Александр Мазин - Римский орел
— Они думают, мы тут только тем и занимаемся, что скамьи полируем и деньги воруем за свое полуторное, — пожаловался либрарий. — Давеча пришел один, сигнифер из третьей кентурии, говорит: выиграл вчера в кости позолоченный фалар[111] с профилем императора Веспасиана[112]. Впиши, говорит, мне его в список[113], а я тебе за это двадцать динариев дам.
— Вписал? — поинтересовался Геннадий.
— Как же! — желчно хмыкнул писарь. — А в дубликат, который у квестора хранится, кто ему впишет? Квестор? За двадцать динариев?
— И что ты ему сказал?
— Да это и сказал.
— А он?
Писарь фыркнул:
— Говорит, я — жадная скотина. И больше пяти динариев он мне все равно не даст. Будет так фалар носить. Без записи.
— Понятно, — улыбнулся Черепанов. — У меня к тебе просьба, уважаемый: если кто-то из моих заявится к тебе с подобным предложением, дай мне знать. А я уж его сам… награжу. Слушай, а что это за наградной фонд такой? — Черепанов ткнул пальцем в строку на табличке.
— А, этот… Этого ты лучше не касайся, кентурион. Это дело особое…
— И все-таки?
Писарь мялся некоторое время, но Черепанов был мужик упорный. Дожал. Оказалось, что в каждом легионе существует особый поощрительный «мирный» фонд для отличившихся солдат. В основном им распоряжаются легат и старший кентурион, но некоторые фиксированные суммы ежемесячно передаются и первым кентурионам когорт. В данном случае — Квинту Пондусу. И, как явствовало из документа, уже два года благополучно распределяются вышеупомянутым Квинтом Пондусом между солдатами его собственной кентурии.
— Не лезь в это дело, — дружески посоветовал Черепанову писарь. — Я точно знаю, что фонд этот Тит Квинтус в собственный кошель кладет. Ты с ним поосторожней — опасный человек.
— Спасибо за предупреждение, — сказал подполковник и пристально посмотрел на писаря. — Спасибо. Но учти, уважаемый, я тоже опасный человек. Особенно если кто-то обижает моих людей, лишая их заслуженной награды.
— Твои люди, уж прости меня, кентурион, кал собачий, — проговорил либрарий. — Последняя кентурия. Кто станет с ними считаться?
— Они были последними, — уточнил Черепанов. — Пока не были моими. А тот, кто не считается со мной, рискует вообще разучиться считать.
— Ну да, — пробормотал писарь. — Примерно так о тебе и говорят. Но сдается мне, ты — шкатулка с двойным дном.
Черепанов многозначительно улыбнулся.
— У меня тут кувшинчик с кесарийским винишком завалялся, — сказал писарь. — День сегодня какой-то прохладный…
Расстались они намного теплее, чем встретились, тщедушный писарь и мускулистый кентурион. И оба — в полной уверенности, что могут, если что, друг на друга рассчитывать. Что, собственно, Черепанову и требовалось. А с первым кентурионом он очень скоро получил возможность поговорить начистоту.
Глава шестнадцатая
Текущие проблемы «ротного» в римской армии (продолжение)
— Что расселись, бездельники! А ну работать! Вы не в Сенате, чтобы жопы отращивать!
Черепановская кентурия нехотя начала подниматься на ноги, стаскивать чехлы со щитов.
— Сидеть, — негромко, но внятно скомандовал Черепанов. — Отдых еще полчаса. Опцион, ты знаешь, что делать.
Легионеры облегченно поплюхались на жухлую траву. Сказано же: выполняется последний приказ. Пусть кентурионы между собой и разбираются.
Первый кентурион когорты Тит Квинтус Пондус, прищурившись и поигрывая дубинкой, разглядывал своего подчиненного, осмелившегося возражать.
Черепанов выпрямился и четко произнес:
— Кентурион первый гастат Геннадий Череп! Вверенная мне шестая кентурия отдыхает согласно составленному распорядку.
— Это какому еще, пожри вас Орк, распорядку? — осведомился первый кентурион.
— Составленному мной для специальной подготовки кентурии. Одобренному лично примипил-кентурионом Сервием Ферратом.
— Что?!
Черепанов шагнул вперед, оказавшись рядом с толстяком-кентурионом.
— Пондус, — шепотом произнес он. — Давай не будем при солдатах, а?
— Отойдем, — согласился Тит Квинтус. Но тон его ничего хорошего не сулил.
— Ну! — процедил первый кентурион, когда они оказались шагах в ста, за линией соломенных мишеней. — Что еще за хренов распорядок?
— Одобренный Железным, — с нажимом произнес Черепанов.
Он не врал. Неделю назад он был у старшего кентуриона. Принес собственный план занятий. Раз уж римская армия насквозь бюрократична, значит, не худо и бывшему подполковнику вспомнить армейское прошлое.
— Это что? — брезгливо спросил старший кентурион, уставившись на восковые таблички.
Черепанов объяснил.
