Ричард Арджент - Рыцарь зимы
Эта мысль была слишком глубокой и мудреной для Эндрю, только что побывавшего в кровавой резне и не желавшего впредь видеть ничего подобного.
– Итак, – произнес юноша, – мой первый бой. Надеюсь, мне не доведется впредь видеть нечто подобное, с таким количеством тел и отрубленных конечностей. Но если придется, я вновь буду сражаться за короля.
– Ты хороший парень, – одобрительно произнес Джон из Реймса. – И твои действия на поле боя могут принести тебе награду, особенно если учесть, что ты сражался рядом с королем и пришел ему на выручку. Это была не просто заурядная битва, Эндрю. Она из тех, о которых потом пишут в летописях на длинных свитках пергамента, чтобы сохранить славное деяние в памяти потомков. И те, кто участвовал в ней, получат награду. Даже самому трусливому из солдат что-нибудь перепадет.
Эндрю широко раскрытыми глазами посмотрел на рыцаря:
– А что за награда? Деньги?
– Деньги? – презрительно фыркнул сэр Джон. – Деньги для крестьян. Они быстро утекают сквозь пальцы, оставляя на память лишь сожаления. Деньги получат пешие солдаты. В твоем случае я говорю о продвижении.
Он замолчал, давая Эндрю возможность обдумать услышанное.
Продвижение! Может, его сделают сервиентом? Или даже рыцарем? Нет, наверное, это слишком смелая надежда. Мечтать о подобном – все равно что тянуться к звездам, надеясь сорвать одну. В любом случае что-то изменится. Придется подождать и узнать, что именно.
Сейчас Эндрю был слишком переполнен противоречивыми чувствами, раздиравшими душу на части, чтобы всерьез задуматься о том, какую награду он может получить из рук короля.
Какими чувствами?
Разумеется, ликование, вызванное победой. Ужас от осознания того, сколькими человеческими жизнями пришлось за нее заплатить. Скорбь о тех, кого он знал и кому больше не суждено ходить по земле. Он чувствовал себя посрамленным, думая о великих деяниях, свершенных воинами обеих армий, – они спасали товарищей, защищали хозяев, безрассудно рискуя собственными жизнями. Слишком много людей с верными, чистыми сердцами пали вместо других, менее достойных.
И вместе с тем изумление, вызванное зрелищем двух столкнувшихся армий, до сих пор не исчезло. Великолепные знамена, блистающие золотом и серебром, пылающие алым и синим, трепетали по ветру, как драконы. Лес копий двигался, словно сам по себе. Повсюду в солнечных лучах блестели доспехи, развевались разноцветные, струящиеся долгополые одеяния сарацин. Какое зрелище! И вонь лошадиного пота, навоза, страха и крови с ее металлическим запахом. Кровь дождем лилась на землю, промочив ее и окрасив алым, превратив пыль в слизь, а слизь – в красную грязь. Что вырастет на этой земле, удобренной смертью и орошенной человеческими жизнями?
Когда они вернулись в Иерусалим, Томас тут же налетел на Эндрю, желая узнать все в подробностях. Несмотря на то что его друга распирало от полученного опыта, им оказалось трудно поделиться. Эндрю мало говорил о сражении, ограничиваясь общими фразами и намеренно умалчивая о собственной роли в нем. Он с удивлением обнаружил, что испытывает глубокий стыд вместо гордости. Там, где должно было расцвести осознание оказанной ему чести, появилось беспокойство. Эндрю задумался о разнице между трусом и героем, чувствуя, что мог с легкостью оказаться и тем и другим.
Да, порой в сердце поднималась гордость – когда он вспоминал, например, о том, что, по всей вероятности, спас в бою жизнь своего господина. Но затем наступал черед более мрачных чувств, когда он думал о страданиях умирающих, о том, как клинок вспарывает плоть, о выражении лица человека, в которого он вогнал меч. Такие воспоминания и ощущения нелегко облечь в слова. Всякий раз, когда Томас просил рассказать о его собственном участии в схватке, Эндрю словно проглатывал язык. Его сны наполнились предсмертными воплями раненых, быстро погружавшихся в вечное забвение.
Очевидно, Томас понимал нежелание своего друга говорить о сражении и своем участии в нем, поэтому они остановились на том, что битва была поистине великой, и перешли к другим темам.
– Есть хорошая новость, – произнес Томас. – Я слышал, что Гондемар де Блуа отправился из Иерусалима в Антиохию. Я видел Гарета и говорил с ним.
– Гарет тоже принимал участие в битве. Он сражался? Я его не видел. Там было слишком много людей и оружия.
– Да, Гарет сражался рядом со своим господином и даже был ранен в ногу.
