На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников
Лидеру волонтёров, что пришёл требовать от гетмана гусар для охраны их фуражирской команды, осталось только зубами скрипеть. Идти к гусарам и чего-то требовать у них было попросту бесполезно, да ещё и опасно — оттуда худородного шляхтича, который заимкой малой владел, могли запросто и плетьми погнать. У иных гусар даже пахолки были побогаче него.
Отряду этого шляхтича не повезло. Хотя сперва казалось, что всё пройдёт благополучно. Деревенька им попалась зажиточная, там пускай и неохотно, но отдали всё, что потребовали его люди. По приказу гетманов особо не зверствовали, ведь местные и не думали браться за вилы да косы, лишь мрачно глядели исподлобья, как грузят на подводы мешки к овсом да сеном, кидают рядом связанных за ноги кур да сводят пару коров со дворов, указанных войтом, который принёс присягу королю польскому за себя лично и всю сельскую гмину.[5] Одного особо ретивого из своих пришлось показательно плетьми выдрать, потому что потащил едва ли не при всех девку в овин, а та крик подняла. Кметов это успокоило и реквизицию они приняли без сопротивления. А что зыркают — то и бог с ними, взглядом кунтуша не подпалить.
Возвращался обоз тяжело гружёный, двигался медленно, растянувшись по дороге. Это его и погубило.
Встреченных всадников передовое охранение на свою беду приняло за таких же фуражиров. Командир его даже успел перекинуться парой слов с ехавшим первым всадником.
— Дальше по этой дороге ловить нечего, пан, — весело бросил он ошибочно принятому за коллегу-волонтёра усачу, — мы там уже забрали всё.
— Вот и славно, пан, — рассмеялся в ответ усач. — Славно, что взяли всё, что надобно.
И с той же улыбкой на лице, он выхватил пистолет, и выстрелил прямо в лицо командиру передового охранения.
Рубка пошла жестокая и короткая. Оказалось кроме ехавших по дороге, в лесу скрывались ещё всадники. И следом за выстрелом окрестности огласил лихой разбойничий свист. Всадники проломились через негустой по зимнему времени подлесок, окружавший дорогу, и принялись рубить всех, до кого сумели дотянуться. Волонтёры и панцирные казаки оказали им серьёзное сопротивление, их было не меньше чем атакующих, но они оказались разобщены и попросту не успели собраться вместе, чтобы отразить удар. Многие погибли в первые мгновения от пуль и стрел, которыми осыпал волонтёров враг. Дальше в дело пошли сабли и разобщённым защитникам ничего не оставалось кроме как либо бежать, либо попытаться подороже продать свою жизнь. Все знали, что пленных лисовчики, а на обоз напали именно они, не берут.
— Берите оружие и всё ценное, — велел своим людям поручик лисовчиков, когда бой был окончен и последний панцирный казак повалился на кровавый снег с разрубленной головой, — и уходим.
— А с этим что делать, пан поручик? — спросил у него здоровенный детина из русинов, прибившийся к лисовчикам уже здесь. Он называл себя шляхтичем, но вряд ли был им, да всем на это было откровенно наплевать, рубака-то отменный. Он указал на богатый обоз, полный провианта и фуража с привязанными к телегам лошадьми и даже парой коров. — Грех же столько добра бросать.
Он ещё мало провоевал с ними и не стал настоящим лисовчиком, потому и задавал порой такие вот глупые вопросы.
— Берём оттуда всё, что сгодится, — отмахнулся поручик, — а остальное кметы сами заберут. Обоз далеко от деревни их не ушёл, там наверняка слышали стрельбу и скоро заявится поглядеть что да так. Кметы сами своё добро и приберут.
Здоровяк-русин сплюнул, жаль ему было расставаться с добром, но ничего не попишешь, спорить с поручиком себе дороже. Это здоровяк уже знал на своей шкуре и дубить её снова желания у него не было.
Первым литовским городом на пути коронной армии стал Белосток — владение маршалка надворного литовского Петра Веселовского. Того самого, с кем не советовал ссориться Вишневецкому Жолкевский. Пограничный Белосток после Люблинского сейма считался частью Короны Польской и относился к Подляшскому воеводству, однако это была не более чем формальность — ведь он находился под властью литовских магнатов Веселовских, так что по духу так и оставался литовским городом. Поэтому к нему армия подступала как к вражескому и в окрестностях его, пускай они также считались частью коронных земель, вели себя как на вражеской территории. Проводили реквизиции и приводили местную шляхту к присяге королю.
— Кого вы отправите на штурм? — поинтересовался Вишневецкий у Жолкевского, когда армия встала лагерем под Белостоком.
Долгой осады город, не обнесённый стеной, где только новая цитадель может продержаться хоть какое-то время против мощной артиллерии, которую тащила с собой армия, не выдержит. Поэтому и задерживаться здесь гетманы не собирались.
— Присяжную шляхту, — ответил Жолкевский. — И в первых рядах конфедератов, что привели свои хоругви из-под Дубны.
Полковников с хорунжими, что покинули Дубенский замок, а после и лагерь войска князя Острожского после памятного бала, приняли в коронной армии, но отнеслись с недоверием. Всё же они откликнулись на призыв князя, который открыто объявил о своей приверженности мятежу, несмотря на то, что клялся в верности королю незадолго до этого. Быть может, семена предательства проникли и в их души. Поэтому конфедератов, лидером которых стал бывший командир надворной хоругви князя Острожского полковник Ян Станкевич, считали самой ненадёжной частью войска и не отправляли на фуражировку, не укрепив хорошим отрядом проверенных в деле панцирных казаков. Это оскорбляло гордых шляхтичей, решивших, что верность королю и Отчизне превыше верности благодетелю, каким был для многих князь Острожский, но ропот их Станкевичу удавалось гасить — авторитет седого как лунь полковника, ветерана чуть ли не Инфлянских войн, был среди конфедератов не просто велик, но непререкаем. Никто не смел ни слова ему поперёк сказать.
Выслушав приказ великого гетмана, Станкевич поклонился, приложив руку к сердцу, и от всей души поблагодарил Жолкевского.
— Не от себя одного благодарю вас, пан гетман великий коронный, — добавил он, — но от всего нашего конфедератского товарищества. Прежде видел я, что относитесь вы к нам без доверия, и нынче дали всем нам, острожским конфедератам, на деле доказать свою верность королю и преданность Отчизне, коя есть и пребудет одна — Речь Посполитая.
— Так идите и докажите свою верность, — кивнул ему Жолкевский.
— К вечеру Белосток будет наш, — заверил его Станкевич и поспешил к конфедератским хоругвям.
Удивительно, но старый полковник как будто знал, что город не окажет никакого сопротивления. И ещё прежде чем солнце начало клониться к закату, коронная армия вступит в Белосток.
Как оказалось город, считай, никто не оборонял. В цитадели засели с десяток ветеранов,