— И что ты хочешь? — еще брезгливее спросил Феррат, у которого болела голова после вчерашней пьянки.
— Чтобы ты прочел и утвердил.
— Делать мне больше нечего, — буркнул старший кентурион. — Твоя кентурия — делай, что хочешь. Я тебе доверяю.
И вдавил в воск печатку перстня.
Любого другого Феррат просто послал бы, но Черепанов был другом Плавта, и старший кентурион выделял его.
— Я работаю со своей кентурией, как считаю нужным, Пондус, — сказал Геннадий. — Не мешай, пожалуйста. Если что — спрос с меня будет.
— Будет, — посулил толстяк, — не сомневайся.
— Но это еще не все, господин первый кентурион, — произнес Геннадий.
— Что еще?
— Еще мне нужны средства на поощрение отличившихся.
— Двойная миска каши — достаточно.
Черепанов покачал головой.
— Казначей легиона выделяет для поощрений три тысячи. На нашу когорту. Доля каждой кентурии таким образом составляет пять сотен.
— Это кто же тебя так хорошо считать научил? — ощерился Пондус.
— Неважно. Важно, что я действительно хорошо считаю, — с нажимом произнес Геннадий. — Триста динариев я считаю достаточным.
— Не слишком ли ты раскатал губу, первый гастат? — процедил Тит Квинтус.
Черепанов усмехнулся. Молча. Одними губами.
— Ты мне угрожаешь?
Геннадий усмехнулся еще шире. Но глаза его остались такими же холодными.
— Откуда ты узнал, сожри тебя вороны?
— Узнал, — сказал Черепанов. — И не только это.
Некоторое время оба молчали. Толстяк размышлял. Жалко ему было денег, ежику понятно. Опять же, одному дашь — другие узнают. И тоже захотят.
— Сто, — наконец произнес Пондус. — Сотни хватит.
— Триста, — отрезал Черепанов. — Ты — мой командир, Пондус. Пока. Но это скоро изменится, можешь не сомневаться. Запомни: со мной не торгуются. Со мной дружат. Со мной хорошо дружить, Пондус. Подумай. Ты ведь не дурак. Неужели первый кентурион когорты — это предел твоих мечтаний?
— Дожили, — проворчал толстяк после паузы. — Какой-то гастат мне повышение по службе сулит!
— Не «какой-то гастат», Пондус. Я. Прочувствуй разницу.
— М-да… Значит, триста?
— Триста, кентурион. — И подсластил пилюлю: — Никто не узнает. Я забочусь о своей кентурии. Другие пусть сами о своих позаботятся.
— Ладно, подумаю, — проворчал первый кентурион и двинулся прочь.
На следующее утро его вестовой-бенефектарий принес Черепанову мешочек. Триста динариев.
Но главным итогом вчерашней беседы были все-таки не деньги, хотя и деньги пригодились. Главным было, что рейтинг Черепанова подскочил сразу на десяток пунктов. Сперва внутри кентурии, а потом, по мере распространения слухов, и в других подразделениях. Потому что старший лейтенант, который осмеливается возражать майору, не такая уж редкость. Но вот когда майор уступает старшему лейтенанту, это уже кое-что значит. Для тех, кто понимает.
А в своей кентурии на Черепанова смотрели как на грозного бога. Еще бы! И месяца не прошло, а его легионеры вышли из категории ничтожеств. Напротив, на них поглядывали уже чуть ли не с почтением: те самые, у которых кентурионом тот самый Череп. Друг Аптуса (Плавта в легионе помнили и уважали), любимчик Максимина и вообще крутой мужик: своих в обиду не даст и чужим ничего не спустит. Череп, одним словом. Голыми руками на куски порвет. Вон, самого Партокла, сирмийского чемпиона, едва не убил… Но не убил, пожалел.
На Геннадия уже поглядеть приходили. «Это который — Череп? Этот, что ли? Здоровый. А ростом — не очень». «Так пойди, скажи ему об этом», — предлагали скептику.
«Ну уж нет, — отвечал тот. — Я себе не враг».
В общем, все шло по плану. А где-то в середине октября от легата Максимина поступил приказ: сворачивать лагерь. Пришло время перебираться на зимние квартиры.
Но еще раньше в гости пожаловал император.
Глава семнадцатая
Отвальная, прощальная…
Черепанов знал, что Александру Антонию Северу Августу было чуть больше двадцати. Но выглядел он старше. Геннадию, который стоял в хвосте легиона, справа от своей кентурии, лицо императора не понравилось. Какое-то брезгливо-порочное. Хотя говорили, что Александр ведет очень скромную жизнь, почти аскетическую — в сравнении с прежними Августами. Черепанову было не с чем сравнивать. Это был первый римский император, которого он видел воочию. Север ехал на высокой колеснице в окружении конных преторианцев. Рядом, с напряженным, белым от пудры лицом — его мать, Мамея. Соправительница. Когда-то она, вероятно, была очень красивой женщиной. Время, интриги и власть изуродовали ее. Хотя заметить это под толстым слоем грима, драгоценностей и драпировок было нелегко.
