Азовский гамбит - Иван Валерьевич Оченков
Вообще-то, по-хорошему, следовало бы эти книги сжечь. Но я почему-то решил сделать подарок будущим историкам. Все-таки эти документы хоть и отжили свое, но память-то о прошлом хранить надо!
– А теперь, слуги мои верные, – нарочито обернувшись к приказным людям, громко заявил я, – требуется без лихоимства и сутяжничества взяться и навести порядок с беженцами. Поток их зело велик. А и пользы от них для нашего царства будет много. Запустела земля, а она рук человеческих требует. Опричь того, на южной окраине да по Волге – сколько черноземов целинных простаивает, ждет хозяина. С каждого спрошу. За дело. И чтоб без волокиты. Старайтесь как для себя. А за мной не станет – награжу тех, кто душу вложит и сладит дело, щедро. По-царски.
Последние слова были встречены одобрительным гулом. Все-таки слушать про возможные награды людям всегда приятнее, чем про наказания. Хотя без последних и не обойтись.
– И еще вот чего, – продолжил я. – Все, кто к недавнему бунту причастны, будут отысканы и без всякой жалости преданы смерти. Одно могу обещать твердо: розыск мой и суд будет честен, верен и справедлив. А уж кого за руку поймают, пусть не обессудят. Сами себе яму копали, сами в нее и лягут! Стало мне известно, что многие из вас к этому злодейству причастны. А если не замешаны прямо, так бездействием своим помогали! Потому сразу после встречи нашей милости прошу в Земскую избу, ответите на вопросы. А поелику я – добрый и христианский государь, в последний раз призываю вас покаяться и признаться в винах своих здесь и сейчас! После поздно будет!
Бояре стали переглядываться меж собой, бросали отчаянные взгляды на хранящего безмолвие патриарха, и по рядам их, до сей поры молчаливым, побежал шепоток. Но тут вперед вышел Иван Никитич Романов – недавний глава Земского приказа. Повалясь на колени, сняв шапку и повинно повесив бритую голову, он глухим от волнения голосом начал давно заготовленную речь:
– Прости меня, государь, Христа ради. Повинен я в том, что не углядел, не донес тебе, не остановил тех, кто по скудости ума своего противу тебя злоумышлял. Не за себя, за детей прошу. Помилуй их, не лишай живота и жизни. Не отправляй в опалу. Будут они тебе слугами верными. Никита всегда твою руку держит, сам ко всему иноземному тянется и тобой, великий государь, и делами твоими вельми гордится!
– Повинную голову меч не сечет. Так и быть. Все мне поведаешь в подробностях, как было, тогда и решу судьбу твою. А за детей не бойся, ни имуществу, ни жизни их ничего не угрожает. Сын твой служить будет. А там уж от его старания все зависит!
Стоило мне договорить фразу, как будто плотину прорвало. Разом кинулись ко мне многие из думных людей, ползая на коленях и крича о винах своих! Что-либо понять в этом гомоне было категорически невозможно, потому пришлось призывать всех к порядку.
– А ну, молчать! Разорались, как на базаре! Рад видеть такую вашу смиренность и готовность признаться в злоумышлениях противу законной власти и раскаяться. Все пойдете на допросы и в подробностях расскажете следователям, как было дело! А дальше мой высокий и честный суд решит судьбу каждого.
Договорив, я обернулся к дьякам и с легкой усмешкой сказал:
– Вот и вам, слуги мои верные, работы привалило. Разведите их по комнатам и учините сыск по всем правилам. О результатах докладывать каждый день.
– А кто не раскаялся?
– А вот это они зря.
Ну а после демонстративного наказания виновных пришло время награждения причастных, или, как частенько говорили мои подданные, пожалования слонов. Дело в том, что некогда подаренный персидским шахом слон первое время сильно болел, отчего даже опасались, что он издохнет и содержавших его людей постигнет опала. Поэтому появилось нечто вроде проклятия: «Чтоб тебя царь слоном пожаловал!» В смысле, поручил совершенно гиблое дело, ну или наградил так, что лучше бы повесил.
Однако время шло, несносная зверюга хоть и похудела, но околевать отнюдь не собиралась, а, совсем напротив, изволила резвиться и даже как-то потоптала в одном посаде огороды, за что местные обыватели били мне челом и просили «ослобонить от постоя индийского чуда-юда». В общем, первоначальное значение потихоньку стало забываться, и теперь «пожалование слоном» означало хоть и не совсем понятную, но все-таки честь.
– Стремянного полка сотник Лопатин! – выкрикнул вышедший на крыльцо подьячий.
– Здесь я, – вышел из толпы начальный человек и, повернувшись к остальным, поклонился большим обычаем на три стороны.
– Сей храбрый муж, – продолжил глашатай, – услышав прельщения учинивших бунт воров, не токмо им не поддался, но и велел своим стрельцам бить их, стрелять и не дал чинить разорение в стольном граде Москве, за что государь жалует его серебряным блюдом, тридцатью рублями денег и новым кафтаном.
Дослушав указ, сотник еще раз поклонился, после чего трясущимися от радости руками принял награду и уступил место следующему. Простые ратники, начальные люди, боярские дети и московские дворяне получали в тот день награды независимо от разряда и древности рода.
– Серпуховский боярский сын… – снова начал подьячий, но тут же поправился: – То есть, тьфу ты, прости господи, дворянин российский, Аким Рожнов, подавляя бунт, посек воровских людишек нещадно и хоть и ранен был, но строя не покинул, а за то жалуется конем добрым и саблей из свейского железа, да пятнадцатью рублями денег!
– Патриаршего владычного полка стрелец Тимофей Рыков за то, что поймал расстригу Афоньку, жалуется пятью рублями денег и сукном на новый кафтан!
– Государева полка стряпчий князь Петр Пожарский, за многие его царскому величеству службы, а также то, что со своими холопами не дал ворам пограбить Заиконоспасский монастырь, жалуется чином стольника и ста рублями денег!
Услышав свое имя, молодой человек в нарядном кафтане тоже поклонился на все стороны, после чего громко выкрикнул, сжимая в руке шапку:
– Не вели казнить, государь, вели слово молвить!
– Случилось что-то? – удивился я.
– Случилось, – с покаянным видом кивнул парень. – Прости меня, раба своего недостойного, велика честь награду из рук твоих получить, да только не нужно мне ни чина, ни казны, ни иной милости!
– Чего же ты хочешь? – поинтересовался я с усмешкой, начиная догадываться, что попросит сын прославленного воеводы.
– Жениться, – сконфуженно отозвался тот.
– Ты гляди! – ахнули все присутствующие, после чего их потихоньку начал разбирать смех.
Я, грешным делом, тоже не выдержал и улыбнулся, уж больно забавное зрелище являл собой княжич, а глядя на меня, все заржали уже в открытую.
– А невеста согласна? – для порядка поинтересовался я, хотя заранее знал ответ.
– Согласна, государь! – раздался на всю площадь звонкий девичий голос, и рядом с красным как рак молодым Пожарским встала Маша Пушкарева.
– Вот дает девка! – не то осуждая, не то хваля, хмыкнул молчавший до сих пор патриарх.
– А родители? – хитро прищурился я.
– Потому и просим тебя, великий
