Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
— День добрый… — ответил Саша настороженно, пытаясь понять, чем же ему знакомо лицо афганца.
— Не узнаете? — знакомо улыбнулся офицер, снимая свой головной убор и водружая его на тумбочку у входа. — Оно и понятно… Виделись-то мы всего несколько минут.
— Вы?…
— Ну да, это я. Поздравляю вас, поручик, выбраться живым из такой передряги…
— Так вы — не перс?
— Ну вы же не афганец, хотя и были облачены в капитанский мундир пехоты Его Величества. Кстати, разрешите представиться — Фархад Али Джафар, джегтурэн[34] королевской гвардии, личный адъютант его королевского высочества принца Махмуд-Хана.
— Э-э-э…
— О! О вас, Александр Павлович, я знаю все, можете не представляться. «La noblesse oblige»,[35] как говорили древние. Можете, кстати, называть меня просто Федором Алексеевичем. Так меня звали друзья в Ташкентском пехотном Его Императорского Величества Алексея Второго училище. Которое я, как и вы Николаевское, закончил с отличием.
— Так почему же вы не в гвардии?
— Почему не в гвардии? Как раз в гвардии.
— Ну и чему же обязан?…
— Александр Павлович, — принял официальный вид гвардеец. — Я уполномочен пригласить вас во дворец Его Высочества.
— Зачем? — опешил поручик.
— Мой повелитель не любит пышных сборищ и кровавых забав, как его кузен, — склонил голову господин Джафар. — Но ценит храбрых людей. Я рассказал ему о вас, и он пожелал познакомиться поближе с человеком, оставившим почетную службу и отказавшимся от возможных благ в будущем ради помощи маленькой бедной стране, которой ему, возможно, предстоит править. Да продлит Аллах дни властелина нашего Ахмад-Шаха.
— Но я…
— Вижу, — критически окинул взглядом своего визави гвардеец. — Давайте поступим так: я вас оставлю в покое на часок, а… — он поглядел на свои щегольские наручные часы, — скажем, в тринадцать ноль-ноль буду ждать вас внизу. У меня авто — прокатимся с ветерком. Если вы не имеете других планов.
— Да вроде бы нет… — пожал плечами Бежецкий. — Я в отпуску еще несколько дней…
— Тогда договорились. — Офицер взял свою «папаху» под мышку и открыл дверь. — Не задерживайтесь, пожалуйста, высочайшая особа, как-никак…
* * *— А почему не через главный вход?
Офицеры только что миновали какую-то сторожку, более подобающую фабрике или овощехранилищу, и шагали теперь по узкому проходу между кирпичными зданиями без окон, еще более придающими «тылам» дворца Махмуд-Хана сходство с чем-то производственным или торговым. Людей им навстречу попалось всего двое, да и охрана на входе оставляла желать лучшего — двое вооруженных лишь пистолетами в кобурах гвардейцев в камуфляжной форме российского образца (да и происхождения, вероятно, российского).
— Ну, мы же с вами не высокие персоны, — сверкнул из-под усов белоснежными зубами «Федор Алексеевич». — Таким, как мы, лучше быть незаметными. Вы ведь, в бытность свою в Санкт-Петербурге, не ломились в Зимний дворец с парадного подъезда?
— А где охрана?
— Зачем? — пожал плечами гвардеец. — Принца любят в народе… И к тому же один Аллах знает, кто из кузенов будет выбран королем своим преемником, когда настанет его час.
— Но Ибрагим…
— Ваш сиятельный друг, — снова улыбнулся Джафар, — уже сам провозгласил себя будущим королем и окружил сановниками. Вряд ли это нравится Его Величеству, но пока он не подает вида. Пока, — многозначительно добавил он. — Почему же мой повелитель должен следовать примеру кузена? Кстати, мы почти пришли.
«Производственный пейзаж» вокруг наконец сменился более присущими Востоку строениями. Провожатый провел Сашу по нескольким лестницам и коридорам, с каждым разом все богаче и изящнее украшенным, и наконец оба остановились перед высокой дверью из какого-то ценного дерева, покрытой затейливым орнаментом и украшенной серебряными инкрустациями.
— Прошу вас, поручик, — предупредил штабс-капитан, заметно волнуясь, — быть самим собой. Почтительность, но не более. Махмуд-Хан — человек европейского воспитания и не любит, когда перед ним лебезят. Также он очень проницателен и легко улавливает всякую фальшь.
— Как же мне быть? — смутился Александр. — Все-таки он принц крови, один из наследников престола…
— А вы ведите себя так, будто он не принц и не наследник, а просто человек, стоящий несколько выше вас по иерархии. Вы ведь, я знаю, легко и просто общаетесь со своими коллегами по службе. Теми, кто выше вас на ранг-другой… Даже с полковниками, — улыбнулся посланец принца.
