Елена Хаецкая - Вавилонские хроники
Мурзик старательно читал «Солдата и королевну». Реализовывал право на всеобщую грамотность. Буквы в книге были крупные, так что право реализовывалось быстро.
Я лениво включил телевизор. Шла передача «Око Света». В экране маячила госпожа Алкуина. Рассказывала что-то о лечении с помощью биополей. Как она, Алкуина, биополя зашивает и через то хвори и болезни с клиента напрочь сводит. В телевизоре она казалась еще толще и молочней, чем была в жизни.
Тут в дверь позвонили. Я выключил Алкуину, встал и лениво отпер. На пороге стояли мой бывший раб Хашта в обнимку с Цирой. Встретились на улице возле магазина. У Хашты руки были полны пакетов со снедью, Цира висла у него на локте. На плече у Циры болталась легкая сумочка.
Я освободил Мурзика от пакетов и пошел на кухню – распаковывать. Чего они только не натащили! Хорошее вино (небось, Цира решительно воспротивилась идее накачаться пивом, сказала, что от пива толстеют), маслины, несколько очень красных яблок, синий виноград в бумажном кульке, четыре румяных, пушистых, похожих на жопу персика (судя по изысканности шутки – затея Мурзика), гадкая мокрая салями, от которой свирепо бурчит в животе, и длинный батон.
Я вывалил все это на две больших пласмассовых тарелки и понес в комнату.
Мы втроем улеглись на диван, а яства поставили на пол.
Пришла кошка. Строго обнюхала. Схитила кусок колбасы и отбежала его заглатывать.
– Ну, – молвил Хашта, разливая вино по стаканам, – будем, значит, здоровы!..
Мы выпили. После пива вино показалось приторно-сладким. Хаште, кажется, все равно – что пиво хлестать, что изысканную кровь лозы. Цира мелко глотала из стакана и улыбалась с многозначительным видом. Будто знала что-то эдакое. Хотя ничего она, конечно, толком не знала.
Хашта поставил стакан на пол и затолкал в рот большой кусок салями. Добавил туда винограда. Поправил пальцем. И сильно задвигал челюстями.
Я взял персик, повертел в пальцах. Глядя на меня, Хашта вдруг двусмысленно захихикал. Точно, его идея была – купить персики.
А Цира перевернулась набок и взяла свою сумку. Кошка тотчас вспрыгнула на диван и пристроилась поближе к Цире. Потом и вовсе на колени к ней перебралась.
– Возьми. – Цира вынула из сумки индикатор, протянула Мурзику. – Как ты хочешь проверять?
Мурзик обтер руки о свитер и взял рамку. Подул на нее любовно.
– Красивая…
И направил рамку на Циру.
Жуя, я повернулся к ним. Стал смотреть. Хотя на что тут было смотреть? Ну, Цира. Ну, рамка. Ну, алмазы. Ну, кошка…
Рамка качнулась вправо-влево… и застыла. Мурзик с глупым видом поглядел на нее. Потряс немного за рукоятку.
– Это… засорилась, что ли?
Он немного пошевелил рукоятку пальцем. Поднес ко мне. Рамка завертелась.
– А, – сказал Хашта, довольный. – Заработала. Саботаж, значит…
Я отметил в речи моего бывшего раба новое слово. Наверняка товарищи по партии научили. Вот ведь суки.
Хашта снова надвинул рамку на Циру. Поглаживая кошку чуть вздрагивающей рукой, Цира глядела на рамку. Как кролик на удава.
Рамка опять качнулась взад-вперед… и замерла.
– Засорилась, что ли? Цирка, что это с ней? – спросил Хашта недоуменно. – Или ты это… больше не Энкиду?
– Так не бывает, – холодно сказала Цира. – Человек или Энкиду, или нет. Третьего не дано.
– А эта дура-то что стоит? – закономерно поинтересовался Хашта.
– Почем я знаю, – сказала Цира. – Может, ты неправильно ее держишь.
– Да нет, Цирка, правильно я ее держу. Я ведь ее и раньше так держал.
– Так ведь раньше она вертелась?
– Раньше вертелась. А теперь вот клинит.
Он снова проверил исправность рамки на мне. На меня индикатор реагировал, на Циру – хоть убей.
Мурзик подумал немного. Поковырял индикатором в ухе. Цира зашипела и дернулась, чтобы отобрать. Кошка, недовольная резким движением, тяжеловесно спрыгнула на пол, опрокинув при том тарелку с виноградом.
И тут рамка, точно бешеная, завертелась в пальцах у Мурзика. Как будто до сих пор что-то сдерживало ее естественные порывы.
– Бля! – изумился Мурзик. – Заработала!
В наши затуманенные алкоголем мозги с мучительным скрежетом вошла новая информация. Итак, индикатор все-таки среагировал на Циру. Яростно, я бы сказал, среагировал. Это значит, что…
– Значит, прежде что-то сдерживало, а теперь, значит, не сдерживает, – подытожил Хашта-Мурзик.
Мне стало обидно. Почему мой бывший раб додумался и сформулировал, а я нет? Почему это он нашел единственно точное слово, а я…
– Мурзик, ты когда-нибудь напиваешься пьян? – спросил я.
