Черный дембель. Часть 5 - Андрей Анатольевич Федин
— Так ведь это же хорошо, — сказал я. — Детей увидите. Внуков понянчите.
— Хорошо-то оно хорошо, — согласилась вахтёрша.
Она подняла на меня взгляд, вздохнула.
— Только скучать я по вам буду, — сказала баба Люба. — И по тебе, Сергей. И по твоей глазастенькой. И даже по Вовке Красильникову. Привыкла я к вам. Мне всегда грустно, когда вы заканчиваете учёбу и уезжаете. Но я рада, что вы взрослеете. А теперь — вот как оно получилось. Теперь я сама от вас уеду.
* * *
Конверт с посланием от «Володи» я распечатал, когда поднялся в свою комнату. Уселся на кровать, вынул из конверта чёрно-белую фотографию… и билет в театр. Билет пока отложил в сторону, взглянул на счастливые лица Владимира Высоцкого и Марины Влади. Марина выглядела на пару сантиметров выше Владимира Семёновича (была в сапожках на высоком каблуке). Держала мужа под руку. Смотрела ему в глаза таким же влюблённым взглядом, каким на меня часто глядела Котова. Высоцкий улыбался. Прятал левую руку в карман — явно позировал для съёмки. Выглядел довольным и здоровым. Я заметил на нём знакомую мне куртку с чёрным меховым воротником и клетчатый мохеровый шарф. Взглянул я и на Эйфелеву башню, что возвышалась позади супружеской пары.
На обратной стороне фотографии я увидел написанные знакомым почерком слова: «Срок жизни увеличился — и, может быть, концы поэтов отодвинулись на время! Владимир Высоцкий». Я хмыкнул, снова посмотрел на башню, на Влади и на Высоцкого. Подумал, что обязательно сфотографируюсь вместе с Котовой на этом же месте в Париже. Взял в руки театральный билет. Пробежался взглядом по отпечатанным на нём надписям: «Главное управление культуры исполкома Моссовета. Московский театр драмы и комедии на Таганке. ВЕЧЕР. ПАРТЕР. Ряд 5, место 19. Цена 1 ₽ 80к.» Заметил отпечаток штампа с датой: «16 мар 1975». Цифру семьдесят пять зачеркнули шариковой ручкой и сверху над ней написали: «85». На обратной стороне билета я увидел: «Гамлет. В роли Гамлета — Высоцкий».
Я усмехнулся.
Потому что отметил: надпись на билете сделали тем же почерком, каким подписали фотографию.
* * *
В пятницу четвёртого апреля я побывал на железнодорожном вокзале. Купил там два билета до Москвы на второе мая. Один билет я взял на утренний поезд — другой на вечерний рейс.
* * *
На следующий день мы с Леной после занятий в институте поехали к Уваровым. Вчера у Николая был день рождения. Но Коля и Марго пригласили нас к себе в субботу. Лена у меня выспрашивала ещё утром, много ли к Николаю сегодня явится народу (я в ответ пожимал плечами). Котова нарядилась в привезённую из Москвы чехословацкую кофточку, надела серьги с рубинами (которые так и не продемонстрировала Высоцкому). Она переживала, что вновь окажется в кругу «обеспеченных» граждан (как в октябре на годовщине свадьбы Прохоровых). Уговорила и меня облачиться в костюм. Но наши модные наряды оценили только Николай и Маргарита Лаврентьевна: мы с Леной сегодня в квартире Уваровых были единственными приглашёнными гостями.
Главной темой разговора во время застолья стало желание Котовой поступить в театральный институт (моё «предложение» к сегодняшнему дню трансформировалось в Ленино «желание»). Котова описала чете Уваровых красоты и преимущества ГИТИСа, пересказала им Настины байки об этом учебном заведении. Маргарита Лаврентьевна слушала её с интересом, будто тоже мечтала о театральных подмостках. Вздыхала. Она заявила, что Лена приняла правильное решение. Обозвала Новосоветск болотом, где «нормально» живут лишь «жабы и змеи». В очередной раз сообщила нам, что они с Николаем тоже переберутся в Москву «когда-нибудь». И «непременно, сразу же» купят билет в театр на спектакль, в котором у Котовой будет главная роль.
Чай мы пили с «цветочным» тортом — первым, который «от и до» изготовила Лена. Котова вчера долго пыхтела над кремовыми украшениями. Не всё у неё получилось идеально, но в целом композиция «Райский сад» выглядела неплохо. Вчера вечером изделие Котовой нахваливал я — сегодня это же сделали Николай и Марго. Коля спросил, уверенна ли Лена, что её призвание театр, а не «благородное ремесло кондитера». Заслужил этим укоризненные взгляды женщин. Он тут же вскинул руки и заявил, что «просто пошутил». Я (больше из вежливости, нежели из любопытства) поинтересовался Колиными успехами на работе. Увидел, как помрачнел после моих слов взгляд Уварова — я понял, что задел неприятную для Николая тему.
— Коле сейчас тяжело, — ответила за мужа Марго. — Из-за меня. Дружки моего бывшего мужа стараются. Да и горкомовские старожилы пьют из него кровушку. Не признают за своего. Бесятся. А сделать ему ничего не могут: ничего серьёзного.
Николай ухмыльнулся и махнул рукой. Стул под ним жалобно скрипнул, на столе пугливо задребезжала посуда.
— Да ладно, — сказал он. — Переживу. М-да. И не такое видал. Справлюсь. Что ж я не мужик, что ли?
Уверенности я в голосе Уварова не услышал — скорее, раздражение и злость. Почувствовал, как сидевшая слева от меня Лена прикоснулась рукой к моему локтю.
— Папа бы поставил их всех на место, — сообщила Марго, — если бы был сейчас с нами. Он всех наших начальников держал в кулаке. Даже первый ему редко перечил. Ты, Коленька, тоже таким будешь. Я уверена. Характер у тебя есть. А умение придёт с опытом.
Николай усмехнулся и, будто стопку водки, опрокинул в рот остатки чая из чашки. Марго ободряюще улыбнулась своему мужу и вдруг встрепенулась, расправила плечи.
— Кстати! — сказала она. — Вы уже слышали хорошую новость?
Маргарита Лаврентьевна посмотрела на меня. Вопросительно приподняла брови.
Не дождалась ответа — сообщила:
— Наиль Рамазанов свою машину разбил. «Жигули», которые ему мой папа купил. Вдребезги! Живой остался, отделался парой царапин. Но машина не подлежит восстановлению. Об этом мне утром сестра рассказала. Её муж видел Рамазанова вчера в «Московском».
Маргарита Лаврентьевна улыбнулась, решительно положила себе и мужу в тарелки ещё по одному куску торта.
Сказала:
— Это ему за то, что он никак не оставит нас с Колей в покое, гадит у нас за спиной. Земля круглая — всё ему вернётся сполна. Отольются кошке мышкины слёзки. Мы с Колей уедем в Москву. А Рамазанова посадят. Точно вам
