Михаил Рагимов - Волхвы Скрытной управы. Щит
Ведет себя хан-бей-атаман как купец на базаре. Увидел подаренного Рубцу коня, посмотрел, на чем русины ездят, и заявился выпрашивать себе «буденновца». Лучше двух. Начал, естественно, с четырех за одну дочку, хотя с самого начала был согласен на обратную пропорцию. Как же тяжело с ними… Понятно, почему Изя перешел на жаргон братков, умудрившись перевести его на старославянский.
– Я понимаю атамана, – произнес Ярослав. – Щарах достоин такого скакуна. Но атаман направляет копыта своих коней туда, куда укажет хазарский каган. А Итиль – враг мне. Этим летом мне пришлось отрываться от дел, чтобы прогнать шелудивых собак, которых он, по недомыслию, считает своими воинами.
– Нехорошо говоришь, – подскочил атаман. – Никогда не обратят оросы наконечники стрел в сторону братьев-вятичей! Разве хазары хозяева Щараху? Тьфу! Эти презренные отбросы, предавшие веру предков и склонившиеся перед богом торгашей. Если Ярослав решит наказать негодяев, посмевших замахнуться на его земли, Щарах будет биться рядом с Ярославом, как брат. Надо только, чтобы кони оросов не отставали от коней их друзей!
Кто про что, а вшивый про баню! Самое настоящее вымогательство с улыбками и непробиваемой логикой. И ничего не сделаешь, здесь так принято. Тем временем хану-бею-атаману явно понравилась идея совместного похода на хазар. И он начал подробнее развивать тему:
– Ярослав, давай пойдем весной на хазар. Итиль разрушим, Шаркил спалим! Или наоборот. Какая в дупу разница? Добычи на всех хватит, там хари жи-и-и-ирные сидят! Стоит Щараху клич кинуть, многие к Реке пойдут! И сполы пойдут, и аорсы, и исседоны, и сираки… Все!
Верит Щарах в Тенгри-небо. Хазар не любит, религиозные противоречия в каганате более чем сильны. Не сумел принявший иудаизм каган «крестить» народ в новую веру. Да и как? «Огнем и мечом» с кочевниками не пройдет, сбегут. А добровольно… Не бывает так, чтобы добром новую веру поперек прежней навязывать. Вот и не любят мелкие властители центральную власть. А отложиться не могут, сил маловато.
– А что думает атаман о Царьграде? – закинул «пробный шар» Ярослав.
– Хороший город, – немедленно ответил орос с огнем в глазах, – можно много добычи взять. Однако ромеи сильны, – атаман оскалился. Опасения в последней фразе не ощущалось. – Если Рубец и Игорь пойдут с тобой, Щарах тоже в деле. Бери дочек, князь! Всех за одного коня отдам, – снова повернул разговор к лошадям орос.
– Я хотел взять одну жену. И уже получил ее, – осторожно сказал Яр. Не дай бог обидеть. – Но у оросов хорошие женщины. Я обдумаю твое предложение, атаман. А пока прими от меня маленький подарок в знак нашей дружбы, – он протянул собеседнику арбалет. – Из этого самострела можно выстрелить дюжину раз, не вкладывая новых болтов…
Константинополь, лето 6448 от сотворения мира, апрель
Стена за спиной дышала жаром. Привычным, а сейчас еще и полезным, выгоняющим сырость из суставов и мокроту из одежды. Меньше, меньше времени надо проводить в тюремных подвалах. Он давно уже не рядовой дознаватель. И имеет полное право не спускаться на сорок восемь ступеней вниз, в царство ужаса, пропитанное страхом, кровью и липким потом паники. И вонью горелого мяса, когда к телу запирающегося прикладывают металл, предварительно разогретый до благородного пурпурного цвета, пусть и такой малостью сближая даже последних бродяг с Императорами…
Со стены, сквозь полумрак, разгоняемый лишь десятком свечей, внимательно и понимающе смотрела с иконы Богородица. Никифор размашисто перекрестился. Прости, что держу тебя здесь, в затхлом подземелье. Больше негде, служба поглотила всю жизнь. Дом есть, но хозяин бывает там раз в месяц. Проще сказать, что дома нет, как нет и семьи. Зато есть служба.
Не ошибся когда-то великий логофет дрома[86], когда в милости своей выбрал скромного спафария[87], получившего чин меньше года назад. Выбрал и назначил на это место, сумев разглядеть верного сторожевого пса. Угадал, кто поднимет Северо-Восточное направление из тьмы неприметных оврагов к шпилям в звенящей высоте. Прошло долгих двадцать лет. Кости логофета давно растащили бродячие собаки. Пришедший на смену, по странной прихоти судьбы, упал с крепостной стены. Так бывает, когда пренебрегаешь осторожностью. Паук, плетя ловчую паутину, обязан смотреть по сторонам. Грешно в неуемной гордыне забывать об уроках, преподаваемых божьими тварями.