– Ну… – призадумался Мурзик. – Может… хотя… Вот у Трехглазого, после той дряни… Или… А! – он просиял. – Раз мы с сотником, значит, зашли в одно место…
– Я же говорила: человек или Энкиду, или нет, – холодно процедила Цира. Она не могла простить нам того, что мы в ней усомнились.
– Да брось ты, Цирка, в самом деле дуться! Кто в тебе сомневался? – спросил проницательный Хашта-Мурзик.
– Кто дуется? – взъелась Цира. Отчетливо понесло уксусом.
– Да ты и дуешься! – добродушно засмеялся Мурзик. – Не, тут какая-то загвоздка другая… Во…
Он поднес рамку ко мне. Рамка послушно завертелась, ровно, уверенно, хотя и не слишком быстро.
Затем Мурзик поднес рамку к Цире. Рамка сначала остановилась. Потом качнулась… и завертелась в обратную сторону.
– Все! – торжествующе крикнул Мурзик. – Все! Все ясно!
И захохотал. Полез целоваться к Цире, опрокинул ее. Цира дернула в воздухе ногами, затихла. Мурзик слез с нее и повернулся ко мне. Налил мне вина, бросился чокаться. Облил мои джинсы, а заодно и свой новый свитер. Ему Цира на освобождение подарила.
– Цирка! Ты это…
Цира продолжала лежать. Видать, ждала, пока он снова целовать ее начнет. Но Мурзик с этим не спешил. Он выпил со мной. Тогда Цира села, с независимым видом поправила волосы и взяла яблоко.
– Ты, Цира, не Энкиду, – сказал Мурзик. – Мы просто не отследили. Рамка на тебя в другую сторону вертится. Ты, Цира, – Гильгамеш. Вот ты кто. Потому и не слились мы, значит, в едином экстазе…
– А почему, в таком случае, раньше рамка стояла? Почему не вращалась? – спросил я.
Я плохо соображал. Мне было мутно.
– Потому что рамка может или в одну сторону крутиться, или в другую, – сказал мой бывший раб. Вишь, насобачился в диалектике. – В обе стороны сразу она вертеться никак не может. Противоречит… эта… законам природы.
– Мурзик… тебя товарищи что, еще природоведению там обучали?
– Не, сам допер, – гордо сказал Мурзик-Хашта.
– Заткнись, Даян, – прошипела Цира.
– Что, Цирочка, исключительность свою тешишь? Все Энкиду, одна ты, видите ли, Гильгамеш? – съязвил я.
Цира не ответила.
Хашта вскочил и забегал по комнате.
– Если она не может вертеться сразу в обе стороны, стало быть… ей Энкиду мешал. Фонил Энкиду какой-то. Создавал эти… неблагоприятные помехи.
– Какой ты умный, Мурзик, – сказал я, – неблагоприятные помехи вычленил.
– Стало быть, Энкиду рядом фонил…
– Да я и фонил! – заорал я. – Я-то Энкиду! Я рядом был!
– Нет, господин, – твердо сказал Мурзик. И даже остановился. Уставился на меня. Измерил глазами расстояние от меня до Циры. – И допрежь мы на таком же расстоянии были, когда поначалу индикатором баловались. И все в порядке было, вертелся, как миленький. В обе стороны… Не…
И тут мы поняли. Все трое. Одновременно.
Энкиду был в комнате. Еще один Энкиду. Не я и не Мурзик. Третий.
Когда рамку заклинило, он лежал у Циры на коленях и наблюдал за нами холодными янтарными глазами.
Сейчас он жрал второй кусок колбасы, похищенный с блюда. Порыкивал на всякий случай, чтобы не отобрали. И хвост у него от жадности трясся.
– Цира… – сказал я. – Скажи, Цира… Разве души могут… в животных…
– Могут, – сказала Цира. – Могут. Души все могут… Кис-кис…
– Измельчание, бля, – сказал Мурзик.
Доев колбасу, кошка принялась умываться. Выставила заднюю лапу пистолетом, яростно вылизала себе живот. На цирины «кис-кис» никак не отзывалась.
– Малая малость, – сказал задумчиво Хашта. И сел на диван рядом с Цирой. – Такая малая, что мы и не заметили, как ее недостает…
– Без этой малости вам не слиться, – сказала Цира. – Никогда.
Кошка подняла голову и строго поглядела на Циру.
– А эта хвостатая… – начал я.
Мурзик хмыкнул.
– Эта-то? Она ни в жизнь не войдет в транс. У ней мозгов не хватит.
– В принципе, кошки хорошо расслабляются, – сказала Цира. – Но вот насчет остального…
Мы посидели немного в молчании. Допили вино. Доели салями и виноград, надежно обеспечив себе на завтра понос.
В тот вечер мы так толком и не осознали, что смертный приговор отменяется. До конца нашей маленькой жизни, во всяком случае.
* * *Мы возвращались после производственного собрания. В принципе, Мурзику присутствовать на нем было не обязательно. Изя так и сказал: мол, обслуживающий персонал может идти домой. Но Мурзик-Хашта заявил, что подождет уж господина Даяна. Все равно ведь по дороге. Так чтоб идти не скучно было. Заодно и пивка попьем.
