Александр Богатырёв - Самолет для валькирии
– Будут! – с готовностью отозвался Василий.
– …Но на такой высоте, каковой Ольга кульбит откаблучила… Парашют не поможет. Не успеет выпрыгнуть.
Снова повисло тягостное молчание. Каждый сознавал, что сегодня, беда их обошла стороной. Но была СЛИШКОМ близка. Наконец не выдержал Василий.
– Жлобизм всё это, братец! Все эти аэрошоу… И всё, что мы тут делаем на публику. – сказал он.
– Да я сам понимаю, что жлобизм… – мрачно ответил Григорий, – Но это же… Что-то типа мести этому миру, что нас поймал и не выпускает.
Сказано было хоть и мрачным тоном, но видно Григория таки отпустило. Он хоть и злился ещё на Ольгу, грубо нарушившую его инструкции и указания, но всё же…
– Лучшая месть будет его переделать по-своему. – грустно заметил брат.
– А этот жлобизм и есть… в некотором смысле переделка.
Василий усмехнулся.
– В каком это смысле "переделка"?
– А в прямом! – постепенно распалялся Григорий. – Мы тут накачиваем своё ЧСВ, создаём вокруг себя ореол таинственности чуть ли не мистической. И ожидание чего-то эдакого. Одни будут бояться, другие верить, и все будут ожидать, что мы сделаем нечто… Невозможное. И вот ради этого права делать невозможное, и чтобы никто не цеплялся… Ты тогда правильно заметил – стоит стараться. А то, что после кто-то… Или мы сами… назовут наше поведение жлобизмом… да и…
Григорий витиевато выругался.
* * *
Дня два Ольга ходила надувшись, с красными глазами. Пряталась почти ото всех. Особенно от чужих.
Но настал день, и утро, когда в их номер аккуратно, но настойчиво постучали. Натин уже научилась различать братьев по тому, как каждый стучит. Так что и на этот раз она оказалась права.
– Василий пришёл. Новости принёс. – сказала она за секунду перед тем, как дверь открылась.
Василий действительно выглядел сияющим и с большой папкой под мышкой. Весь его вид говорил, что что-то его очень сильно развеселило и он спешил поделиться этим со всеми.
Он, затворил дверь, и под заинтересованными взглядами дам прошёл к столу.
– Тут один художник постарался… – таинственно сказал он, укладывая папку на стол.
– А что он там "постарался"? – чуть делано спросила Натин, чтобы заинтересовать всё ещё пребывающую в скверном расположении духа Ольгу. Но это было излишне.
– Да нарисовал нашу Ольгу. В виде натуральной валькирии. – с каким-то особым предвкушением ответил Василий открывая папку.
Первой увидела картинку Натин. Глаза у неё мгновенно округлились и она весело рассмеялась.
– Какая очаровашка!!!
Восклицание принцессы подбросило и Ольгу, и Паолу, до этого пребывающие в состоянии лёгкой заинтересованности. Они кинулись чуть ли не на перегонки к столу, где Василий уже разложил эскизы.
Внимание сразу же привлекал один, который Василий положил отдельно. Видно итоговый.
На картине была изображена действительно Ольга. Лицо точно соответствовало. Только пропорции тела чуть-чуть изменены в сторону подростковости. От этого она ещё больше была похожа на девочку лет четырнадцати.
За основу был взят её вид на поле перед знаменитым полётом. Но ни голых коленок, ни голых локтей, каковые часто, "для красоты" лепили некоторые художники. Всё закрыто какой-то чёрной, чешуйчатой материей. Видно он так представил полётный комбинезон, который был на Ольге во время полёта. Только слегка дофантазировал до стилизованной воронёной кольчуги. На ногах – сапоги, отливающие золотом и… с крылышками на ВЫСОКИХ каблуках (вероятно художник торчал с высоких каблучков у дам). На поясе, что-то типа полуплатья. Но скорее всего набедренная повязка в виде декоративного платья.
На на предплечьях тоже какие-то доспехи, отливающие золотом. В руках копьё и щит, за спиной развеваются на ветру красно-золотой плащ и огромная грива золотых волос.
Шлем был почти тот же, что и во время полёта. Правда слегка стилизованный под доспехи валькирии.
То есть получилось что-то типа вот этого:
Дубль с меньшим размером
В номер опять постучали.
– Румата… – тут же определила Натин.
На пороге стоял действительно Румата-Григорий. С улыбкой до ушей и предвкушением чего-то очень анекдотического.
– Мне тут донесли, – начал он с порога, – что тут как бы нас всех изобразили.
– Положим, не всех, – отозвался Василий, – но обещали.
Григорий прошёл к столу и оглядел разложенные листы.
