Я Распутин - Алексей Викторович Вязовский
Заодно и процедуру принятия законов прописал — представленный в Думу таковой должен быть рассмотрен в комитете не позднее, чем через полгода и вынесен на голосование. С поправками, разумеется. Три подхода за полгода, если Дума не приняла, то государь имеет право ввести закон своим указом. Тоже чтобы не забалтывали, а то некоторые важные законы (например, о местном самоуправлении) на рассмотрении годами лежали. Но если в первом чтении Дума двумя третями закон отвергает, то он с «очереди» снимается.
Большой раздел о том самом местном самоуправлении — волостное правление, приавненное к нему в малых городах и поселках и так далее. Управы избираются, ведают бюджетом, но главой «исполнительной власти» пока остаются исправники и градоначальники, с тем чтобы их местные депутаты могли двумя третями голосов отвергнуть. И переход от утверждения к назначению, а то и вообще выборам, как американских шерифов.
Про императора написал, что он — олицетворение государства, высший моральный авторитет и потому незачем влезать в мелочи. Пока все как есть, но в перспективе государь должен остаться Верховным Главнокомандующим и Верховной контрольной инстанцией. Самодержавники, конечно, на меня зуб здоровенный вырастят, ну дак что же, если Манифест 17 октября уже самодержавие отменил?
Социальный блок начал с пролетариата — девятичасовой рабочий день, двойная оплата сверхурочных, запрет детского (до двенадцати лет, с целью до пятнадцати) труда с ограничением рабочего дня шестью часами. Женщинам — запрет работ на вредных производствах, трехмесячный отпуск по беременности и родам с сохранением места. Ну и главное — право на рабочие союзы и их объединения по территориальному и отраслевому принципам. И трехсторонние комиссии из промышленников, профсоюзов и власти.
По крестьянскому вопросу я склонялся к программе кадетов и октябристов — выход из общины, расселение и переселение, окончательная отмена выкупных платежей и недоимок (амнистия), усиления роли банка земельного кредитования. Собственно, все то, что Столыпин с грехом пополам и так пытается реализовать. Да, меры половинчатые, но «лекарство» предлагаемое эсерами в виде перехода всех частно-владельческих земель в общественное пользование, конфискации церковных, кабинетских, царских земель — было хуже болезни. Земельный передел — это начало революции. Точнее ее продолжение. Революция и так вяло длится с пятого года и пора было уже заканчивать народные волнения.
А вот по свободе совести, декларированной все тем же Манифестом, я малость оттоптался и прямо написал, что основа государства — триединый русский народ, исповедующий православие и что именно его интересы должны учитываться в первую голову. При полном праве на свободное исповедание других религий. Написал и про постепенную отмену черты оседлости и других ограничений, в первую очередь в Сибири и на Дальнем Востоке — евреи ребята умные, пусть там карьеры делают, поднимают гигантские пространства.
И призывал христиан всех конфессий ко вступлению в партию, обещал блюсти в политике заповеди Божьи — не лжесвидетельствовать и прочее. Мало того, внес пункт о том, что ежели иноверец разделяет наши политические цели, то его можно принимать в «сочувствующие», пусть будет такая лазеечка.
А вот стремление партии к установлению в России патриаршества почему-то вызвало самый громкий взрыв эмоций.
Даже не дав мне дочитать программу, журналисты начали выкрикивать вопросы. Перебивали друг друга, чуть даже не подрались — пришлось вмешаться Евстолию.
— Но как? — во внезапно возникшей паузе раздался громкий вопрос пожилого, лысого как бильярдный шар, репортера — Как простому крестьянину из села Покровское удалось написать столь сложную программу, да еще заручится поддержкой двора??
— Писал не я один — мне помогали наши законники — я кивнул на сидящих рядом Варженевского и Щекина, которые конечно, ни сном, ни духом, но старательно пучили глаза и кивали. Взял их для массовки.
Опять поднялся гвалт, наконец, слово вытребовал один из молодых журналистов «Слова»:
— Как отнесутся при дворе к идеям всеобщего избирательного права, патриаршества…
Я тяжело вздохнул — ничего хорошего от своей эскапады я не ожидал. Кто же любит делиться властью?
— Буду молить Помазанника о даровании народу свобод. Попустить надо вожжи то, а то постромки порвутся…
Пресс-конференция длилась час, после окончания я позвал журналистскую братию откушать «чего Бог послал». Так сказать, фуршет «на ногах». В этот раз высшие силы послали «акулам пера» красную и черную икру, сыры, пироги с разной начинкой, ну и разумеется, выпивку — шампанское, водка, вино…
* * *
Прессу я получил отличную — с десяток газет написало о новой партии, «Слово» так и вовсе всю передовицу посвятило анализу программы.
Но к моему удивлению, двор моей программой не заинтересовался. От слова вообще. Николай опять укатил стрелять зубров, Аликс занималась сватовством фрейлины — устроила целый смотр женихов, в Царское зачастили гвардейские офицеры. Вырубова смотрела на меня коровьими глазами — но я пока ей ничем помочь не мог.
Единственный короткий разговор у меня состоялся с Марией Федоровной, да и то, мимоходом, пока я показывал ей, как одевать новомодный воротник «от Распутина». И это было скорее «прощупывание». Вдовствующую императрицу интересовало стоят ли за мной какие-либо силы, особенно зарубежные, и как только она поняла, что нет — сразу потеряла интерес.
Зато возбудились в Зимнем. Не успел я вернуться из Царского, как меня звонком дернули к Столыпину.
На столе в кабинете у него лежала открытая брошюра, что мы раздали в конце прессухи журналистам. Так сказать на память. Она была вся исчеркана красным карандашом.
— Кто за тобой стоит?! Рябушинский? Бахрушины? Нет, это наверное Морозовы…
Лицо Столыпина покраснело, усы вздыбились.
— Никто за мной не стоит — отмахнулся я — Но умных людей поспрашивал, записал за ними.
— Это кого же?! Гришка, не ври мне — премьер угрожающе ткнул пером. Капля чернил сорвалась вниз, поставила жирную кляксу на документах.
— У Гучкова был, а також у Павла Николаевича Милюкова. Вот головы так головы! Нанял стряпчих хороших, они расписали идеи вширь и вглубь.
— От такого вширя монархии падают!
— Упаси Господи, Петр Аркадьевич — перекрестился я — Токмо все для пользы Помазанника. И твоей тоже!
— Это как же понимать?
— А так! Ежели будет Конституция, да премьер выбираться Думой — то кто будет страной управлять?
— А Помазанника куда?
— Да зачем ему нести грехи
