Цеховик. Книга 2. Движение к цели - Дмитрий Ромов

— А что здесь амораль… — начинаю возражать я, но она меня перебивает.

— Кто это такая?

— Что?

— Я тебя спросила, кто это такая? — очень чётко проговаривает она каждое слово.

17. Боевой кулак организации

Я смотрю в глаза Новицкой и вижу в них полыхающий огонь дикого, бескрайнего и совершенно необузданного космоса. Изумрудный лёд комет и чёрные дыры небытия.

— Это медицинская сестра, выходившая меня после травмы, — объясняю я. — Следы, кстати, вот они, всё ещё отчётливо видны на голове.

Я поворачиваюсь и пальцем показываю шрам, видимый из-под волос.

— Как её зовут?

— Татьяна.

— Фамилия?

Я пожимаю плечами.

— Не знаешь? — Ирина смотрит с недоверием.

— Нет. Не помню… Э-э-э… Нет… Ты её хочешь к награде представить что ли?

— Вы, — прищурив свои бушующие галактики, твёрдо произносит она.

— Вы, — легко соглашаюсь я.

— Запомни, Брагин, ты не просто школьник и смазливый любимчик девочек. Ты лицо городского комсомола.

— Одно из лиц.

— И на тебя, — игнорирует она мою реплику, — смотрят не как на Гошу Брагина, весельчака и балагура. На тебя смотрят, как на члена бюро городского комитета. А это боевой кулак нашей организации. И тут тебе не хиханьки да хаханьки. Тут огромная ответственность перед товарищами и перед всем городом. Понимаешь ты это? Если нет, разговор короткий. А если понимаешь, тогда веди себя достойно. Ты должен быть примером во всём, чтобы ни один комсомолец не мог сказать, что член бюро горкома несерьёзный, безответственный и аморальный тип.

— Понятно, — серьёзно говорю я. — Отныне никакой распущенности.

— Беспорядочные связи, добрачные отношения, излишний эротизм… всё это пленяет воображение подростков. Но эти грязные и постыдные проявления нравственной нечистоплотности бросают несмываемое постыдное пятно на любого советского гражданина, а на комсомольца, члена бюро — в десятикратном размере. У тебя есть все шансы приносить пользу Родине на постах, связанных с большим доверием. Вот и направь свои силы на то, чтобы оправдывать это доверие, а не разбрызгивать по просторам страны своё семя. Мы поняли друг друга?

— Разумеется, Ирина... Викторовна. Всё прозрачно, ясно и понятно.

— Текст доклада я оценила, — продолжает она. — Молодец. Конкретики, правда, никакой, зато вода представлена в новом агрегатном состоянии. Неплохо. Ярко и свежо. Польза городу от тебя будет. Теперь надо поработать над нравственностью.

— Это… это очень правильные замечания, — соглашаюсь я и делаю максимально серьёзное лицо. — И хотя с большинством из них я не вполне согласен, вижу в них огромную терапевтическую ценность и очень хочу начать работать над моральным обликом. Как можно скорее. Я был бы благодарен, если бы вы мне помогли и стали моим нравственным ориентиром.

— Паяц, — бросает Новицкая. — Пойдём уже.

На следующий день после четвёртого урока я иду в бар.

— Куда это ты намылился? — останавливает меня Крикунов в сотне метров от школы. — А комитет комсомола? Ты не забыл, у нас заседание сегодня?

— Да я вернусь, — отмахиваюсь я. — Мне нужно сбегать в одно место.

— Знаю я твоё «вернусь». Считай, что ты под арестом. Давай, дуй в школу. У тебя сейчас химия должна быть.

— Я отпросился. А будете препятствовать, я вам не расскажу о разговоре, состоявшемся вчера между Куренковой и Новицкой.

— Мне-то что за дело до их разговоров? — пожимает плечами Крикунов.

— То, что предметом этого разговора были именно вы. То есть, разговор о вас, собственно, шёл. Что? Заинтересованы? Или мне на химию двигать?

— Ну давай, рассказывай, а там видно будет.

Я рассказываю, несколько преувеличивая свою роль. Он задумывается и стоит, что-то соображая.

— Ну что, — спрашиваю я, — Достаточно ли этой информации, чтобы пропустить урок?

— Нет, недостаточно, — отвечает он, прикусывая губу. — Но ладно. Так и быть, будем считать, я тебя не видел. Но если не придёшь на заседание, будешь наказан. Я заставлю тебя страдать. Понял меня?

Весь мир хочет заставить меня страдать. Может, это и неплохо, в страдании куётся характер, да только не поздно ли ковать? В общем, нет. Страдать я не желаю. Я иду в бар и первая кого я замечаю — это роскошная молодая особа в меховой шапке, облегающем невероятно красивом свитере и джинсах. На лице её красуются великолепные, вызывающие жгучую зависть, дымчатые очки.

— Ого, — киваю я Кахе, — это что за королева Шантеклера?

— Да, вот такие здесь красавицы бывают. Тоже ставки делает.

— Давно ходит? Я её здесь раньше не видел.

— Вчера вроде первый раз пришла и сделала ставку на твою игру. Ты счёт-то знаешь уже?

— Ха, конечно знаю. Я его заранее знал. Кто-нибудь ещё угадал или я единственный счастливчик?

— Интересно мне, как ты так угадываешь? Ты ведь даже не сомневался, что выиграешь.

— А я не угадываю. Я им мысленный приказ посылаю. Слышал про месмеризм? Так вот, я магнетизёр.

Я смеюсь.

— Ты шути поаккуратней, а то кто-нибудь поверит и заставит тебя намагнитизёрить чего-нибудь.

— Так что, кто-нибудь ещё угадал?

— Вон баба эта и угадала.

Он кивает на ширму в сторону Лиды, я так понимаю. Я выглядываю и вижу Рыжего, усевшегося напротив неё. Когда успел?

— Серьёзно? И сколько она поставила?

— Чир.

— Вот же ж. Украла у меня часть выигрыша, — сетую я. — Какой пул был?

— Шестьсот семьдесят.

— Блин, и вы хотели это обнулить?

— Хотели, но не стали, как видишь. Короче за минусом наших тридцати процентов остаётся четыреста шестьдесят девять рэ. Коэффициент четыре двадцать шесть. Стало быть твоих четыреста двадцать шесть рублей. Сейчас Рыжий подойдёт и выдаст.

— Кирилл, — зову я его негромко.

Он на секунду поворачивается ко мне и возвращается к Лиде, будто меня и не замечает. Не нравится мне, что он на неё глаз положил. Ох, не нравится. Я подхожу и кладу руку ему на плечо.

— Кирилл, иди выигрыш выдай, а то мне идти нужно.

— Подождёшь, — пренебрежительно бросает он и скидывает мою руку.

— Девушка, вы нас извините, пожалуйста, — любезно говорю я Лиде и, наклонившись к нему, шепчу на ухо. — Рыжий,