Курсант. На Берлин–2 - Павел Барчук
Поэтому Коля, сцепив зубы, игнорируя плевки в спину, иногда, кстати, вполне реальные, шел вперед. Он хотел доказать, что достоин, что ничем не хуже остальных. И скорее всего, дошёл бы. Но… Первая мировая война, а потом и обе революции внесли свои коррективы.
Для начала, в 1914 году Николя́ по службе, которая началась внезапно и слегка незапланированно, познакомился с выдающимися людьми, изменившими представление тогда еще семнадцатилетнего юноши о своем будущем.
Этими людьми были генерал-майор Николай Степанович Батюшин, в чем управлении с начала войны оказалась разведывательная и контрразведывательная службы Северо-Западного фронта, и генерал-квартмейстер Михаил Бонч-Бруевич.
Конечно, в общество этих военных Николя́ попал не просто так. На то была воля отца, не желавшего терять единственного сына, хоть и незаконнорождённого. Этакий баланс между страстным рвением самого Коли послужить отечеству и намерениями графа по окончанию войны признать сына законным наследником. Вот тогда-то Николя́ узнал о существовании службы, не менее важной, чем встреча с врагом на поле боя. А может, даже гораздо более важной.
Ведь если разведка сработает на опережение, если добудет необходимые сведения, то битвы можно либо избежать, либо начать ее на своих условиях.
Именно Бонч-Бруевич, чей брат являлся революционером и большевиком, после событий 1917 года подтолкнул Николая к сотрудничеству с «красными».
Жалел ли Николя́ когда-нибудь о своем решении перейти на сторону Советов? Он об этом даже не думал. С самого первого дня, когда Шипко узнал о том, сколь многих бед можно избежать при грамотно организованной внешней разведке, суть его кропотливой работы сводилась к обеспечению спокойного будущего России.
Николай Панасыч не служил ни «белым», ни «красным». Он служил Отчизне. Служил людям, которые живут рядом с ним. Какая разница, кто стоит у власти? Главное, чтоб страна от этого не страдала.
И вот тут, конечно, имелся один крохотный нюанс. Последние лет пять Шипко наблюдал, что творится «в верхах», как это сказывается на «низах» и сильно сомневался, можно ли относиться к такому спокойно.
В последние годы Иосиф Виссарионович стал крайне недоверчив. Его навязчивые мысли о предателях обрели излишне гипертрофированную форму. И Шипко это беспокоило. Он знал доподлинно, сколько людей в списках сотрудников НКВД получили напротив своей фамилии короткое слово «расстрелян». За многих из них он мог поручиться головой. Но…
Когда Николай Панасыч, плюнув на свою собственную жизнь, на своё собственное будущее, не выдержал и заявил Вождю о несогласии с такой политикой партии, тот сначала был, мягко говоря, очень зол на столь свободные речи подчинённого. Сразу припомнил Шипко его происхождение. Мол, яблоко от яблони, все дела. И вообще, может Николай Панасыч самый настоящий шпион? Может он специально тут свои вредоносные мысли вслух озвучивает? А может и не только здесь, да?
— Знаете что, товарищ Сталин… — Панасыч покачал головой, недоумевая от нелепых обвинений, — Я с семнадцати лет на службе. Всю жизнь этому посвятил. Для меня это и есть жизнь. И если вы считаете, что я готов похерить, уж извините за простоту выражений, всё это ради сомнительного удовольствия очернить ваш светлый образ, то… вы знаете, что делать. У вас на подобных указах рука набита. Сразу в предатели записывайте и к стенке отправляйте. Потому что выходит, все эти годы были потрачены мной зря. Разрешите идти? Или, может, конвой нужно ждать?
Сталин, который вызвал Шипко для отчёта по ситуации с Троцким, а никак не для гневных речей в свой адрес, молчал почти пять минут. Просто молчал, смотрел на Панасыча исподлобья и дымил своей трубкой. За это время Николай сто пятьдесят раз пожалел о горячности, о сказанном и о том, что вообще родился. Умеет Иосиф Виссарионович создать интригу, если захочет. Это факт.
Дело не в том, что Николай боялся смерти. Смерть — это конец всего. Чего ее бояться? Но он понимал, что с каждым обвиненным сотрудником количество людей, способных уберечь Родину от нападок врага, становится все меньше. А ситуация на мировой арене ухудшается с каждым днем. Особенно, со стороны Германии.
— И в кого ты такой горячий… — Задумчиво высказался Вождь, выпуская клубы дыма. — Отец твой спокойным был. Никогда не позволял характер показывать. Даже жаль, что остался при своих убеждениях. Глядишь, дожил бы до этого момента, когда его сын самому́ товарищу Сталину недовольство демонстрирует.
Шипко от комментариев воздержался. Хотя Вождь снова замолчал, явно давая чекисту возможность кинуть еще парочку опасных фраз. Например, вспомнить расстрелянного в 1927 году графа, когда под машину террора попало очень большое количество оставшихся в Союзе дворян.
Панасыч знал, Иосиф Виссарионович проверяет сейчас насколько сильно зарвался подчиненный. Потому и молчал. Одно дело — вгорячах что-то Вождю высказать, совсем другое — продолжать обвинять главного человека Советского Союза в тирании и самодурстве.
Власть имущие только в сказках любят, когда всякие Иванушки-дурачки им правду-матку в глаза рубят. На самом деле, ситуация совсем обратная. Рубят те, кто у власти. Не правду, а головы слишком говорливым.
— Ну хорошо… Николай… — Вождь отложил трубку в сторону и с насмешкой посмотрел на Шипко. — Раз ты считаешь, что все эти разведчики были невинно убиенным, вот тебе возможность исправить ситуацию. В секретную школу пойдёшь. Воспитателем. Приложишь руку к созданию новых кадров. И еще… Твоя задача будет заключаться не только в том, чтоб гонять этих парней в хвост и гриву. Тебе нужно наблюдать и отсеивать кадры, которые действительно можно использовать для работы за границей. Ты мое мнение знаешь. Все они — потенциальные предатели. Сегодня их партия кормит, одевает, благополучную жизнь обеспечивает, а завтра они ее за три копейки продадут. Здесь, в Советском Союзе, Николай, быть верными сынами все горазды. А там… Там враг рядом. Он не дремлет. Он будет искушать и сманивать на свою сторону. Так что на тебе важная миссия. Из всего курса выберешь тех, кого сломать и соблазнить невозможно. Иди.
Панасыч вышел из кабинета вождя, постоял пару минут за дверью, а потом, тихо выругавшись под нос, пошел прочь. К чему относилось это ругательство, он и сам
