Генри Олди - Механизм жизни
Не допустить встречи Ивана Алексеевича Гагарина и Адольфа фон Книгге.
– Скажите, офицер… Где я могу нанять экипаж?
«Живой или мертвый, – слушая разъяснения начальника заставы, Эминент улыбался неприятной, скользкой улыбкой, – в карете или в гробу… На мои вопросы, ваше сиятельство, вы ответите».
Сцена девятая
Новоспасский монастырь
1
Вправо от ворот уходила стена из белого камня – с бойницами и крытой галереей. Слева высилась толстенная башня с конической крышей. Куда там жалкому Эльсинору! – такую крепость без осадной артиллерии не взять. Да и с артиллерией…
Это, как говорят русские, еще бабушка надвое сказала.
Из стены выступало основание колокольни с аркой наружного входа. Сама колокольня походила на именинный торт – бело-желтый крем, прослойки из зеленой глазури, свечи колонн. Грозя распороть небеса, тускло пламенела маковка. За оградой виднелись купола храмов: золото, бирюза, малахит.
И над ними – целая рощица крестов.
По мглистому небу неслись табуны облаков. Ветер подгонял их, ухарски свистя. Расплатившись с извозчиком, фон Книгге поднял воротник редингота и зашагал по раскисшей дороге к монастырю. Следом топал верный Ури, поглубже надвинув шляпу – подарок доброго патрона. Штурмовать обитель Эминент не собирался. Он войдет тихо и мирно, как честный христианин.
Знай монахи, что за гость приближается к Новоспасскому, – отгородились бы святыми ликами, ударили бы в колокола, защищаясь молебном. Но все они, от молодых послушников до отца игумена, пребывали в счастливом неведении.
Укрывшись в створе ворот от срывающегося дождя, гостей поджидал чернец в клобуке. У монаха мерзли руки. Ежась от ветра, он прятал ладони в рукавах рясы. Подойдя, фон Книгге сотворил крестное знамение – трехперстное, на православный манер. Перебросив саквояж в левую руку, Ури неуклюже последовал его примеру.
– Благословите, отче.
– Бог благословит, странники.
Монах закашлялся, деликатно прикрывая рот. Чувствуя, как ткань редингота впитывает зябкую влагу, Эминент ждал, пока кашель успокоится. Он специально заговорил по-русски с ужасающим прусским акцентом. Пусть чернец видит в нем единоверца из далеких краев, допустим, из Эккертсдорфа, неискушенного в российских обычаях и обращениях к духовенству.
– Дозволите нам войти?
– Дом Божий открыт для всех.
Посторонившись, чернец освободил дорогу. Фон Книгге про себя усмехнулся, сохраняя на лице благочестивую маску. Есть сущности, каким без приглашения заказан вход в храмы. На Эминента это ограничение не распространялось, но формальности облегчали задачу.
– Да хранит тебя Господь, сын мой…
Миновав подворотную арку, барон обернулся. Ури отстал, и монах стоял рядом с великаном, заглядывая ему под шляпу. В створе царил сумрак, однако ни скудость освещения, ни особые свойства шляпы не явились помехой для чернеца. Он все прекрасно видел: шрамы, разновеликие глаза…
Вместо ужаса или омерзения монах излучал сочувствие.
Убогие близки Творцу, вспомнил фон Книгге. И ощутил слабое беспокойство: «Каким же тогда привратник видит меня?»
По-русски Ури не понимал. Слыша участливые интонации, он благодарственно гугукал, склонив голову. Чернец уверился, что несчастный ко всему прочему еще и нем, и осенил Ури крестным знамением.
– У вас доброе сердце, сын мой. Пригрели убогонького, в услужение взяли, – он обернулся к барону, не зная, что, по большому счету, недалек от истины. – Господь вознаградит вас за милосердие!
Фон Книгге вздохнул с облечением. На него внезапная прозорливость монаха не распространялась.
– Не ради воздаяния стараюсь, преподобный отец. И полно об этом. Издалека ехал я, зная о святости вашей обители. Хочу поставить свечу во здравие болящей супруги. Не подскажете, куда мне идти?
– С превеликой охотою! – чернец просиял. – Церковная лавка близехонько, у входа. А путь вам укажет брат Феодосий. Эй, брат Феодосий!
Проходивший мимо юный монашек вздрогнул, как от трубы архангела, и бегом поспешил к привратнику.
– Проводи сих рабов Божьих в лавку, – наказал ему чернец. – А потом отведи в храм, куда скажут. Идите с Богом…
В лавку монашек, не желая мокнуть, зашел вместе с гостями. Вместе с Ури они топтались у порога, пока барон изучал ряды полок с иконами. Миниатюрные образки, двух– и трехстворчатые складни, простенькие «доски», лики в серебряных и золоченых окладах; ниже – нательные кресты, четки из кипариса…
Свечи.
