доставить на мое подворье, выложили на стол, чтоб аккуратно запаковать в сундуки и сунуть в подвал до поры до времени, и тут, как назло, приехал Федор. Пришлось расколоться — твое, государь, изъял у Шуйского.
— Погоди-погоди, — уставился он на них. — Так ведь енто государыни корабль. И часы тож ее.
— Неужто?! — сделал я изумленные глаза.
— Точно, точно, — заверил он меня. — Она не раз мне про них жалилась. — И… ринулся обнимать меня, благодаря, после чего, покраснев как красная девица, попросил не сказывать ей, будто это я их нашел. Пусть будет, что он сам расстарался.
Ну и есть ли смысл после таких просьб давать совет придержать их? Оставалось лишь мрачно взирать, как драгоценности одну за другой бережно кладут в приготовленные сундуки и… выносят из избы. А вместе с последним отправился в царские палаты и сам Федор.
И, глядя на его довольное лицо по возвращении оттуда, я понял, что задуманное мною надо форсировать, иначе окажется поздно. Вон как светится парень от счастья — словно не он вручал эти сокровища, а его ими одарили. Хотя как знать, может, он и впрямь получил взамен своего «скромного» подарка куда более «щедрый», в виде легкого поцелуя в щеку… В качестве аванса.
Глава 18
ДЕТИ, КУХНЯ, ЦЕРКОВЬ, НАРЯДЫ…
У Федора Долгорукого меня на следующий вечер встретили по-царски, еще перед воротами, с подносом, на котором возвышался румяный каравай с аппетитной коричневой корочкой и серебряная солонка. Поначалу я опешил от неожиданности, удивленно оглядывая встречающих меня хозяев и дворню, толпящуюся за их спинами. Да что дворня, когда я со своим десятком гвардейцев еле-еле смог подъехать к их подворью. Зевак собралось видимо-невидимо. Мало того, из-за каждого забора выглядывали любопытные, которым не хватило места на улице.
Мелькнула даже мысль, что Долгорукий, по всей видимости, неправильно меня понял и ждал меня в гости вместе с Годуновым. Однако разочарования на лицах братьев и их жен в связи с отсутствием престолоблюстителя не наблюдалось. Все сияли, светились и постоянно повторяли: «Такая честь, такая честь!»
Получалось, причина в ином. Лишь позже, уже сидя в их тереме, я, припомнив кое-что, догадался. Очень уж польстил мой визит братьям Долгоруким. Дело в том, что на Руси не принято, чтобы старшие по титулу или чину приходили в гости к младшим. Вот наоборот — запросто. Или к ровне. И тут без проблем. А к младшим ни-ни. Есть, конечно, исключения, но они, как правило, для самых близких родичей, и Федор Тимофеевич со своими родными братьями Владимиром и Григорием под нее не подпадали — троюродные все-таки.
Вот и выходило, что коль я, думный боярин, победитель свеев и ляхов, правая рука царевича и престолоблюстителя Годунова, да и левая тоже, возглавляющий аж три приказа и входящий в Опекунский совет, навестил своих отдаленных и куда менее именитых родичей, следовательно, снизошел. Ну и заодно в какой-то мере возвысил их, а такое на Руси ценится очень высоко.
Между прочим, визит мой поначалу должен был состояться еще вчера, ибо когда подошедший ко мне Федор Долгорукий вновь начал намекать, что не худо вновь объявившейся родне свести и более близкое знакомство, я и бухнул:
— Ну тогда жди меня сегодня к вечеру.
Тот вначале вспыхнул от радости, но, вспомнив что-то, начал мямлить невразумительное. Дескать, к встрече столь дорогого гостя надо подготовиться как следует, а потому лучше всего перенести мой приход на следующий день. Почему на самом деле он попросил отложить мой визит, я узнал у Власьева, давно ставшего моим нештатным консультантом по всем вопросам. На сей раз специально не спрашивал. Просто у нас зашел очередной разговор о суровых правилах местничества, в которых я, признаться, до сих пор плавал как топор, вот тогда-то он меня и просветил.
Оказывается, ситуация у Долгоруких весьма щекотливая, ибо боярин Федор младше своего брата Владимира, который ему, после кончины батюшки, в отца место. То есть в связи с моим визитом возник щекотливый вопрос: кому быть небольшим при приеме.
— Ранее-то таковского отродясь не бывало, — усмехнулся дьяк. — Завсегда старшего по годам отличали. Его первого и титлами наделяли. Но покойный государь на таковское не больно-то глядел, потому и… — Однако похвалил братьев: — Уж не знаю, как на самом деле промеж собой живут, но на людях дружно держатся. Одначе и Владимир Тимофеевич без совета с братом ничего не учиняет — боярин есть боярин. А к чему ты спросил-то?
Я хмыкнул и, припомнив недавний разговор, честно рассказал про замешательство среднего брата.
— Ну ты им и задачку задал, — крякнул дьяк.
— Но они же в одном отцовском тереме живут, — удивился я. — Какие могут быть споры?
— А кому наперед при встрече стоять да чья женка первой на поцелуйный обряд выйдет? — возразил дьяк. — Тут много чего счесть можно.
Не знаю, как они договаривались, но, скорее всего, строго в очередь. То есть вначале Владимир выступил за старшего, произнеся часть приветствия, концовку произнес Федор, но зато его жена первой вышла с чаркой, и так далее. Третий, Григорий, тоже сказал какую-то фразу, но, как и положено младшему, самым последним.
Сами ритуалы описывать не стану — как обычно, по стандарту. Жены мне понравились, особенно супруга Владимира Мария, совсем молоденькая, как бы не моя ровесница. Как позже выяснилось — она у него третья. Впрочем, и жен остальных братьев я пожилыми бы не назвал, равно как и их самих. Старшему, Владимиру, на вид лет тридцать пять, остальные чуть моложе — обоим за тридцать.
Действовал я согласно инструктажу все того же Власьева, чтоб, упаси бог, никого не обидеть. Более того, когда настала моя очередь толкать тост-здравицу, я расстарался и сделал его таким обтекаемым, дабы не остался в обиде ни старший брат, который всего-навсего окольничий, ни средний, который имеет набольший чин боярина. Мол, пью за то, чтоб в их роду было и оставалось главное — дружное единство и все они так и продолжали держаться друг за дружку, а чины и титулы — дело наживное. Все прочие мои выступления в принципе были аналогичными: мир, дружба, жвачка. Ну и женам их, которые тоже по моему настоянию сели за стол, посвятил отдельный тост, вогнав всех трех в краску.
