Позвони мне - Борис Михайлович Дмитриев
– А скажи мне, пожалуйста, любезный Василий, – с подчёркнутой вежливостью поинтересовался Создатель, – он своими или чужими электростанциями приторговывать стал? По-моему, в данном случае это самое главное. Если продавал собственное имущество, опять-таки ничего дурного в твоём Чумайсе не вижу. Сам рассуди: чего здесь плохого, когда человек, приложив немало усилий, построил настоящую электростанцию? Может, упорным трудом средства заработал и большое строительство организовал. Потом взял да и продал тому, кто имеет нужду в электричестве.
Василий Иванович от волнения взвился костром на ольховой коряге, как в седле необъезженного скакуна, даже бородой о бинокль саданулся. Едва сдержался, чтобы не прогуляться по матушке:
– Да откуда же у него своим электростанциям взяться? Эта контра за всю свою долговязую жизнь ничего полезного в дивизии не сотворила, ведь и цветы продавал, подлец, по цене непомерной. Он в эти электростанции и двух гвоздей не забил, бочки воды питьевой не подвёз телегой на нужды рабочих. В том-то и дело, что торговал народным добром, которое красноармейцам тяжким трудом доставалось. Вы-то верно уж знаете, сколько надежд и стараний было вложено личным составом в эти приводные ремни коммунизма. И вот рыжий пройдоха за здорово живёшь прикарманил принадлежащие народу богатства. Главное дело, никак не насытится. Нынче, подлец, в очередную авантюру подался. С торговли электростанциями переметнулся на фарцовку выдумками разных ученых. Поговаривают, снова с лампочками Ильича принялся фокусничать. Стало быть, снова немалые барыши под себя загребёт.
– Уж и не знаю, Василий, что за бардак у вас там в дивизии происходит, – искренне засокрушался Создатель. – Почему взрослые люди позволяют беспечно грабить себя? А может, все ваши электростанции никогда красноармейцам и не принадлежали? Начинаю подозревать, что руководство дивизии просто дурачило, пустой болтовнёй забавляло личный состав. Попробуй портянку забрать у бойца, он такого зверюгу на обидчика спустит, вплоть до того, что саблей вонючую тряпку начнёт защищать. А здесь отбирают богатства несметные – и нет ни малейшего сопротивления. Согласись, не очень понятно. Я всегда утверждал, что пролетарская чехарда окончится для народа величайшим разбоем. В любом случае, пленного Чумайса ни судить, ни оправдывать я не стал бы. И тебе не советую брать лишний грех на душу. Справедливо будет собрать на совет самых лучших людей, хорошо бы из тех, кто геройствовал в общественном тяжком труде и кто больше всех потерпел от афер проходимца. Пусть эти люди сами решат, пусть огласят свое отношение к плененному бизнесмену. Кто знает, быть может, пролетариям как-то по-особенному очень приятно, может, испытывают марксистский экстаз, когда их обирают до нитки. Зачем же препятствовать товарищам получать удовольствие. Добавить к этому больше ничего не могу. А теперь не серчай, вынужден срочно откланяться, одолевают дела неотложные. В другой раз потолкуем подольше и повод, быть может, представится поинтересней.
Василий Иванович заметно приободрился, с удовольствием пригладил лихие усы и даже подмигнул сам себе правым глазом. Общее удовлетворение комдива выразилось в оброненной вслух поощрительной фразе: «Вот голова, видно не зря называется Богом, на такую должность кого ни попадя не назначат».
– Ты поболтай у меня, – неожиданно послышалось из телефонной трубки. – Бог, Он и есть Бог, а название здесь совсем ни при чем. К тому же это вовсе не должность, но кое-что гораздо поинтересней любых ваших домыслов и потешных церковных твердынь.
Глава восьмая
Василий Иванович не без внутренней иронии выслушал неожиданное замечание Создателя, после чего лёгким прыжком соскочил с ольховой коряги и аккуратненько опустил разогретый мобильный телефон в глубокий карман галифе. Он оголил до половины навострённую денщиком накануне командирскую шашку, но отчего-то передумал и кистевым броском возвернул в ножны клинок. Впереди предстояла серьёзная, ничуть не уступающая войсковой, операция по разоблачению и вынесению приговора проворовавшейся контре. Но для этого необходимо привлечь на совет безукоризненно честных, толковых людей, которых, откровенно говоря, в дивизии было не так уж и много. Не просто разыскать отважных пролетариев, которые побороли в себе острое желание приложиться к чужому добру, когда сама революция начиналась с невиданного грабежа. Личный состав группировки подобрался такой, что стоит на миг зазеваться – седло из-под задницы уведут. И кто же в таком разе имеет моральное право выдвигать обвинения против рыжей канальи?
Можно будет, конечно, по такому пожарному случаю запросить в Разлив Алёшку Стаханова, неизбывную гордость дивизии, который уголёк для строек коммунизма героически колупал. Можно заодно подключить и знаменитую Пашу Ангелину, которая не щадя своих девичьих сил растила пшеничку для отважных рабочих, возводивших из бетона и стали неприступные силуэты плотин наших великих электростанций. Тех самых, которыми нынче без зазрения совести торгует барыга Чумайс. Правда, злые языки утверждают, что Стаханов с Ангелиной не столько для дивизии антрацита и харчей раздобыли, сколько с Фурманова потом большевистских пособий востребовали. Однако люди они знаменитые, с ног до головы орденами увешаны, на экранах кино и в центральных газетах прославлены, на кого, как не на них, опереться в годину больших испытаний.
Погруженный в глубокие размышления относительно суровых путей строительства коммунизма, относительно беспримерной доблести героев труда, Василий Иванович наполеоновским ходом устремился наверх, к командирскому шалашу, имея твёрдое намерение посчитаться с заклятым врагом пролетариев. Неожиданно, вне всякой связи с предстоящей во имя торжества справедливости операцией, Чапаю припомнились тёплые Анкины груди, их бархатная мягкость и трепет сосцов. Возникло огромное желание не просто припасть к ним в жарком чувственном поцелуе, но по-детски окунуться в их материнское уютное безмятежье.
В который раз уже необузданная фантазия стала предлагать интимные сцены любовных страстей в объятиях длинноногого щёголя из верховной ставки или личной охраны товарища Крупской. Картины возникали одна смелее другой; наконец, обуреваемый ревностью, легендарный рубака выхватил сверкнувшую шашку и полоснул под самый корень подвернувшийся прибрежный ивняк. Чапай выматерился для сердечного облегчения и едва ли не галопом рванул к шалашу.
За центральным пеньком, уронив рыжую голову на дубовою столешницу, с туго перевязанными за спиной руками, обречённо ожидал своей участи притаившийся пленник. Конские ремённые вожжи от спутанных рук были предусмотрительно протянуты и захлёстнуты на забитый в землю обрубок оглобли. Кашкет с регулярной периодичностью отвлекался от служебных обязанностей, наведывался к пленнику и выделял по рыжей башке то шалобон, то подзатыльник, при этом для чего-то цокал плоскогубцами и приговаривал: «У меня, брат, всё как в кремлевской больнице». Ещё издали заприметив приближающегося Чапая, денщик шустрее веника подскочил к командиру и радостно продемонстрировал свой бойцовский инструментарий.
Василий Иванович, не обращая никакого внимания на выплясывающего вокруг него денщика и даже не взглянув на плоскогубцы, стремительно подошёл к центральному пеньку и по-деловому спросил у ординарца:
– Как он здесь без меня, не балует?
– Ещё как балует, товарищ
