На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

— А нужны ли они нашей армии, пан Станислав? — поинтересовался с отменным высокомерием Вишневецкий.

Как равный по чину он называл Жолкевского просто по имени, однако тот, хотя и имел право обращаться к Вишневецкому так же, не забывал, что Вишневецкий князь и вынужден был выказывать уважение, которого на самом деле не испытывал. Пускай Вишневецкий и привёл с собой весьма серьёзные силы, которые готовил для королевского похода, однако среди них как раз и были в основном те самые волонтёры, что разбежались по округе, принявшись грабить и насиловать. Несколько рот немецкой пехоты и шотландских стрелков, а с ними пара хоругвей панцирной кавалерии, конечно, укрепили армию Жолкевского, но не так уж сильно. А на волонтёров надежд в бою великий гетман особых не возлагал.

— Они нужны нам не в войске, князь, — покачал головой Жолкевский, — но как принесшие новую присягу, как шляхтичи Новой Польши. Пускай сидят себе по усадьбам, лишь бы у нас за спиной сабли не точили.

— Не забывайте, пан великий гетман, — взяв наставительный тон, Вишневецкий не изменял ему, — его величество отправил нас карать всю Литву. Никакого приведения к присяги милостью и лаской, только кнут и сабля! Вы же помните, что сказал нам на прощание его величество.

Король польский в своём напутствии двум гетманам высказался весьма жёстко и недвусмысленно. Он вызвал Жолкевского с Вишневецким к себе во дворец накануне выступления армии и обратился к ним. Даже с трона поднялся и подошёл к гетманам, создавая иллюзию конфиденциальности их беседы. К слову, кроме короля в большой комнате для совещаний не было никого, даже таких проверенных людей как епископ Гембицкий или незаменимый референдарий королевский Феликс Крыский.

— Помните, мои гетманы, — обратился сразу к обоим король, — вы идёте карать Литву. Всю Литву. Пускай за грехи малой клики магнатов из Вильно пострадают все, дабы знали наперёд цену даже самого малого мятежа. Карайте всех без разбора — шляхту, магнатов, горожан. Я отозвал магдебургское право у всех литовских городов своим универсалом. Жгите и рубите — вот вам мои напутственные слова. Огнём и мечом приведите Литву к покорности, чтобы после само слово это было забыто, а земли стали Новой Польшей.

Жолкевский не хуже польного гетмана помнил слова Сигизмунда, однако на умиротворение Литвы имел собственный взгляд, не совпадающий с королевским мнением и желаниями покровительствовавшего волонтёрствующей шляхте Вишневецкого.

— Из Варшавы хорошо призывать карать и жечь, — заявил польному гетману Жолкевский, — но мы-то с вами здесь, в Подляшье, и скоро вступим в земли Трокского воеводства, и впереди у нас Белосток, а после Гродно — королевская резиденция, между прочим. Вы и его сжечь предлагаете? И Петра Веселовского, маршалка надворного,[2] ежели он в Белостоке окажется, на воротах повесите? Вы понимаете последствия, князь?

Вишневецкий, конечно же, понимал. Ссориться со всей Литвой, что бы там ни говорил им король в напутствии, было попросту глупо. Толкать своими действиями таких магнатов, как Веселовский, который владеет и частью коронных земель, что приравнивает его в правах к польским магнатам, буквально в объятия заговорщиков было бы просто верхом глупости. А уж дураком князь Вишневецкий не был.

— Понимать я вас отлично понимаю, — кивнул князь, — но что вы предлагаете? Ибо верно замечено paenitere — reprehendere, obtrectare — offerre.[3]

— Конечно, князь, — в тон ему ответил Жолкевский, — но помните, offerre — facere.[4] По литовской земле и в самом деле следует идти, как по вражеской, однако лишь в том смысле, что видеть всюду врагов и опасаться нападения всякий час. Для начала надо приструнить волонтёров, даже повесить можно кого-нибудь из особо резвых и бедных за грабежи. Парочку татар стоит вовсе на кол посадить за насилие над местными девицами, и обязательно не только католичками, но и православными — тоже. Это успокоит местное население, покажет всем, что мы здесь не разбой творим, но проводим реквизиции от имени короля. А всё что берём нужно для подавление бунта виленской магнатской клики. Об этом стоит напоминать даже кметам и хлопам, чтобы знали за что страдают.

— Кметы с хлопами самим Господом созданы, чтобы страдать и платить за всё, — кивнул Вишневецкий, — но что со шляхтой? Как быть с ними?

— Повторю, приводить к присяге королю польскому, — твёрдо произнёс Жолкевский, — и карать лишь тех, кто откажется сделать принести её. И реквизиции в землях принесших присягу магнатов проводить более мягкие. Нам хватит для разорения владений Радзвиллов и Сапеги в Литве и Острожского в коронных землях.

Сказать по чести, с одних только земель князей Радзивиллов можно было взять столько, что хватило бы на хорошую войну с Московией. Однако и от разграбления владений Льва Сапеги никто в здравом уме отказываться, конечно, не станет.

— Но это будет прямым нарушением королевской воли, — засомневался Вишневецкий.

— Воли, выраженной напутствием, а не приказом, — заметил Жолкевский. — И снова могу лишь повториться, князь, нашему величеству очень хорошо такими словами бросаться из Варшавы, где он имеет дело со шляхтой, которая только на сейме может саблей бряцать. Здесь же, пока ещё, как вы верно высказались, в Литве, нам этой саблей по голове дать могут и очень сильно. Мы идём по вражеской земле, однако не стоит превращать эту вражду в кровную месть. Если это случится, литовская земля у нас под ногами загорится.

Жолкевский тогда и сам не мог подумать, что слова его станут до известной степени пророческими. Литовская земля загорелась под ногами солдат его армии несмотря на снежную и холодную зиму.

Первыми на армию Жолкевского обрушились лисовчики. Пускай и были это негодяи, на каких клейма ставить некуда, однако чего у них не отнять, так это лихости. Они словно из ниоткуда налетали на татарские и волонтёрские разъезды, истребляя их почти всегда до последнего. Уйти от лисовчиков удавалось единицам, да и тех, как думал великий гетман, скорее всего, намеренно отпускали, чтобы побольше жути нагнать. И это работало. Фуражиры, сперва отправлявшиеся относительно небольшими командами, ведь им нечего было опасаться в литовских сёлах и деревнях, которые они грабили, теперь выходили только сильными отрядами. Командиры волонтёров всё чаще просили, а после и требовать у гетманов начали укреплять их отряды панцирными казаками. Кое-кто даже осмеливался говорить о гусарах, однако последних Жолкевский лично послал переговорить с командирами гусарских хоругвей.

— У них свои вольности, — сказал он, — в полевом сражении гусары обязаны подчиняться гетману или иному командиру беспрекословно, на марше же сами решают, какие приказы им исполнять. Хотите получить от них помощи — вот сами к