— Вы и про полковника Седых знаете…
— Я обязан про все знать, — пожал плечами Джафар. — Служба такая. Но не смущайтесь — этот пример подходит, как никакой иной: общение без излишнего напряжения, но и без панибратства. То, что нужно.
— Не знаю, смогу ли я…
— Сможете. Надеюсь, что вы подружитесь с принцем.
Не оставляя Бежецкому времени на раздумье, гвардеец негромко постучал в дверь апартаментов принца пальцем, затянутым в белую лайку, и, уловив привычным ухом царедворца не слышное никому иному приглашение, бесшумно приоткрыл ее, вежливо пропуская вперед бледного от волнения молодого человека. И тот, помедлив, сделал шаг в полутьму покоев, наполненных незнакомыми ароматами…
* * *— Я вряд ли бы смог поступить так, как вы…
Собеседники сидели друг против друга за столом, накрытым весьма скромно даже по европейским понятиям: две крошечные фарфоровые чашки, высокий серебряный кофейник, небольшое блюдо со сладостями… И никакого алкоголя — Аллах всеведущ.
Кроме мужчин, в большой, полутемной комнате не было никого, лишь за занавеской в дальнем углу, откуда доносилась тихая и приятная струнная музыка, угадывалось чье-то присутствие — слишком уж не похоже было, чтобы такая прихотливая мелодия издавалась каким-нибудь чудом техники вроде магнитофона. Хозяин, не обращая внимания на разницу в положении между ним и гостем, сам подливал ему и себе кофе, когда чашки пустели, и вообще — Александр очень скоро перестал чувствовать стеснение в общении со своим ровесником, возможно, лишь чуть-чуть старше его по возрасту.
Махмуд- Хан оказался удивительно похож на своего кузена — сыграло свою роль то, что их отцы были родными братьями, а матери — близкими родственницами, — то же тонкое, похожее на девичье лицо, чуть более полные, чем следовало бы по европейским стандартам мужской красоты, губы, большие карие глаза. Разве что у принца Махмуда они были печальны и кротки, и в них ни разу не вспыхнули те кровожадные искры, что приметил у Ибрагим-Хана Бежецкий.
Вообще, этот принц оказался превосходным собеседником, умеющим слушать, когда нужно, и вставлять реплики к месту. Привыкший к горячим спорам в «клубе», где зачастую каждый твердил свое, не слушая другого, а его, в свою очередь, перебивали другие, Саша поддался магии по-восточному неспешной беседы. А поддавшись, неожиданно для самого себя поведал этому виденному в первый, а может быть, и в последний раз в жизни человеку почти всю свою нехитрую историю. Не утаив почти ничего. Ну, разве что не зацикливаясь на тех моментах, которые человек чести предпочтет оставить неозвученными.
И теперь, когда исповедь его подошла к концу, сиятельный собеседник сделался еще более задумчивым, чем прежде. Какие мысли бродили в его голове под чем-то вроде тюрбана, полностью скрывающим волосы, было непонятно, но тень, время от времени пробегающая по его лицу, говорила о многом. Уж кто-кто, а этот царственный молодой человек не был равнодушен к истории поручика.
— Оно и понятно, — осторожно нарушил затянувшуюся паузу Александр. — Вы — наследник престола…
— Я не об этом, — сделал изящный жест рукой принц. — Наследник не наследник… Вы сильнее меня, Александр. У вас получилось изменить свою жизнь так, как вам захотелось, а я… Пленник в золотой клетке, — чуть скривил губы в горькой улыбке Махмуд-Хан. — Один из петухов, хозяин которых еще не решил — кому из них оттяпать голову и сунуть в суп, а кого отправить в курятник топтать кур.
Грубое, простонародное сравнение в устах этого утонченного человека не резало слух. Может быть, все дело во французском языке, на котором общались собеседники? Недаром же говорят, что язык Вольтера и Дидро способен облагородить даже площадную брань.
— Не возражайте, прошу вас! — замахал он рукой на пытающегося вставить слово Бежецкого, понемногу оживляясь: даже румянец появился на бледном лице. — Если бы вы знали, мой друг, как я был свободен там, — он махнул рукой куда-то в сторону. — На Западе. Когда я был нищим студентом Сорбонны — я намеренно не тратил средств, которыми меня снабжали из посольства, и жил лишь на те деньги, что мог заработать сам, — я был богаче всех императоров мира!.. Если бы вы знали, как умолял я дядюшку сделать выбор в пользу Ибрагима и отпустить меня на все четыре стороны… Пусть даже завтра он, да продлит Аллах его годы безмерно, возложит корону на меня — я никогда не буду счастлив так, как в милом моему сердцу Париже.
