Царь нигилистов – 5 - Наталья Львовна Точильникова
23 сентября в Министерстве государственных имуществ, что на Исаакиевской площади, собралось не совсем обычное общество.
Присутствовали: Великий князь Константин Николаевич, академик Якоби Борис Семёнович, купец первой гильдии Мамонтов, Муравьев Михаил Николаевич, генерал от инфантерии, министр Государственных имуществ, и великий князь Александр Александрович в сопровождении графа Строганова.
Саша был благодарен папа́, что тот выдал ему в сопровождающие Строганова, который всё-таки что-то понимал в бизнесе, в отличие от Зиновьева, Гогеля и Казнакова вместе взятых.
Устав будущего акционерного общества «Санкт-Петербургская телефонная компания» Саша фанатично прочитал с карандашиком, ибо ещё в будущем привык досконально изучать все документы.
Патологических подводных камней не нашёл, но попросил Строганова прочитать ещё раз. И понял, что ему не хватает хорошего юриста, знающего местные законы, а, главное, правоприменение.
— Уставы переписывают друг у друга, ещё со времён Александра Павловича, — заметил граф, — так что не беспокойтесь, ничего нового.
Устав надо было обсудить и подписать, а готовили его в Министерстве государственных имуществ, поскольку государство входило в число учредителей и собиралось оплатить часть уставного капитала. Правда, непонятно на какие шиши в свете развития и углубления «банкового» кризиса.
Муравьёв, собственно представлял государство, а Строганов — государя. Ибо Саша, как несовершеннолетний, ничего самостоятельно подписывать не мог. Так что можно было считать, что папа́ присутствует на собрании в качестве двух ипостасей.
Как дядя Костя будет уживаться в одном акционерном обществе с Муравьёвым Саша представлял себе плохо, ибо эти двое терпеть друг друга не могли.
Саша с Якоби присутствовали в качестве держателей привилегии, которую следовало подшить к уставу, и все это вместе отдать на утверждение в департамент мануфактур и внутренней торговли Министерства финансов. Сколько там будут думать финансисты, одному Богу известно. Хотя Саша надеялся, что не очень долго, поскольку это тоже ипостась папа́. Третья.
Только после удовлетворения прошения о создании общества, можно было открывать подписку на акции и собирать складочный капитал.
В уставе всё было по минимуму. Уставной капитал 100 тысяч рублей и соответствующее количество акций разного номинала.
Привилегию оценили в 10 процентов, что было прямо роскошно, поскольку весь капитал учредителей не должен был превышать 20 процентов. Не иначе вмешалась одна из ипостасей папа́.
«На деле это не всегда так», — объяснял Строганов, — «иногда учредители выкупают все акции. И не всегда по своей воле. Те, что не удалось продать, необходимо либо выкупить, либо уменьшить уставной капитал. А это невозможно без санкции государства».
«То есть всё по второму кругу?» — спросил Саша.
«Да, по второму кругу, — беспощадно подтвердил граф, — Более того, увеличить уставной капитал тоже нельзя без санкции государства».
Началось подписание устава. Саша расписался, а под его подписью автограф оставил Строганов как представитель папа́. И документ пошёл дальше: дядя Костя, Муравьёв, Якоби, Мамонтов. Хотя последний собирался внести чуть не больше всех.
Мероприятие завершилось небольшим фуршетом, где совершеннолетние обмывали событие шампанским, а Саша — яблочным квасом.
Рядом с ним как-то невзначай оказался Муравьёв. Саша плохо представлял, что это за Муравьёв такой. Мало ли в России Муравьёвых. Из исторических персонажей Саша помнил Муравьёва-Апостола, одного из повешенных декабристов, Никиту Муравьёва — автора проекта декабристской конституции и ещё одного Муравьёва, «который вешал». А вот кого он вешал и за что Саша представлял смутно. Поляков что ли?
Так или иначе ни имени, ни отчества «вешателя» Саша не помнил совсем.
Министр Муравьёв был грузен, широк в кости, хром на одну ногу и не расставался с тростью. Он имел широкое лицо, двойной подбородок и седые усы. И выглядел лет на шестьдесят.
— Наслышан о вашей школе Магницкого, Ваше Императорское Высочество, — сказал он.
Саша вежливо кивнул.
— Когда мне было столько же лет, сколько вам, я тоже увлекался математикой, — продолжил Муравьёв. — И вместе с отцом и братом основал «Московское общество математиков» на физико-математическом факультете Московского университета. Мы ставили целью распространение в России математических знаний: читали бесплатные публичные лекции и переводили труды лучших европейских математиков на русский язык.
— Очень достойно! — восхитился Саша. — Жаль, что я не знал об этом.
Министр вздохнул и поморщился.
— А знаете, чем это кончилось, Ваше императорское Высочество?
Глава 19
— Нет, — сказал Саша. — И чем?
— В 1810-м школу преобразовали в Училище колонновожатых, и большая часть тех, кто слушал наши лекции, числом более сорока человек, блестяще сдали экзамены и перешли туда.
— Колонновожатых? — переспросил Саша. — И все туда пошли? Звучит не очень престижно.
— Училище готовило офицеров Генерального штаба, — объяснил министр.
— А! — сказал Саша. — Тогда понятно.
— Училище располагалось в Москве, — продолжил Муравьёв, — в нашем доме на Большой Дмитровке. Потом ещё одно открылось в Санкт-Петербурге.
— Пока всё замечательно, — заметил Саша.
— И оставалось таковым до декабря 1825-го.
— А, — сказал Саша. — Все колонновожатые, как один, вышли на Сенатскую площадь?
— Я много слышал о вашем замечательном уме, Ваше Императорское Высочество, — вздохнул Муравьёв. — Да, вы почти угадали. Не столь ужасно, не все, но почти три десятка наших выпускников оказались причастны к мятежу. Более того, тринадцать их них были осуждены по разным разрядам: от второго до четвёртого. Тринадцать!
— Математика виновата? — поинтересовался Саша.
— Вы зря иронизируете, Ваше Императорское Высочество, — упрекнул Муравьёв.
— Если интеллектуалы массово оказываются в оппозиции, это означает, что правительство делает что-то не то, — заметил Саша.
— Как вы мягко, Ваше Императорское Высочество! — сказал Муравьёв. — Не в оппозиции, а в заговоре.
— Если интеллектуалы массово оказываются в радикальной оппозиции, — уточнил Саша, — это означает, что правительство делает что-то радикально не то. Или не делает того, что необходимо. Освобождение крестьян назрело — не освободили, парламент назрел — не созвали, конституция назрела — не приняли. А Александр Павлович, при всём моём к нему уважении, увлёкся мистицизмом, вместо того, чтобы дело делать
— Причём тут правительство! Просто мечтали видеть себя Мирабо и Дантонами! Одно пустое тщеславие! К власти рвались, не имея ни малейшего представления о том, что в стране происходит.
— Были безумно далеки от народа, — хмыкнул Саша. — Мечты к заговорам не приводят, Михаил Николаевич, для заговоров нужно реальное недовольство.
— По-разному бывает, —
