Александр Михайловский - Время собирать камни

— Я ничего не знаю об этом, — ответил Маннергейм, — но если это так, то я полностью согласен с вами. А кто из генералов, кроме Николая Михайловича Потапова уже служит у вас?

— Я назову вам такие фамилии, как Деникин и Марков. Думаю, что они вам знакомы, — сказал Сталин. Барон кивнул, и на минуту задумался.

— Скажите, господин Сталин, — спросил Маннергейм, — а какую должность я мог бы получить в вашей "армии нового строя"? Вообще-то я всю жизнь служил в кавалерии.

— Кавалерии, сказать честно, у нас пока очень немного, — ответил Сталин, — Но, скажу вам по секрету, сейчас мы на одном из участков фронта ожидаем, по данным нашей разведки, неожиданный удар германских войск. Для его отражения, помимо бригады Красной гвардии и частей усиления, мы собираемся сформировать ударную группу, состоящую из двух-трех все еще боеспособных кавалерийских дивизий — своего рода сводный усиленный кавкорпус. Вот только мы еще не решили, кто ее возглавит. Накануне вашего приезда к нам обратился ваш старый знакомый по 2-му кавалерийскому корпусу, с которым вы вместе сражались на Юго-Западном фронте, с просьбой дать ему возможность отправиться на передовую и сразиться с противником.

— Кто же это? — удивился барон, — неужели сам командующий 2-м кавкорпусом генерал-адъютант Гуссейн Хан Нахичеванский?

— Нет, — с улыбкой ответил Сталин, — это генерал-лейтенант Михаил Александрович Романов…

— Неужели! — выдержка окончательно оставила Маннергейма, и он вскочил с кресла, — Великий князь Михаил Александрович тоже выказал желание служить в вашей армии?!

— Вы, наверное, не верите мне, — продолжая улыбаться, сказал Сталин, — ну что ж… Александр Васильевич, — обратился он ко мне, — вы не согласились бы съездить с господином Маннергеймом в Гатчину, чтобы он там лично переговорил с Михаилом и Николаем Романовыми. Я думаю, что товарищу, простите господину, Маннергейму было бы полезно пообщаться с его старыми знакомыми.

Барон, окончательно потеряв всю свою выдержку и чопорность, стоял, растерянно опустив руки.

— Вот и отлично, — сказал Сталин, — итак, генерал, я пока попрощаюсь с вами. К сожалению, у главы советского правительства очень много дел. Но, я надеюсь, что мы еще с вами встретимся.

И, изобразив на лице доброжелательную улыбку, Сталин на прощание крепко пожал руку барону Маннергейму… Ну, что же, в Гатчину, так в Гатчину!

…Последнее, что я запомнил перед тем, как провалиться в темноту, было искаженное злостью лицо британца, его рука с зажатым в ней короткоствольным револьвером и, ставшее вдруг удивительно спокойным лицо фрау Нины. Потом — вспышка, звук выстрела, сильный удар в грудь…

Все остальное в памяти сохранилось фрагментарно… Гауптман Мюлер и какой-то незнакомец, грузящие меня в автомобиль германского посольства… Провал в темноту… Потом грохот, страшный грохот, и хриплый рев работающего мотора прямо над ухом, человек в странной пятнистой форме, нагнувшийся надо мной, и разглядывающий мое лицо… Ужасная тряска и ощущение полета… Словно я лечу на каком-то аппарате тяжелее воздуха…

Потом я почувствовал мой любимый запах моря, и плеск воды. Я на корабле, совершенно мне незнакомом… Он белый… Какие-то люди в странной одежде салатно-голубоватого цвета осторожно берут меня на руки и усаживают на блестящие, никелированные носилки-кресло… Адская боль пронзает все мое тело… Я теряю сознание…

Очнулся я в каком-то помещении, похожем на большую каюту. Было ясно, что нахожусь на корабле, это чувствовалось по легкой качке и едва слышному плеску волн. Я попытался вздохнуть, и удивился. В груди уже не хрипело и булькало, и дышать было гораздо легче. Только тут я увидел, что к моей руке от непонятного аппарата идут какие-то проводки и трубочки. А грудь моя перевязана бинтами. Похоже, что мне сделали операцию и достали пулю того проклятого британца.

Я скосил глаза. Напротив меня, на жестком топчане, откинувшись на переборку, полусидя дремал гауптман Мюллер, одетый в такую же одежду, как и врачи, встретившие меня на этом корабле. Значит, мой помощник не бросил меня. Я улыбнулся. Дверь в каюту открылась, и в каюту вошла женщина, причем, молодая и симпатичная.