По лицу пробежала тень улыбки. Воспоминания… Ты становишься старцем, турмарх[88] Никифор Агапиас. Признайся сам себе. А еще признайся, что ты не так уж плох. Если сумел сплести свою паутину и остаться в живых. Рыбьи косточки иногда очень удачно застревают в горле…
Стук в дверь вспугнул мысли о прошлом. Они ушли, даже не подобрав одежд, прихрамывая и собирая длинными полами грязь, комками валяющуюся по коридорам памяти. Обернулись на прощание, чтобы прошептать сереющими губами: «Мы вернемся, декарх!»[89]. Для них он навсегда останется декархом. Молодым и полным сил…
Посетитель не отличался знанием манер. Войдя, небрежно перекрестился на икону. Не спросив разрешения, плюхнулся на табурет. Богородица тут же сменила взгляд с понимающего на презрительный. Она не любила нахалов. Неведомый иконописец, чье имя давным-давно растеклось растаявшим воском, был истинным мастером. Да и выбранная им манера писания позволяла творить истинные чудеса. Энкаустика. Расплавленные краски, дающие объем и глубину.
Никифор посмотрел на наглеца. Молод. Даже слишком. Лет двадцать, не больше. Но ловок, быстр и непоседлив. Вон, крутится на колченогом табурете…
– С чем пожаловали? – с такими лучше всего в подобном тоне. Легкое пренебрежение, не переходящее, однако, в открытый вызов.
Юнца словно наизнанку вывернуло. Краткий миг, за который и моргнуть не успеть. И перед турмархом сидит зрелый муж. Смертельно уставший, вымотанный то ли погоней, то ли бегством. И слова тянутся такие же. Уставшие.
– Письмо, турмарх. Из Киева.
– Из Киева… – протянул Никифор, будто не веря в услышанное и повторенное.
Рука, больше схожая с высохшей лапой грифа, ухватила толстый конверт с такой знакомой печатью на тяжелом кругляше сургуча. И рвала, рвала, добираясь до содержимого…
Посетитель терпеливо ждал. А турмарх перечитывал сообщение в третий раз, все еще не в силах успокоить разбушевавшиеся нервы.
Писал Ираклий. И писал своей волей. Если бы рукой пиндского грека водил невидимый кукловод, то в тексте обнаружились бы неприметные знаки. Их не было. А значит, все написанное – правда. Или разведчик искренне в это верил. Но все это не столь важно, в сравнении с главным. Сын жив. И пусть, сын не по крови, но по духу. Но он жив! А набег росов можно и отразить. Не впервой. Тем более, до весны еще немало времени. А пацинаки[90]… Ну что же, беда не приходит одна.
Кордно, лето 6448 от Сотворения мира, березозол
– Варяги идут! Варяги!!!
Заполошные крики ворвались в горницу, оторвали от дел, заставили сначала броситься к окну, а после, сообразив, что Оки все равно не видно, а «варяги» могут прийти только по реке, – вниз, на подворье, куда уже вовсю выбегали готовые к бою дружинники. Самое вероятное место высадки. Свеи с мурманами, при всех своих плюсах, мыслили достаточно примитивно. Предпочитали открытый бой всем прочим воинским премудростям, за что не раз получали по сопатке. Утирали юшку из разбитого носа и снова кидались в бой с предварительной руганью и прочей атрибутикой первого класса начальной школы… И высаживались открыто, в самых удобных местах.
– Что случилось, княже? Простокваша не тем путем выйти решила? – нагнал у самой реки разогнавшегося князя скрытник.
Ярослав резко крутанулся, смерил скалящегося Буревоя тяжелым взглядом:
– Это я тебя должен спросить, скрытник, что куда не тем путем идет. А потом уточнить, почему у нас к столице кто ни попадя прокрасться может. На драккаре.
– На трех, – флегматично поправил Буревой, продолжая совершенно наглым образом сушить зубы. – Только княже, есть нюанс, как Серый говорить любит. У тех драккаров драконы на носах сняты. Белый щит на мачте взгроможден. Свеи не драться идут. А с миром. И речки не так давно вскрылись, что аж с моря кто прийти мог. А еще в боку у меня колет, прямо как от любови великой, но не столь одухотворенно. Думаю, князь, дружки твои в гости поспешают. Те самые, коих Турим как вспомнит, так сразу за голову хватается. Сам же в гости звал, как реки вскроются. Вот и пришли. Аль забыл?
Ярослав, действительно подзабывший о встрече за прошедшее время, только рукой махнул. Но пошел медленнее.
На пристани уже собрался «комитет по встрече». Позвякивали брони, шелестели тетивы натягиваемых луков. Напротив причала выстроился прямоугольник копейщиков. Модификация испанской терции с арбалетчиками-самострельщиками вместо аркебузиров. Неплохо парни натренировали вятичей. Для рыцарской кавалерии такой строй смертельным будет, особенно при поддержке лучников из-за спины. Существуют только два теоретических варианта пробиться через такую «черепаху» – или с помощью отмороженных на всю голову крылатых гусар, способных кидаться в атаку на «ежа», или расстрелять из огнестрела. Но «Перуновы блискавицы» надежно упрятаны в потайные подвалы. И аналогов еще лет двести существовать не будет. Официально, конечно.
