Александр Сапаров - Логофет Базилевса
Вот что ты скажешь на эти слова?
Я очень удивился речам епископа, он, как истинный ромей, прекрасно знал, что Василевсы никогда не заморачивались религией, когда речь шла о выживании империи. Союзы могли быть с кем угодно и против кого угодно. Какая муха его укусила, что он начал читать мне нотации, непонятно. Я бы мог привести ему в пример того же Алексея Комнина, но решил для начала кое-что рассказать.
– отец Мануил, давай вначале я расскажу тебе небольшую притчу. В одной пещере у озера жил святой старец. Жил он там много лет и молился во славу Господню. Однажды к берегу подплыла лодка, и рыбаки, сидевшие в ней, закричали:
– Святой старец вода поднимается и может затопить пещеру, садись в лодку, мы отвезем тебя в безопасное место.
– Никуда я не поеду,- отвечал святой,- Господь спасет меня.
Вода поднималась, и старец уже сидел на небольшом островке, когда мимо проплыл большой плот, с которого ему также предложили взять его с собой. Но он в гордыне своей отвечал, что Господь не оставит его в беде. Он уже стоял в воде по шею, когда мимо проплыло огромное бревно, но он опять же не схватился за него веруя, что бог не оставит его.
Он утонул, и его душа попала в рай. В раю ее приветствовал хор ангелов, и сам господь улыбнулся ей. Но душа старца вопросила:
– Господь, я так верил в тебя, я понимаю, что это было испытание крепости моей веры, но все же скажи, почему ты не помог мне. Сурово сдвинулись брови Господа, и он сказал:
– А кто тебе послал рыбаков на лодке, кто послал тебе плот и кто, наконец, послал бревно, но ты в своей гордыне ожидал чудес? Это самый тяжкий грех, – закончил Саваоф.
И в тот же момент душа старца провалилась в горящие чертоги ада.
Так, что ты хочешь, отец Мануил, чтобы я как тот старец, в своей гордыне отказался от самого мощного оружия, которое я получил только благодаря Господу? Я такой глупости не сделаю и я не настолько горд, чтобы отказываться от даров Господних.
В старческих глазах епископа впервые зажглась искорка интереса.
– Скажи мне стратилат Глеб, а у тебя никогда не было мысли принять постриг, и посвятить себя церковному служению. Наша церковь нуждается в таких мыслящих людях.
Я улыбнулся:
– Отец Мануил, у меня сейчас слишком много планов и дел, чтобы думать о вечном. Но время идет быстро и никто не знает, что ждет его завтра. Может когда-нибудь передо мной и встанет такой вопрос, а пока я буду делать то, что должен. Ты же знаешь, жестоко убит мой брат, и я должен за него отомстить, и не только потому, что я жажду мести, Если я этого не сделаю, то в окружающем нас жестоком мире все будут думать, что со мной можно поступать так всегда, и не только со мной, но и с врученными мне Василевсом городами и землями.
Епископ с кряхтением поднялся и со словами:
– Благословляю тебя князь на рать, Иди и делай то, что хотел без сомнения и страха,-
троекратно перекрестил меня.
Когда я вышел из прохладной кельи, меня снова завертел ворох неотложных дел.
К концу дня голова у меня уже почти ничего не соображала, а вопросов впереди было еще множество.
Все-таки к вечеру я смог, наконец, освободится, когда я зашел в спальню, Варя в одной рубашке сидела на кровати, а служанка расчесывала ее светлые волосы, достававшие почти до пяток. Еще две рабыни бегали с кувшинами, в комнате стоял запах благовоний и розового масла. Моя жена махнула рукой, и все девушки мгновенно выбежали вон, оставив нас одних.
– Я думала, что только мой отец и брат, все время воюют, но оказывается мой муж тоже, предпочитает войну своей жене,- улыбаясь, сквозь слезы, сказала она.
Я в ответ наклонился, поднял ее на руки и закружил по комнате, волосы длинным шлейфом полетели следом.
– Глеб, погоди, дай хоть я волосы заколю!- воскликнула Варя, – а потом ты должен сделать так, чтобы я вспоминала тебя эти долгие холодные дни только хорошими словами.
Следующим утром, латная кавалерия русичей была готова к переброске в Тавриду, а после обеда все десять тысяч всадников шли на соединение с собирающимся войском куманов. Первая ночевка на полуострове была прохладной. На утро трава уже покрылась серебристым инеем. А за перешейком нас будет ждать уже зимняя степь и шлях, который через двести лет назовут Изюмским.