Услышав звук открывающейся двери, Мюллер мгновенно проснулся, но тут же успокоился, и что-то сказал вошедшей по-русски. Я не знал русского языка, точнее, знал, но лишь некоторые слова, которые я уже слышал однажды от своих коллег, русских моряков. Насколько я знаю, эти слова не употребляются в обществе дам, потому что за них можно получить, как у них говорят, "по морде".

Женщина-врач подошла ко мне, и, увидев, что я пришел в себя, улыбнулась и положила прохладную узкую ладонь на мой лоб. Потом она что-то сказала Мюллеру, и тот тоже изобразил на своем, посеревшем от недосыпания лице, нечто вроде улыбки.

— Господин адмирал, — сказал он, — фройляйн доктор говорит, что вы пошли на поправку, послеоперационных осложнений у вас нет, но вы еще очень слабы, и вам пока нельзя разговаривать.

Я закрыл и открыл глаза, показывая, что, действительно, слабость не позволяет мне вести беседу. Потом мне вдруг сильно захотелось спать. И я уснул…

Сколько я проспал, не знаю. Только после пробуждения я почувствовал себя еще лучше, чем прошлый раз. Гауптмана Мюллера в каюте не было, зато на стульчике рядом со мной, со шприцом в руках, сидела та же, что и в прошлый раз женщина-врач.

Увидев, что я проснулся, она улыбнулась мне и, сделав укол, опять вышла из каюты. Через несколько минут вошел гауптман Мюллер, а за ним следом… Да-да, именно, фрау Нина, только одетая в пятнистую форму с погонами на плечах. Я заметил, что Мюллер стал вести себя в отношении фрау Нины подчеркнуто почтительно, как положено младшему офицеру со старшим. Конечно, она была выше его по званию, но с другой стороны она была женщиной. Я чувствовал, что, пока я был без сознания, произошло нечто такое, что заставило гауптмана зауважать эту удивительную женщину, не только, как полковника, но и как профессионала.

— Добрый день, господин адмирал, — обратилась ко мне фрау полковник, — как вы себя чувствуете? Ваш лечащий врач, Татьяна Михайловна Васильева, сказала, что опасности для вашей жизни уже нет, но что вы пока очень слабы, и что она не может нам разрешить общаться с вами более получаса. Причем, говорить будем в основном мы, а вам лучше пока не напрягаться.

Пуля британского агента пробила верхушку вашего левого легкого и раздробила лопатку. Вас срочно доставили на наш плавучий госпиталь "Енисей", где сделали операцию. Правда, для того, чтобы вам прооперировать пришлось обрить вашу роскошную бороду, иначе она мешала хирургам. Но, Бог с ней с бородой. Новая вырастет.

И фрау Нина весело подмигнула мне. В своей форме она, как ни странно, выглядела еще красивее, чем тогда, когда я в первый раз увидел ее в том проклятом шведском парке.

— Фрау полковник забыла сказать вам, — вступил в разговор гауптман Мюллер, — что она лихо нокаутировала того англичанина, который выстрелил в вас, а потом из пистолета застрелила как собаку его напарника. А люди сопровождавшие фрау полковника, не моргнув глазом, уничтожили еще с дюжину британцев, попытавшихся захватить вас и ее.

— Господин капитан, не скромничайте, — ответила фрау Нина, — ведь трое из той дюжины британцев — на вашем счету. Вы тоже держались молодцом.

Впрочем, не это самое главное. Важно, что, господин адмирал, остался жив, а капитан Мюллер с борта нашего флагманского корабля "Адмирал Кузнецов" передал радиограмму в Ставку кайзера Вильгельма о том, что контакт состоялся, и что наши самолеты на время ведения переговоров прекращают авиаудары по германским позициям и коммуникациям. В свою очередь, из ставки кайзера передали, что войска на Восточном фронте получили приказ прекратить огонь. И, по нашим данным, пока на фронте затишье…

— Хорошо, — прошептал я, — значит, все было не зря…

— Да, господин адмирал, — ответил гауптман Мюллер, — все наши усилия и пролитая вами кровь помогли спасти от гибели сотни, если не тысячи, германских солдат и офицеров.

— И русских тоже, — добавила фрау Нина. — Но, к сожалению, не все так гладко и безоблачно. Мы допросили британца, захваченного нами в плен. Выяснилось, что кое-кто из командования Восточного фронта сообщил им информацию о вашей миссии. Если конкретно, то прозвучала фамилия начальника штаба Главнокомандующего Восточным фронтом Леопольда Баварского, генерала Макса Гофмана. Он старый недруг России. Узнав о возможности заключения мира между нашими странами, Гофман пошел на предательство, став работать на Британию.

— Шайсе! Фердамтес швайн! — не выдержал я. А потом, спохватившись, извинился перед фрау полковником за несдержанность.