Царь нигилистов – 5 - Наталья Львовна Точильникова
— Не спасло, — усмехнулся Саша. — А набрал я тех, кто способен решить задачи Остроградского.
— Жиды, немцы, татарин, раскольник и купчики самого мелкого пошиба!
— Навели справки? — спросил Саша. — Спасибо за работу. Я у них спрашивал, кому нужно питание и жильё, но ведь не все признаются.
— Всегда рад помочь, — хмыкнул Муравьёв. — Могу прислать.
— Буду очень обязан, — кивнул Саша.
— Вы скоро крепостных будете принимать!
— Я бы и сейчас принял, — сказал Саша. — Не пришёл никто.
— Кстати, — вспомнил Муравьёв. — Верно ли до меня дошли слухи, что в вашей школе нет Закона Божьего?
— Закон Божий помогает в интегрировании? — поинтересовался Саша.
— Закон Божий помогает в верности! — сказал министр.
— Спорное утверждение, — заметил Саша. — Упомянутым мятежникам, полагаю, его преподавали всем, без исключения.
Муравьёв насупился.
— Разумеется, моё скромное мнение — ничто по сравнению с вашим, Ваше Императорское Высочество.
— Надеюсь, вы не будете мне препятствовать, — сказал Саша.
Льготы для школы Магницкого ещё не были утверждены государем.
На обратном пути Константин Николаевич пригласил Сашу в свой экипаж.
— С Муравьёвым осторожнее, — сказал он, — это опасный человек. Он будет тебе льстить и десять раз повторять «Ваше Императорское Высочество», и при этом интриговать за твоей спиной. Он давно пытается поссорить меня с твоим отцом. Пока не выходит, но государь ему, к сожалению, верит.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Саша, — а это не тот Муравьёв, который вешал?
— Он самый, — усмехнулся Константин Николаевич. — Ты знаешь эту историю?
— Только саму фразу, — признался Саша.
— Дело было в начале тридцатых в Гродно, где он служил губернатором. Кто-то из местной шляхты спросил у него, не из тех ли он Муравьёвых, которых повесили за декабристский мятеж. Тут-то он и нашёлся: «Я не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Оттуда и пошло.
— Действительно повесил кого-то? — поинтересовался Саша.
— Да, не сомневайся. Примерно тогда же, во время последнего Польского мятежа. Он служил генерал-полицмейстером в Резервной армии Петра Толстого. Тогда паны перехватывали и вешали наших казаков, которых он посылал с депешами. Так он за каждого повешенного казака вешал одного обывателя ближайшей деревни.
— То есть случайного человека? — спросил Саша.
— Да, — кивнул дядя Костя, — именно так. За это поляки и прозвали его «вешателем». И он этого не стыдится, он этим гордится. Но надо признать, что мера подействовала, и казаков вешать перестали.
— Это называется ответить террором на террор, — заметил Саша. — Может и эффективно, но государство не должно до этого опускаться. Хотя бы потому, что любой произвол потом нам и отольётся, даже если вынести за скобки моральную сторону вопроса. Сколько лет прошло? Около тридцати? Так они помнят всё. Не они сами, так их дети и внуки.
— Тем не менее, многие считают его героем, — сказал дядя Костя. — С бунтом-то справились.
— Это не последний бунт.
— Ты видел это в будущем?
— Да, но дат не помню. Мне кажется, скоро.
— Кстати, он соврал тогда, что он из других Муравьёвых, — заметил Константин Николаевич. — Они все родственники. Даже с Муравьёвым-Апостолом, которого повесили, он состоит в родстве, хотя и дальнем. Его родной брат был осуждён по делу декабристов, по шестому разряду, кажется. Подозревали его отца. Да и он сам провёл несколько месяцев в Петропавловской крепости.
— Помиловали?
— Оправдали.
— Понятно, — усмехнулся Саша, — путь русского государственника. Видимо, его там сильно напугали. Что же, будем знать, что он пугается. Это бывает с тиранами. В большинстве своем они просто трусы.
— Он герой Отечественной войны, — заметил Константин Николаевич. — Был ранен на батарее Раевского. Потому и хром, и ходит с клюкой.
— Я про другую смелость, гражданскую. В России с ней дефицит.
— Я всё жду не дождусь, когда ты будешь в Государственном Совете, — сказал Константин Николаевич. — Мы бы тогда камня на камне не оставили от этих каналий — ретроградов!
— Я хоть завтра, — сказал Саша. — Но не включат. Так что через шесть лет, если только не разругаюсь окончательно с папа́ за это время.
— А ты поосторожнее, — посоветовал дядя Костя.
У поворота на Царское село карета остановилась, и Саша пересел к Строганову, а Константин Николаевич поехал дальше к себе: в Стрельну.
25 сентября на Невском проспекте появилась небольшая компания в составе Великого князя Александра Александровича, полковника Рихтера и Тютчевой Анны Фёдоровны.
Последняя играла роль эксперта по экономии госсредств.
— За полгода расходы на туалеты Великой княжны Марии Александровны мне удалось сократить почти в три раза, — хвасталась Анна Фёдоровна, — а затраты на одежду для великого князя Сергея Александровича — в пять раз. Расходы на извозчиков — в десять раз.
— Здорово они руки греют! — заметил Саша.
— О, да! — усмехнулась Тютчева. — Я наслаждаюсь мыслью о том, что мешаю моим подчинённым красть. При этом я не экономлю на огарках, а Великая княжна одета лучше, чем прежде.
Рихтера Саша попросил у Никсы в качестве эксперта по военному обмундированию. Само собой, набивался Гогель, но Саша с порога отмёл эту идею.
— Извините, Григорий Фёдорович, но у вас конфликт интересов, — сказал он. — Вы же раньше мне мундиры заказывали. Очень надеюсь, что не переплатили больше, чем в десять раз.
Гогель побледнел, но спорить не стал, тем более в присутствии уполномоченной государыней Тютчевой.
Никса не пошёл, ибо теперь был взрослым занятым человеком, то есть пропадал на охоте, взрослых балах, взрослых спектаклях и даже немного в Госсовете, где пока помалкивал.
Саша просил его рассказывать, если в последнем будет что-то интересное, но брат отвечал односложно: «Скукотища!»
Первым адресом на Невском проспекте, куда направлялся Саша в сопровождении гувернёра Никсы и дочки Тютчева, был четырехэтажный дом под номером 46. Здесь располагалось знаменитое ателье бывшего шведа Карла Норденштрема — самого раскрученного портного Петербурга.
Собственно, визит назрел потому, что Сашин мундир Преображенского