Уже неделю рассыпавшись по степи, мы идем быстрым маршем по замерзшей белесой траве, снега пока еще было немного, а неожиданная оттепель через три дня нашего движения и вовсе растопила его. Поэтому после наших коней оставалась только грязная черная земля, скорость передвижения резко упала, лошади с комками грязи на копытах еле шевелили ногами. На совете, собравшемуся именно по этому поводу, я неожиданно для себя, сказал, что завтра резко похолодает, и когда на следующий день вновь ударил мороз, на меня были устремлены восхищенные взгляды половцев, похоже начинающих видеть во мне, чуть ли не пророка.
Шли мы достаточно медленно не так, как два месяца назад в Булгарии, путь был, не пример труднее и не было такой необходимости, все равно Ярослав из Мурома никуда не денется, а нашему шестидесятитысячному войску достойных противников я не видел. И совершенно зря, когда мы подходили к Ворскле наши передовые отряды примчались с сообщениями, что впереди движутся неизвестные конные полки, когда мы основной массой войск подошли к передовым отрядам неизвестных воинов. Туазов облегченно вздохнул:
– Это союзные берендеи.
И действительно это были двадцать тысяч черных клобуков, прозванных так из-за своих высоких черных шапок, их рода были союзниками Мономаха. А Туазов даже был родней через свою жену. Но вот лица половцев радости совсем не выражали. Черные клобуки – торки были их многолетними врагами. Но бросаться в бой никто не хотел. Торки шли на помощь Мономаху, рассчитывая хорошо поживиться при взятии городов, А половцы, после того, как я стал их единственным ханом и практически объединил всех до кого смог дотянуться, ждали моего решения. Туазов первый направил коня к предводителю торков, хорошо видному по богатому доспеху и охране. И через два часа мы уже пили кумыс в большой кибитке хана, раскланиваясь друг с другом и говоря массу цветистых комплиментов. Еще через несколько часов, пожелав друг другу удачи, мы расстались, Торки наверно от души радовались удачному дню, и поверили в свое счастье, когда, только к вечеру, последние отставшие половцы спокойно проехали мимо них.
Под утро князю Ярославу Святославовичу не спалось, он с завистью посмотрел на свою жену, спокойно сопящую под пуховыми одеялами, с кряхтением сел, сунул ноги в войлочные чуни, чтобы не ходить босиком по холодному полу и вышел из опочивальни. Выйдя в нетопленную светлицу, дал затрещину молодому вою, спавшему сидя за столом. Когда тот вскочил, моргая заспанными глазами, князь рявкнул:
– Быстро мне квасу принесть! – и ловко пнул парня в задницу, когда тот был уже у дверей. Услыхав, как сонный страж загромыхал железом по крутой лестнице, князь рассмеялся, и ему даже повеселело.
Он подошел к окошку и вгляделся в мутные кружочки стекла, вставленные в освинцованный переплет. Солнце уже поднялось, но серые тучи, закрывшие небо, создавали впечатление, что еще только светает. Мелкий снег шелестел в стекла. Из окна высокого терема князя хорошо был виден противоположный берег Оки, заросший мелколесьем. По замерзшему льду реки, несмотря на раннее утро уже ползли в город несколько саней, видимо торговцы торопились пораньше занять места на городском торге. Накинув корзно, подбитое мехом, князь уселся за стол. В это время на лестнице раздался шум и в горницу влетел запыхавшийся парень, с кувшином кваса в руках. Он схватил кружку, стоявшую на столе, зачем-то дунул в нее и налил до краев темным, шипучим, духовитым напитком. Ярослав Святославович дрожащими руками взял кружку и залпом выпил почти до дна.
– Эх, хорошо пробирает,- сказал он сам себе, и рыгнул. После кваса стало полегче, вчера он слегка перебрал медов и даже не помнил, как попал в опочивальню.
После возвращения из похода он пил почти каждый день. Он боялся признаваться себе этом, но с того момента, как возмущенный пьяными выкриками Ярополка, приказал его ослепить, он боялся, боялся до дрожи в коленках. Было ясно, что Мономах не оставит просто так гибель своего сына. И если он когда-то смог смириться со смертью Изяслава, это совсем не значило, что так будет и сейчас. По прибытию в Муром он, прежде всего отправился в церковь Благовещенья, где поставил свечку за раба божьего Ярополка и в молитве просил Господа и Пресвятую Богородицу простить его тяжкие прегрешения. Настоятель церкви отец Пантелеймон, сумрачно выслушал его сбивчивую исповедь и с ясно видимым нежеланием отпустил ему грехи и назначил епитимью. Дружина, тоже, несмотря на богатую добычу, особо не радовалась и языки не распускала, но городу все равно пошли слухи, и с этого момента в Муроме поселилась тревога. На торге частенько заходили разговоры, а не изгнать ли Ярослава Святославовича, пока есть еще время. А то, как бы не пришлось ответить вместе с ним за его грехи тяжкие. Но после того, как он приказал повесить двух смутьянов, громкие разговоры стихли, но все равно, когда он проходил по городу, горожане провожали его отнюдь не приветственными взглядами.
