Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
— Новшество из парижских рестораций, — разъяснял Давыдов, демонстрируя устройство чудесной печки-фонаря. Слуги принесли подушки и пледы. Давыдов рассаживал всех вокруг стола. Прибывшие были несколько смущены его напором, тем более что Жоринька не появлялся, а радостное гуденье хозяина не было никакой возможности перебить. На веранде вилась небольшая компания юнцов, которая помахала вновь прибывшим.
— Молодежь! Набирается у нас актерского опыта, — заметил Давыдов.
Он уже самолично нес с веранды патефон:
— Желудок и слух будем ублажать одновременно! На манер древних.
— Мамуся! Мамуся! — раздался вдруг откуда-то сверху голос Жориньки. Все подняли головы. Жоринька сидел на сосне, на толстой ветке, прислонившись к стволу. Позой он напоминал средневекового трубадура. Давыдов радостно захохотал, воздевая руки: вот вам, пожалуйста, вот какие мы, — но тут же с неменьшим азартом начал поднимать крышки над прибывающими кастрюльками, принюхиваться, грозить пальцем то ли прислуге, то ли котлетам. Содержимое одной из посудин вдруг привело его в состояние такого ужаса, будто он увидел в ее медных чертогах убиение Клитемнестрой супруга своего, Агамемнона, — глаза актера сверкнули, и, изрыгая монолог про несчастного царя, он погнал слугу в дом.
— А я тут высматриваю, когда же появится коляска с нашей милой Ленни, — продолжил Жоринька, как только закончилась сцена с адской кастрюлей. — Ленни-Ленни, расцветай без лени, обожгу лобзаньем все твои колени! Приветствую, господа! А мы с Родионом Глебовичем репетируем. Хочу, знаете ли, отдаться психологическому театру. В «Вишневом саде» сыграю косточку. Косточку от выплюнутой вишни! Вот такая трагедия мира в одной капле варенья, как утверждает Родион Глебович! — постепенно делалось понятно, что Жоринька не в себе. Причем сильно не в себе. Вдруг он встал в полный рост и сделал по ветке несколько шагов, опираясь только на холодный воздух и обращаясь скорее к невидимой театральной публике, чем к знакомым, которые не без ужаса наблюдали за его действиями. Статен, эдакая ожившая скульптура властного римлянина, Жоринька смотрел не вниз, а куда-то вдаль, где должны были быть мрачные воды Финского залива.
— А ведь красив, черт, — крякнул Давыдов. — Красив и потому беспечен. Как писали древние авторы: таких только боги беспокоят.
Жорж улыбнулся и отважно спрыгнул на землю. Раскланялся перед Ленни, облобызался с Эйсбаром, а заодно и с не знакомым ему доселе Гессом, импозантным движением завернулся в плед и уселся в кресло. Прищурился — как будто отодвинул общество подальше от себя. Был он бледен и странным образом почему-то суров ликом — в сравнении с очевидной ажитацией поведения. «Вот и Жоринька совершенно изменился, — подумала Ленни. — Какая в нем появилась… как бы подобрать слово… мужланская надменность, гордая расслабленность, связанная с исполнением физических прихотей. Раньше он был совсем не таким. Шаркал по квартире в шелковых стеганых тапочках и ныл, что не может разобраться с новенькой кофеваркой Лизхен. Локоны свои льняные расчесывал перед зеркалом ее расческой — и вдруг, пожалуйста, прямо Ахилл. Однако что-то странное есть в его фигуре и чертах лица, как будто они начали слегка плавиться от огня невидимого пламени. Прекрасные снимки можно сделать — поклонницы будут рвать их друг у друга из рук и украшать стены своих спален». Ленни наклонилась к Эйсбару:
— Пойду в машину за камерой и штативом.
Жоринька между тем откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Его пальцы — длинные, точеной формы, с проступающим правильным остовом костей — слегка барабанили по столу, будто отстукивая мелодию, которую слышал только он. Но вдруг неожиданно резким движением он наклонился к Ленни и громко зашептал:
— Ленни, душка, а ведь быть фотомоделью я сегодня не в силах. Мы, знаешь ли, вчера с Родионом Глебычем репетировали весь вечер, да и сегодня утром тоже. Уволь, солнце. Давай прямо во время выступлений все и сфотографируем.
— Но, Жоринька, в договоре указано, что вы станете подписывать ваши фотопортреты после концерта. Зрительницы, аншлаги, цветы — как же без портретов? Обворожительные снимки сейчас могут получиться. Ваш антрепренер…
— К черту антрепренера, милая Ленни. Обсудим лучше нашу новую пьеску. Эйсбар, вы тоже послушайте: есть идея любопытного инженерного детективчика. Крайне коммерческая штучка может получиться. Пока мы мыслим ее для театрального ангажемента, но, может быть, впоследствии можно будет перенести и на кинопленку. Родион Глебыч, не вру, душа моя!
