Лес Кости - Роберт Холдсток
И мне не так холодно.
День разгорается, и тундра слегка подсыхает. Ее скользкий блеск тает, и я представляю себе, что воздух наполнен жужжанием и гулом насекомых. Озеро, однако, остается полным. Я бросил игру — попытки осушить его. Вода богатая и застоявшаяся. Я не могу видеть достаточно ясно, но я представляю себе густую, изобилующую паразитами зелень, которая кормится медлительной и мертвой жизнью, падающей в мрачные глубины озера. И, как доказательство приближающейся весны, на его краях ростут тростники. Опять, мне тяжело видеть детали, но их крошечную поросль трудно не заметить, и ветер из северных пещер хватает и дико трясет высокие головки тростника.
Я подозреваю, что мигрирующая птица-жизнь уже поселилась на берегах озера. Если бы я увидел ее, то, конечно, не сомневался бы. Однако кое-что не вызывает сомнений: я чувствую темное движение на просторах тундры, в маленьких долинах между Грудными холмами. Это ближе к моей точке наблюдения, и здесь моя лупа более эффективна: я могу точно сказать, что от земли отделилась тень. Быть может это ничего не значит, и это просто тень от облака. Но мне кажется, что я являюсь свидетелем первой миграции — возвращаются стада каких-то оленей, возможно северных. Мои сны часто наполнены странными дикими криками.
Появление березыНачали появляться первые леса, которые принесли с собой странное чувство боли и новое ощущение времени. Я осознал, как долго жил по времени пустых равнин; столетия тишины, только шум ветра и шелест воды. Как медленно текло время, следуя за уходом льда с севера земли. Застоявшееся время, чем-то похожее на застоявшуюся воду на торфяных болотах. Приостановленное время. От восхода солнца до восхода луны, земля шептала и вздрагивала, высыхала и опять становилась мокрой, но ничего не менялось. Готовая вырваться наружу жизнь лесов спала под кожей земли, клетки были спокойны, как болото.
Внезапно начала появляться жизнь, и, наконец, я начинаю жить по времени деревьев. Все изменяется. Я чувствую, как время колеблется, словно его треплет ветер, чувствую жизненный смысл времени, чувствую, как оно растягивается. И это больно. Это привносит странный дискомфорт как в саму землю, так и в восприятие земли. Леса начали быстро расти. Стволы становились все толще и поднимались все выше. Они распространялись, занимали все большую площадь, они дрожали от верхушки до корней. Они впитывали память леса из клеток, ждавших под землей, они выпивали генетической код, они жадно съедали массу молчаливых хромосом.
Тишина? Ее больше нет. Дерево внутри человека — забытая часть истории, тайное присутствие первозданного растения — пустило корни в человеческую плоть, и березовые рощицы начали распространяться. Они появились в долинах Таза, покрыли пологие склоны Мужского холма. Они достигли хребта Бедра, спустились вниз, насколько смогли, по острому хребту Кости на равнину Икры. Пересекли равнину Таза и добрались до озера в пупке. Пупа.
Вода сверкает новым и привлекательным светом. Сейчас она серебряная. Затхлый запах исчез. Когда я погружаю палец в глубину и пробую воду на вкус, она кажется сладкой. Вся грязь улетает перед согласованным наступлением берез и елей.
Я живу по времени деревьев, и, тем не менее, понятия не имею, как сравнивать это время со временем мира за пределами этой земли. Для меня — глядящего с севера — день остального мира кажется… сколькими же годами, по времени этого леса? Двумя сотнями? Тремя?
Каждый день зимняя лесная страна еще немного протягивается на север, окружает озеро, покрывает впадины равнины Солнечного сплетения, распространяется вдоль Грудинной долины и забирается на Грудные холмы, и даже поднимается на невысокие курганы (похожие на могильники какой-то забытой цивилизации) с буграми на вершине. Трудно видеть эти зимние деревья, тем не менее их корни — как шипы, воткнутые в плоть. А сами они похожи на колючки. Это еще редкий лес, сражающийся за жизнь в холодном воздухе, пожирающий и приручающий кислую землю, которую так много столетий покрывала кожа.
Прошло очень много времени с отступления льда. Разделяя время между деревьями и землей, я начал забывать событие, которое ускорило движение льда. Ледовый период стирается из памяти, как и событие, которое все это начало. Иногда я стараюсь сохранить в сознании эти нереальные образы: «холодильная камера» моего университета; лаборатория высоких технологий, где я работал над исконной ДНК, последовательности генов которой сохраняют воспоминания о первобытном окружении; кодоны, содержащие странное эхо давно исчезнувшего мира; внезапная тревога в холодильной камере; мое удивление, потом скольжение; дверь, захлопнувшаяся передо мной; ощущение льда, наросшего на лицо и плечи.
Я знаю, что меня выволокло из морозильника, но я не помню, как меня спасали. Я знаю, что лед толщиной в миллиметр покрывал меня с головы до груди; потом он медленно растаял, но это прерванное движение льда каким-то образом активировало скрытую память в земле подо мной…
Вот так появились леса. Это было невозможно предусмотреть. Зато теперь можно увидеть, как все это будет развиваться!
Пришествие дикого лесаВ этот микромире воцарился более мягкий климат. За пределами моей комнаты холодно и идет дождь, обычный день начала лета. Внутри сухое приятное тепло занимает тот самый объем, который стал микросредой дикого леса. Раньше березовый лес владел высотами на севере, но сейчас там уже много чудесно пахнущих сосен.
Я весь зарос щетиной. Зудит там, где деревья появились на более мягкой коже под подбородком. Когда волосы человека-земли выпадают, остаются очень чувствительные места. Иногда я спрашиваю себя, не растут ли деревья из фолликулов самих волос. Линия деревьев обрывается под губами, однако она уже распространилась настолько, что покрыла щеки. Макушка облысела и стала холодной на ощупь, словно зима все еще правит там. Когда я чешу щеки, я спрашиваю себя, какой урон я могу нанести, но через лупу и в зеркале вижу гордые еловые рощи, сохранившиеся после жестокого касания Гиганта, на чьем теле начал развиваться этот мир.
Самые высокие деревья торчат из кожи не больше,
