Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
[3] Голубиное дерево, давидия (лат. Davidia) — монотипный род растений подсемейства Ниссовые (Nyssoideae) семейства Кизиловые (Cornaceae). Единственный вид — Давидия покрывальная, или оберточная, или обертковая (Davidia involucrata). Они растут в Южной Центральной и Юго-восточной части Китая в смешанных горных лесах.
[4] Помо, «разбрызганная тушь», разновидность живописной техники, создаваемая за счет свободного перемещения туши по поверхности бумаги. Если вы что-то поняли из этого объяснения. В общем, размытая тушь, пятна, формирующие изображение, что-то в этом роде. Этот стиль придмал Чжан Дацянь (1899 – 1983), так что подобное сравнение анахронизм, но…
Глава 12. Сны просяной каши
Цзянчаюйши Ао благополучно выполнил поручение, объехав всю юго-восточную часть Хэнани, и в начале весны первого года Дуанпин вернулся в Линьань.
Все это время сияющая вода Дитайчжицзяна словно по капле проникала в его сердце, солнечными лучами подтачивая опасливое недоверие к чужому и непонятному — к тому, во что верил Чжайдао.
В конце весны Ао Юньфэн получил новое поручение Юйшитая, и отправился с проверкой в уезд Чанша провинции Хунань, так что смог встретиться со своей семьей. Они не виделись полтора года, но его дочке И-эр все еще не дали красивое имя. Сюэлянь очень хотела, чтобы имя придумал Юньфэн, но он слегка растерялся, увидев это толстенькое прыткое существо, и попросил время подумать, сославшись на то, что мало знаком с ребенком.
Однако общение с дочкой у Юньфэна не складывалось: девочка его побаивалась, да и сам он робел в ее присутствии. Зато Нежата неожиданно быстро нашел с И-эр общий язык. Он уже считался практически членом семьи, и вход в женские покои ему разрешался. Так что часто можно было видеть, как он играет с И-эр в мяч, качает ее на качелях, бегает с ней по саду или, взяв на руки, прогуливается по дорожке, с серьезным видом повторяя ее лепет, а она тычет пальчиком в нос то ему, то себе.
Сюэлянь, хоть и относилась очень ревниво к своему маленькому сокровищу, Нежате доверяла и часто сама с улыбкой наблюдала за их играми.
Близилась осень, отсрочка при служебной поездке, согласованная с высшими чиновниками Юйшитая, заканчивалась, и Юньфэну нельзя было больше задерживаться в Чанша, а имя для дочки он так и не придумал. Не то что его это сильно беспокоило, но Сюэлянь постоянно напоминала мужу о своей просьбе.
Как-то накануне отъезда Юньфэн разыскал Нежату в саду, где тот задумчиво смотрел, как И-эр перебирает камешки на дорожке, а потом вручает ему то один, то другой с очень довольным видом.
— Ты так подружился с девочкой, — заметил Юньфэн, подходя. — Все время с ней проводишь. Совсем обо мне забыл.
— Просто не хочу отвлекать тебя. Знаю же, сколько тебе сейчас нужно всего написать. Хотя, конечно, твоя дочурка невообразимо прекрасна, — и Нежата улыбнулся, принимая очередной камушек.
— Чем вы тут вообще занимаетесь? Сюэлянь будет сердиться, что И-эр возится в грязи.
— Разве же это грязь? — удивился Нежата. — Я всегда играл с камушками, и никто ничего не говорил… — и, глянув на Юньфэна, сдвинувшего брови, рассмеялся. — Ах, да, конечно, господин цзянчаюйши! Кто я такой? Простолюдин какой-то, нищий иноземец, мне положено было в грязи ковыряться…
— Ну что ты! — торопливо перебил его Юньфэн. — Я совсем не это имел в виду. Чжай-эр, послушай, я хотел тебя попросить: ты так хорошо знаешь И-эр… может, придумаешь ей имя?
— Имя? Как же его придумывают?
— Оно должно отражать какое-то благопожелание, например, или быть поэтичным названием какой-то черты характера…
— М-м, понятно… — Нежата задумался. И-эр надоело ковырять дорожку, и она, забравшись Нежате на руки, стала настойчиво призывать его пойти куда-то в заросли гардений.
— Так что же? — Юньфэн шагнул с дорожки следом за ним. С мокрых от утреннего дождя листьев сыпались капли. — Мы же промокнем!
— Дёись, дёись! — радовалась И-эр, шлепая ладошкой по растопыренным веткам.
— Она так славно говорит, — сказал Нежата. — Может, назвать ее Благоречивая? Шаньхуа?
— Чудесное имя, — согласился Юньфэн. — Только давай выбираться отсюда на дорожку. И кстати, как ни приятно тебе общество этой милой барышни, все же надо собирать вещи. А вон и нянька сюда спешит: наверняка ребенка пора или кормить, или спать укладывать — что там у них обычно принято делать?
— Жаль, — вздохнул Нежата, отдавая девочку няньке. Та торопливо удалилась в сторону женских покоев.
— Если тебе так жаль с ней расставаться, то не хочешь ли оставить свои мысли о возвращении на родину? Ты будешь жить с нами, а лет через четырнадцать, когда Шаньхуа станут делать взрослую прическу, ты можешь жениться на ней.
— Да что ты! — Нежата замахал на него руками. — Я не могу жениться.
— Почему же? — продолжал Юньфэн, внимательно глядя на Нежату. — Разница в возрасте, конечно, большая, да, но ты сможешь взять ее наложницей. Я вовсе не буду возражать.
— Нет, я не могу, потому что… гм… я… Я, конечно, не приносил обеты, но уже принял малый постриг, когда собирался остаться в монастыре навсегда, — Нежата потупился, перебирая и рассматривая камушки в ладони. — Значит, я просто обещаю жить чистой непорочной жизнью, посвятив себя Богу. Это еще не обеты, которые нельзя нарушить, но обещание, которое не хочется нарушать.
— М-м, понятно, — вздохнул Юньфэн. — Можешь считать мои слова неудачной шуткой. Прости.
— Ты прости. Ты же не знал…
***
Вернувшись в Линьань, они были потрясены следами страшных пожаров, охвативших город в их отсутствие. Город с трудом приходил в себя, тяжело залечивая ожоги.
Когда Юньфэн сдал отчеты, как раз пришло время шоуицзя — «отпуска для получения теплой одежды в девятый лунный месяц». Так что на семь дней Юньфэн оказался предоставлен себе, и они с Нежатой решили снова посетить монастырь Линъиньсы и старичка отшельника, как просил Ди-тай. Уже начинался сезон выпадения инея, и рано утром, когда друзья вышли из ворот Монастыря прибежища душ, под ногами похрустывала белая трава, еще не тронутая теплым светом. Солнце, выныривало из-за горных хребтов, торопливо расправляя крылья, чистило перышки, умывалось прозрачной голубизной рассвета.
Желтые, красные, зеленые деревья, пушистые от инея, отмирали, сверкая в холодных еще лучах, начинали дышать, перешептываться.
Друзья шли молча, наслаждаясь пронзительной