– Это пойдет ему на пользу – я имею в виду сражение. Гондемар наверняка оценил его усилия по достоинству. Гарет – добрый валлиец, славный кельт. Он заслуживает продвижения по службе.
– Я слышал, его сделали тамплиером-сервиентом.
– Вот бы мне пожаловали звание капеллана, – произнес Эндрю, назвав третий из существующих рангов, помимо рыцарей и сервиентов, – и тогда я бы мог избавиться от меча.
– Но ты ведь любишь этот клинок, Эндрю, – это твой знак отличия!
Юноша вздохнул:
– Ты, как всегда, прав, Томас. Мне бы хотелось, чтобы было иначе, но увы. Я не из тех, кто способен ограничиться пером и пергаментом, не испытывая смертной скуки. Да и вообще, я даже не умею читать и писать, так что не бывать мне капелланом. Как ты считаешь, я могу сделаться сервиентом?
– Ты можешь об этом попросить.
– Нет, так я бы ни за что не поступил. Мне могут отказать. Какое это будет унижение…
На следующий день Эндрю вызвали на главную площадь Иерусалима, забитую дворянами и простолюдинами. На балконе стоял король, погруженный в беседу с одним из самых высокородных людей в стране. Балдуин был облачен в богатое одеяние, как и все его придворные. Все казались мрачными и серьезными, однако осанка и поведение солдат и рыцарей выдавали возбуждение. Судя по всему, король собирался огласить некий указ, поскольку в правой руке он держал свиток, которым горячо размахивал, отстаивая свою точку зрения. Что происходит? Может, состоится суд? Или же король собирается объявить всеобщий пир и гуляние по случаю празднования победы над сарацинами? Но Балдуин внезапно обернулся и, словно впервые заметив, как разрослась толпа, развернул свиток. Он собирался было прочесть его лично, но затем передумал и вручил пергамент самому старшему из придворных, стоявших за его спиной. Тот принял свиток с мрачным поклоном и вышел вперед, дабы обратиться к собравшимся на площади.
– Слушайте! – воскликнул он. – Слушайте слово короля!
Откашлявшись, он прочел:
– Мы одержали победу в кровопролитной битве с сарацинами. Мы выражаем благодарность тем, кто принял участие в ней, и благодарим за верность и храбрость всех сражавшихся, равно пеших солдат и благородных рыцарей. Ваш король доволен каждым. Вы проявили великую преданность и силу пред лицом превосходящего противника. Посему все, принимавшие участие в сражении, заслужили нашу благодарность. Но некоторые отличились более других. Следующие рыцари проявили редкую отвагу и воинское искусство на поле боя и получат королевскую награду…
Старейшина зачитал список имен рыцарей, которым в ближайшем будущем предстояло стать графами, лордами и баронетами, и прибавил к ним тех, кто получит менее благородные титулы. Эндрю был рад услышать, что сэру Джону Реймскому будет пожалован целый город в далекой земле франков. Он знал, что его господин доблестно сражался и заслужил королевское одобрение.
Когда список подошел к концу, старейшина продолжил:
– Следующие оруженосцы проявили великую доблесть и достойное похвалы воинское искусство, как защищая своих господ, так и сражаясь за короля.
Глашатай снова прокашлялся.
– Альберт Сильверхолл.
По толпе прошел одобрительный гул – у оруженосца оказалось немало друзей и сторонников в толпе.
– Петер фон Кольн, Вильям Рашфорт, Стюарт Килмартин…
На этой строчке свиток выскользнул из рук старейшины и упал вниз, в уличную грязь. Началась толкотня и суматоха – слушатели пытались подцепить его и снова забросить на балкон, но тот находился слишком высоко над их головами. На лице короля отразилась скука, и он поманил к себе старейшину, а затем шепнул несколько слов на ухо неуклюжему придворному. Тот мрачно кивнул и снова подошел к краю балкона:
– В списке оруженосцев содержалось еще два имени, которые я сейчас назову, и указ можно считать зачитанным. Эндрю Крессинг, Кристиан де Пуасси. Засим слово короля обретает силу, и пусть Бог даст нам благость насладиться победой без не подобающей христианам надменности и неприглядной гордости.
Толпа одобрительно взревела, и люди начали понемногу расходиться, оживленно болтая, смеясь и окликая друзей.
Эндрю стоял на месте, пораженный, чувствуя, как в сердце расцветает гордость.
– Там было мое имя, – произнес он в пространство, не обращаясь ни к кому. – Там было мое имя, среди тех немногих, кому присуждена королевская награда.
– Рад за тебя, парень, – произнес незнакомый ремесленник в кожаном фартуке, хлопнув Эндрю по плечу жесткой ладонью. – Уверен, ты это заслужил.