– А что вас не нарисовал? – спросил с намёком Григорий у Натин. – тоже в виде валькирий. Или вы не? Или этому балбесу надо внушить?
– Мы тут все в какой-то мере валькирии. – философски заметила Натин.
– А мы тогда кто? – мгновенно заинтересовался Григорий.
Натин игриво прищурилась и ткнула его пальцем в грудь.
– Локи! Твои шуточки, как раз под стать этому богу. Часто очень злые… Для врагов.
– А ты… – тут она слегка смутилась обернувшись к Василию. – Ты больше Прометей, чем кто-то из свиты Тора.
– Вот нас и сосчитали! – беззвучно рассмеялся Григорий созерцая несколько удивлённую физиономию брата.
* * *
Последнее время пребывания в Париже, братьев всё более стали донимать различные оккультные общества: месмеристы, спириты и прочая публика помешанная на таинственном.
Они быстро смекнули, что если как конфетка, как слоны, присутствуют на их сборище братья, то от публики отбоя не будет. Уже по валу приглашений Григорий понял, что та волна, что он поднял – как книгами, так и полётами – скоро может захлестнуть с головой. И, что самое пикантное, отказаться было часто изрядно сложно.
Примерно так же было и с дамами.
Менее всех были "загружены" приглашениями офицеры Воздухоплавательного парка. Всякая официальная муть присутствовала. Но больше для генерала Кованько, нежели для всех остальных. Эти самые "остальные", впрочем, не страдали от избытка внимания и вообще не страдали – они с превеликим удовольствием гуляли по Парижу.
Оставалось лишь завидовать такому.
Более комично обстояло дело с круговертью вокруг "валькирии" – Ольги Смирновой.
Сначала её запомнили как некое солнечное создание, с наивным взором и с ясной улыбкой. После памятного полёта, она хранила ледяное молчание и больше соответствовала образу той самой чью роль на неё взгромоздили. Гордая, мрачная, холодная.
Впрочем, общая атмосфера сенсаций и шумихи сделала своё дело. Теперь Ольга отбивалась от разных ухажёров, разной степени богатства, а также шизоидности. Успела отказаться от множества предложений руки и сердца, чем заработала уважение у одних, и недоумение у других. Особенно, когда всплыла история с отказом какому-то романтичному отроку "толстого" и богатого графского рода.
Натин, наблюдая за суетой вокруг них и, особенно, вокруг Ольги, сначала с некоторой опаской относилась ко всем ухажёрам. Но потом, поняв, в какую сторону Ольга неровно дышит, и что у всех прочих элементарно нет шансов, просто веселилась. А когда обнаружила в своей протеже – Паоле, – не только благодарную слушательницу, но и весьма остроумную собеседницу, смотрела на всё как на непрекращающийся бесплатный цирк с толпой клоунов.
Иного мнения был Григорий.
Ему вся та возня была не так важна как чуть не случившаяся катастрофа. Поэтому, улучшив момент, он решил завершить затянувшийся "скандал" в их тёплой компании.
Как и предполагалось, как только речь зашла о недавнем конфузе (как считала Ольга), виновница тут же надулась.
Да, она осознала то, что чуть было не угробилась. И аргумент насчёт матери она тоже восприняла довольно близко к сердцу. Но…
– Есть ещё одна причина… – уперев в Ольгу свой колючий взор, начал Григорий, от чего та ещё больше съёжилась. – Ты сейчас стала Первой. Именно так – с большой буквы Первой. А это значит, что на тебя налагаются дополнительные обязанности. И главная из них – не делать глупости. Ведь если ты сейчас по глупости убьёшься, злые языки тут же скажут: "Ей просто везло. С самого начала. А на самом деле она была дурой. Что показывает её гибель. И все, кто за ней идут неизбежно повторят её судьбу. Рано или поздно. Ведь дуры. Доказано судьбой первой же". И не только в злых языках дело. Неизбежно, глядя на глупости, тобой совершённые, вылезет бесчисленное количество уже реальных дураков и дур, которые возомнят себя великими и везучими. И, что самое поганое, будут пытаться превзойти во что бы то ни стало. Тебя. Но и брать пример будут с тебя. А значит, повторять твои глупости. К чему это приведёт – очевидно. Будет очень много бессмысленных и глупых смертей. Которых при ином раскладе можно было бы избежать.
Уже с самого начала монолога Григория, как только до Ольги начал доходить смысл, её лицо становилось всё более и более удивлённым. Было хорошо видно, что о таком она даже и близко не задумывалась. Особенно тот факт, что она действительно ПЕРВАЯ.
Первая женщина-пилот. Или как её величала парижская пресса – "авиатрисса". По мере того, как до неё доходил смысл сказанного, она всё больше втягивала голову в плечи. А в глазах зажигался страх. Страх и удивление. И осознание истинного своего положения.