Купив дюжину свечей у дородного дьякона, они вышли наружу. Дождь стих, но небеса хмурились.
– Вам в какой храм, а? – спросил монашек. – У нас их много!
И начал перечислять, старательно загибая пальцы:
– Преображения Господня – раз, Покрова Пресвятой Богородицы – два, Знамения Богоматери – три… Они все рядком стоят!.. еще Святителя Николая чудотворца, так он больше для братии, возле келий… – Инок запнулся, вспоминая, что упустил. Было видно: в монастыре он недавно. – Ага, в колокольне, преподобного Сергия Радонежского! Так куда вести?
Грех гордыни пылал на лбу монашка. Храмами обители он хвастался, будто сын купца – отцовскими складами товара. Близость Ури его не пугала: шляпа действовала наилучшим образом. Это лишь привратник не в меру глазастый попался.
– Если вас не затруднит, преподобный отче, – доведя прусский акцент до абсурда, фон Книгге источал фимиам вежливости, – проводите нас к Преображенскому собору. Ваше благочестие станет порукой, что мы на верном пути.
Он поздно сообразил, что переигрывает. Монашек уже косился на него с подозрением. С обходительными господами у сопляка были связаны какие-то неприятные воспоминания. На «преподобного отца» инок не тянул: ни внешностью, ни возрастом. Бледное лицо, на носу и щеках – прыщи, руки в цыпках. Отчаянно моргая, мальчишка напоминал совеныша, разбуженного средь бела дня.
– Ага, – невпопад кивнул он и заторопился вперед.
Эминент отлично чуял след. Он прошел бы по нему и сам, но отказываться от сопровождения не хотел. Даже от затравленного монашка можно получить кое-какие душеполезные сведения. Перестарался с елеем? – это поправимо. Инок болтлив, надо только чуточку ему помочь…
– Преподобный отче! Не в тех я годах, чтобы бегать наперегонки. Давайте умерим шаг… А вы нам расскажете о монастыре, что сами пожелаете.
Монашек успокоился.
– Белый дом видите?..
Обращение «сын мой» не шло у мальчишки с языка. Он уж и так, и эдак – ни в какую, хоть убей! Эминент не прилагал к этому усилий: чернец робел без посторонней помощи, что весьма забавляло барона.
– Там владыка Поликарп живет. Там же иереев принимает, и мирян, когда снизойдет. А ежели кого из братии зовет – берегись! Непременно епитимью наложит, к гадалке не ходи…
«Гадалка» прозвучала явным диссонансом. Заробев гнева грозного владыки, монашек невольно ускорил шаг, но, вспомнив о просьбе спутника, застыдился. Под ногами поскрипывала жухлая трава. Ветер тоскливо свистел в голых ветвях осин. Кучка иноков граблями прилежно сгребала палую листву.
Часы на колокольне показывали четверть пятого пополудни.
– А вон и Скорбный Преображенский…
Четыре бирюзовых купола мнились клочками чистого неба. Пятый, центральный, отблескивал темным золотом. Собор напоминал корабль, упрямо идущий через свинцовое море туч.
– А скажите-ка, преподобный отец… Поздно ли в обители спать ложатся? Успеем ли мы помолиться?
Монашек беззаботно махнул рукой:
– Сто раз успеете! Еще вечерни не было. Мы ее в пять служим.
Собор приближался, нависая уже не кораблем – ледяным айсбергом с крутыми уступами и провалами окон-пещер. В глубине кое-где теплился неяркий свет.
– В соборе мы только летом каждый день служим. А сейчас – в Никольском. Во-он его маковка, над братским корпусом. Видите? Туда вся братия и соберется. Молитесь, сколько душа требует…
Робость, старательно изображаемая фон Книгге, сделала свое дело. Брат Феодосий разливался соловьем. «Значит, вечерня будет в Никольском, – отметил Эминент, приветливо улыбаясь. – Это хорошо. «Братский» корпус и храм на отшибе, далеко отсюда…»
К паперти вела каменная лестница. Барону вспомнился рассказ полковника «красных уланов», с которым случай свел его в Марселе. Полковник хохотал, вспоминая, как после взятия Москвы решил устроить здесь конюшню. Стойла в соборе! – кавалеристу это казалось дико смешным. Помешала сущая нелепость: подлецы-русские обожают крутые ступени, и лошади не смогли подняться наверх… Пришлось отвести под конюшню соседнюю церковь – «Le temple de Notre Dame icone»,[56] – где лестницы не было.
У входа в собор обнаружилась странная роспись. Против ожидания, храм охраняли не святые, а философы и поэты со свитками в руках. Эминент узнал Орфея, Аристотеля, Плутарха, слепца Гомера…
– Владыко говорит, это в назидание, – счел нужным разъяснить Феодосий. – Вся мудрость языческая – ничто перед Словом Господним! Вот пусть и мокнут на паперти. А внутрь – зась!
