Александр Прозоров - Крестовый поход
– Кайся, сын мой! – потребовал Симеон, подойдя к князю.
– Грешен, чего уж там, – признался Вожников.
– Именем Господа нашего Иисуса отпускаю тебе грехи твои, чадо. Войди в сей город чистый душой и разумом, – осенил его знамением архиепископ. – Ты идешь первым, я за тобой. Ну, с Богом!
Егор вздохнул, перекрестился, поднял большой крест и медленно зашагал по дороге в сторону Константинополя. За его спиной послышалось заунывное песнопение – священники молились. Впереди же медленно опускались пролеты широкого подъемного моста. Они коснулись земли в тот миг, когда князю Заозерскому оставалось сделать до рва всего лишь три коротких шага. А когда Вожников ступил на доски настила, перед ним так же медленно стали отворяться окованные бронзой величественные Золотые ворота.
Это был первый город, который Егор брал столь оригинальным способом.
Любовница
Величественный снаружи, изнутри Царьград произвел на Егора самое гнетущее впечатление. Развалины, развалины, развалины. Развалины Большого дворца, разрушенного крестоносцами двести лет назад, да так и не восстановленного, развалины дворца Дафна с той же судьбой, развалины дворца Труфно, развалины ипподрома, разграбленного во время полувековой католической оккупации и заброшенного, развалины храма Богоматери Фаросской с той же судьбой. Дома без крыш и окон, зарастающие травой улицы, пасущиеся на площадях козы… Через несколько часов прогулки Егор понял, что же напоминает ему этот город. Больше всего Константинополь походил на заброшенный завод, о былом величии которого напоминают мощные стены, балки козловых кранов, фундаменты прокатных станов, но ныне на огороженном стенами пространстве бродили лишь редкие сторожа и бегали одичавшие кошки[40].
Сказочный Царьград как был, так и остался городом из мечты. В реальности от него сохранились только непостижимо громадный храм Святой Софии и несколько особо везучих строений с остатками былой роскоши, непригодными к вывозу: белокаменными колоннадами, мраморными лестницами, мозаиками, росписями, наборными полами из разноцветного камня.
Наваждение спало, и в Сигму – одно из зданий Большого дворца – Егор вошел уже суровый и задумчивый, колеблясь, что проще: попытаться вдохнуть жизнь в эти руины или плюнуть на них и перенести резиденцию вселенского патриарха на север, в победоносный Великий Новгород?
Отведенные князю просторные покои стали очередной каплей, упавшей на его израненную разочарованием душу. Когда-то это был зал для приемов, в центре которого стоял посеребренный бронзовый фонтан «Чаша Триконха». Чаша фонтана, наполненная орехами и миндалем, поливалась струями из вина и меда. По краям двора было еще два мраморных фонтана в виде львов, а в центре возвышался один из императорских золотых тронов, украшенный драгоценными камнями.
Теперь в центре гулкого пустого помещения сидящий на корточках Федька деловито разделывал барашка, сбрасывая куски мяса в деревянную миску, в то время как Елена, сидя на возвышении для трона в складном походном кресле, любовалась росписью потолка, по которому неслись по кругу стремительные римские колесницы.
– Чем это ты занимаешься, боярин?
– Угощение от византийского императора! – радостно сообщил паренек.
– Не понял? – склонил голову набок Егор.
– Ну, порадовать он нас решил. Желает, чтобы гостили в довольстве и сытости. Вина кувшин прислал и вот, барашка, – пояснил Федька. – Я по твоему способу сделать хочу. Кусочками порезать, потомить маненько с пряностями, а опосля на вертелах над углями зажарить.
– Знаешь что… – погладил подбородок Вожников. – Давай-ка нож сюда да беги пастыря нашего поищи, Симеона. Шепни, разговор к нему важный имеется. Пусть сюда подойдет. Я тут просторно обосновался, лишних ушей не будет.
– Хорошо, атаман. – Паренек с готовностью поднялся, передал оружие Вожникову и убежал.
Егор же, подняв миску, перешел ближе к супруге, уселся боком на ступени и продолжил разделывать влажную и местами окровавленную тушку на небольшие куски.
– Чего ты хочешь от Симеона, милый? – поинтересовалась со своей императорской высоты княгиня.
– Обидно, – ответил Вожников. – Константинополь взяли, сердце веры православной, а ни радости, ни прибытка никакого не получили. И вообще, не нравится мне здесь. И греки все эти напыщенные не нравятся. Голытьба голытьбой, а ведут себя так, словно это они – власть, а мы – варвары. Вот я и думаю: а не сковырнуть ли нам как-нибудь здешнего Патриарха Вселенского? Коли Симеона на его место посадить – вот это будет и по уму, и по справедливости. Ты не знаешь, как у них тут власть меняется?
– Иерархи вместо покойного нового меж собой выбирают.