Давыдов кивал головой. Он обходил гостей, повязывая им белые салфетки:
— Маскерад к супу, к супу, господа!
— Секунду до супа, Родион Глебыч, прошу! Позвольте сценку показать из «Отчаявшегося зуботехника»? — Давыдов предостерегающе погрозил Жоржу пальцем, а потом махнул рукой, глаза его намаслились и лукаво заблестели. Жоринька сорвался с кресла, подхватил в охапку Ленни, вяло протестующую, и широким шагом двинулся в дом, плед развевался на нем, как плащ воина. — Вперед, за мной, мой верный эльф!
Ведомая безумноватым на вид Жоринькой компания прошла через веранду, уставленную обломками старинных декораций, обросла по пути юной актерствующей братией, явно жаждущей приключений. Через гостиную, плюшевый уют которой не чистили с прошлого века, проплыли в небольшую комнатку, где красовалось громадное раскладное кресло с обивкой из белой кожи и подставками с двух сторон, к которым крепились мельхиоровые столики, а на них в специальные отверстия вставлено было множество острых металлических палочек и иголок самых неожиданных конфигураций. Кресло производило впечатление сценического механизма, одновременно комического и устрашающего. Ленни с трудом выбралась из гостеприимных рук Жориньки и инстинктивно придвинулась к Гессу с Эйсбаром — к своим. Молодежь заулюлюкала, засвистела и выплыла обратно в гостиную. Сквозь улюлюкающих в комнату протиснулся Давыдов:
— Ну вот, пугает гостей, а ничего тут страшного нет, господа! Это просто зубоврачебное кресло будущего. Новейшая мысль швейцарских инженеров. У меня же брат закончил там инженерную школу и прислал мне этот пыточный станок, вы знаете, для чего? Взгляните правее — тут еще шкаф с макетами коробок известнейших швейцарских шоколадов. Что сие значит вместе? А то, что кресло это прислано для моего устрашения — как вам это нравится?! Таким образом братушка решил отучать меня от сладкого и бороться с ожирением, которое, да-с, заставило батюшку нашего раньше срока покинуть сей мир прелестный. Причем зубы его покинули еще лет на десять раньше, чем он — этот мир. Брат якшается в Швейцарии со знаменитыми психиатрами, и те, значит, посоветовали ему провести в мой адрес такую психологическую атаку. Каково! А Жорж просмотрел тут пару книжонок и породил идею….
— К делу! К делу! — перебил Давыдова Жоринька. — Серж, забирайтесь в кресло! Вы же у нас храбрец? Так… — он уже пристегивал Эйсбара неведомо откуда выскочившими шелковыми ремешками. — Откройте пасть. А вы, Родион Глебыч, смешивайте порошочки, пора уже. — И правда, Давыдов натянул белый колпак и взялся за флаконы и стекляшки, которыми был уставлен небольшой зеркальный столик, стоявший неподалеку. — Все мы читали рассказ Антона Павловича Чехова «Хирургия». А вот представьте себе поворот сюжета: врачеватель с помощью всех этих штук превращает своих пациентов в мертвецов, но вводит им такие хитрые порошочки, что они оживают, и он начинает ими управлять по своим прихотям? Ну, какова пьеска? — Жоринька наклонился над Эйсбаром, и тот понял, что имела в виду Ленни: лицо у Александриди было мертвенно-белого цвета, точно из мрамора высеченное. Казалось, что глазницы должны быть пустыми и белыми — как у мраморных юношей. Однако зрачки Жориньки были расширены настолько, что напоминали глаза кошки. «Кокаин! — пронеслось в голове у Эйсбара. — Вот что за порошочки толчет там Родион Глебович». В этот момент что-то зажужжало у него прямо перед глазами. Жоринька держал в руке сверло, которое почему-то вращалось само по себе.
— Но-но, — хотел отодвинуть его руку Эйсбар, но понял, что не может пошевелиться. — Но-но, Жорж, мы пока не на сцене.
Жоринька смотрел Эйсбару прямо в глаза неприятно пустым взглядом.
— Неплохо развит сюжет рассказа Антона Павловича, не правда ли, Эйсбар? — медленно, почти по слогам произнес Жорж.
— Моторчик, моторчик, электрический моторчик, смотрите, Ленни, — веселился Давыдов, одновременно спокойно вынимая из руки Жориньки сверло. Нажав на какой-то рычажок, он выключил его. Ленни, вспотевшая от этой неожиданной сцены, развязывала узлы ремешков, которыми был привязан Эйсбар. Давыдов увлек Жориньку в гостиную. Послышался грохот. Кто-то из них явно упал мимо кушетки.
— Кокаин, — шепнул Гесс, который уже попробовал на зубок порошок.