– Предлагаешь шлепнуть?
– Типун тебе на язык! – замахала на него руками Елена.
– Ой, – вздрогнул Егор. – Ты мне чем-то в левый глаз попала. Посмотри, а то у меня руки грязные.
– Сейчас. – Княгиня, подобрав юбку, спустилась к мужу, повернула его лицо к свету, оттянула веко. – Нет, не видно ничего.
– А-а-а, черт… Щиплет. На, подержи нож. Схожу руки помою, сам достану.
Егор поднялся, но не успел сделать и двух шагов, как вышедшая из покоев княгини Немка вдруг истошно заорала, схватилась за голову и кинулась куда-то в глубину дома.
– Чего это с ней? – не понял Вожников.
– А кто ее знает? – пожала плечами Елена. – Разговаривать-то не умеет, не спросишь. Она вообще странно себя ведет порою… Жалко, дворня остальная сгинула, не то давно бы отослала.
– Да и фиг с ней, – отмахнулся Егор. – Давай лучше о патриархе подумаем. Завтра греки какой-то выход торжественный к людям обещают, речи патриаршие и прочий шурум-бурум. Вот бы вече попытаться по такому случаю сотворить и переизбрать здешнего старикашку.
– Милый… – усмехнулась княгиня. – Даже в Новгороде никакое вече никогда епископа переизбрать не могло. А уж здесь, да еще и патриарха… Забудь. Пока он жив, будет править.
* * *Безумие… Мир безумия! Безумия, безмолвия, холода и смерти! Мир ракшасов и асуров, пожирателей крови, трупов и душ! За что? Что за страшные грехи сотворила она в прошлом воплощении, чтобы получить такую непереносимую кару? Жить среди браминок, которые скверны хуже неприкасаемых, кланяться шудрам, живущим по обычаям кшатриев, спящим с браминками и позорящим себя несмываемой грязью! За что, великий Варуна? За что, милостивый Авалокитешвара? Она вдова, она рабыня, она нема и не одета. Так неужели она не искупила грехов своей прошлой жизни?!
«Карма! – внезапно вспомнила Манджуша. – Они делились с ней кармой!»
Девушка в бессильном отчаянии застучала головой о стену: она делила пищу с хозяевами, надеясь обрести карму браминки, а оказалась изгажена кармой неприкасаемых![41] Теперь ей никогда не вырваться из этого безумия, никогда не разомкнуть круг низких перерождений, никогда снова не стать человеком!
Тоска, бессилие, невозможность что-либо изменить загнали ее в темный угол за лестницей, где Манджуша умывалась слезами, билась головой о камни и мечтала о смерти. Мечтала – и боялась. Ведь не пройдя испытаний каждого воплощения до конца, будешь возвращаться в них снова и снова, а она не хотела попадать в это царство демонов еще раз.
Ночь была долгой и тяжелой для ее разума, но солнечные утренние лучи просветлили и рассудок несчастной невольницы. Манджуша вдруг осознала, что в безумном мире она и сама может жить по законам безумия. Среди ракшасов, позволяющих неприкасаемым быть браминами, ремесленникам – спать с правительницами, а мясо поедать всем и каждому, она ничем не отличается от прочих несчастных. Если низкорожденный шудра взял себе любовницей браминку, то почему ей, рабыне, нельзя поступить точно так же? Нужно только найти. Выбрать среди демонов знатного и богатого полубога и взять его себе. Сцапать и забрать. Забрать и сцапать.
Манджуша зашевелилась и вылезла из своего темного холодного угла. У нее появилась цель. Теперь она знала, что делать. Ей нужно найти брамина. Самого знатного брамина самого безумного мира – и сцапать как можно крепче.
Большой и холодный дом ее неприкасаемых браминов стоял совсем неподалеку от громадного храма, возле которого шумела изрядная толпа. Девушка повернула туда, посмотрела на ближайших мужчин, но эти демоны ей не понравились. Слишком жалкие. Слуги ее госпожи и то краше и солиднее. Манджуша стала протискиваться вперед, глядя по сторонам, выбирая и прицениваясь. Не то, не то, все не то!
И тут взгляд ее упал на большого упитанного ракшаса, одежда которого сверкала золотом сверху донизу, в руках был посох с золотым навершием в виде креста, а шапка вся светилась от множества самоцветов. Таких она еще не видела. И если среди демонов есть свои брамины, то именно такими они и должны быть.
Решительно растолкав кланяющихся и обмахивающих себя людишек, Манджуша вырвалась вперед, пробежала несколько шагов по расстеленным коврам, бросилась главному ракшасу на шею, крепко-накрепко его расцеловала – и в губы, и в щеки, – шепнула на ухо: «Я рабыня, я тебя беру», – и прильнула к груди избранника, цепко обняв его за шею.
