Я Распутинъ. Книга вторая - Алексей Викторович Вязовский
— Да, Григорий Ефимович, уразумел! — у лекаря оказался вполне чистый русский — Сей же час съеду.
— Напиши письмо царю, что духи позвали в паломничество по святым местам. Есть у вас там в Тибете таковые?
— Я из Верхнеудинска!
Ага, это у нас получается будущий Улан-Удэ. Бурятия.
— Кто ко двору представил? — я дернул «шамана» за волосы.
Дэмчи замялся.
— Ну?!! — я еще раз двинул сапогом по голени бурята. Тот опять взвыл, пробормотал:
— Феофан!
Вот же… приличных слов нет. Аккурат к моему приезду постарались.
— Сегодня же вон из Царского! Иначе прокляну, сгниешь в два дня. Ясно?
— Господи прости! — перекрестился Дэмчи.
— Ты же буддист? — удивился я.
— Феофан крестил. Но сказал, что травы можно, духов тоже разрешаю. Дескать, в Библии это есть.
— И где же??
— В Книге царств. — Дэмчи закатил глаза процитировал — «Но злой дух от Господа напал на Саула».
— Ладно, вали. И побыстрее.
Избавившись от одной проблемы, я пошел решать следующую. Во дворец зачастили «черногорки». Милица получила от царицы прощение, притащила за собой Стану. Это битва должна была стать не менее напряженной, но в ней у меня был важный союзник.
В Питер уже месяц как приехал Зубатов. И сразу получил по моей протекции должность товарища начальника Охранного отделения. Он был уже в курсе насчет провала Азефа, восстанавливал собственную сеть агентов и усиленно копал под Герасимова.
— Столыпин на днях вызывал Александра Васильевича к себе, кричал на него, — поведал мне Зубатов, когда мы с ним встретились во дворце на приеме.
— На повышение его надо отправить, — задумался я. — Генералом по особым поручениям. Вроде как почетно, а мешать не будет. Поговорю с Петром Аркадьевичем.
— Я еще не готов, — покачал головой Зубатов. — Вызвал своих бывших сотрудников по московскому отделению, но не все еще приехали, да и не все снова готовы на службу. Обиженных много.
— На обиженных воду возят, — вздохнул я. Чистоплюи. Тут разгребай и разгребай, а они морды воротят… А потом в эмиграциях будут таксистами работать. Это еще в лучшем случае.
— Так вот, Григорий Ефимович, — Зубатов отвел меня в сторону, к окну. — Ходят слухи, что «черногорки» взяли у сербского посла денег, чтобы убедить царя выступить на стороне Белграда. Стана уже зондировала почву у царицы…
Я выругался вслух. Похоже моя договоренность с Максом насчет Боснии могла пойти лесом. А немцы мне тогда перекроют кислород по станкам. Оптический завод то монтировать будут полгода, не меньше…
— Что мы можем сделать? — задал я прямой вопрос Зубатову.
— Я могу достать копии писем, что сербский посол пишет в Белград. Он очень неаккуратен в смысле конспирации…
— Сергей Васильевич, сделай одолжение! — я мысленно перекрестился. С такими письмами я легко утоплю «черногорок» по второму кругу. И не позволю втравить страну в бессмысленный балканский кризис.
* * *
Самая плохая новость ждала меня в общинном доме. Уже на подходе я почуял — что-то не то. Жизнь бурлит, очередь за настолками в лавку стоит и придлиннющая, да и небесники шуршат по двору, деловые такие. А вот взгляд все… отводят.
— Говори, что случилось — я поставил чемодан, подозвал боцмана. Мефодий Акинфич похромал ко мне, но не сказать, чтобы спешил. Кряхтел, тоже отводил взгляд.
— Ну! Чего молчишь.
— Ох, Григорий Ефимович, бяда, такая, прямо не знаю, как сказать.
— Пожар, покража?
— Хуже. Ольга Владимировна бросила… э… нас. Вернулась обратно к мужу.
Я тяжело вздохнул. Что-такого я и ожидал после того, как перестал получать от нее письма.
— Все расписки, векселя, да кассу она мне передала — зачистил боцман — Все копеечка к копеечке.
— Не в деньгах дело — я посмотрел на счастливую Елену. Она просто светилась. Вот кому теперь хорошо то…
— Гришенька, ты сам шутил — баба с возу, кобыле легче — эсерка подозвала одного из общинников, указала на чемоданы — Отнеси мил человек, наверх. Нам теперь…
— Помолчи! — не выдержал я. Задумался, разглядывая землю. Что теперь делать? Пытаться объясниться? Или…
— … я просто хотела сказать, что нам теперь нужно новое жилье — надула губки Лена — Собственный дом. Тебе и по рангу полагается. Ты же дворянин, глава целой партии.
Мысли путались, на душе было… плохо. Мое первое предательство. Но похоже, не последнее. Надо чем-то заняться. Важным. Отвлечься.
— Гриша, ты меня слышишь?
— Точно, партия! Телефонируйте Булгакову — пусть едут сюда. Собрание будет.
* * *
Пока ждал соратников, нашел на секретере большой конверт. В нем было письмо от Лохтиной и куча документов. Сначала посмотрел бумаги. Это была переуступка у нотариуса патента на меня «костного аппарата Распутина» и куча договоров с прикрепленными чеками. Частные клиники по всей Европе просто из штанов выпрыгивали как хотели купить прибор для остеосинтеза.
А Лохтина то играет в порядочность! Я просмотрел патент. Изначально он был зарегистрирован на ее мужа, в мастерских которого аппарат и был сделан. Пересчитал чеки. Триста сорок шесть тысяч рублей. Солидно. Даже очень.
Потом ознакомился с письмом. Ну это было классическое послание обиженной женщины. «Сердце разрывалось в клочья», «я старалась скрыть свою обиду», «заглушить боль потоком слез»… Заканчивалось все по канону — больше так не могу, прости.
Я чувствовал, что это «прости» — не окончательное. Тут можно еще побороться. А как? Да точно также! Письмом. А точнее стихом. Помнится, я в школе учил Асадова. «Улетают птицы». Я достал свой Паркер, набросал первые строчки:
Осень паутинки развевает,
В небе стаи будто корабли —
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали…
Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень —
От меня любовь моя ушла.
Что же там было дальше? Я посмотрел в окно. До осени был весь август, но стояла типичная питерская погодка — косой дождь, хмурое небо. Сойдет. Так, что у нас там дальше? Аисты, неистовый разбег… «Преданного пса» убираем, оставляем концовку:
И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход!
Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
Я перечитал получившийся стих. А хорошо! Не затянуто, броско. Именно после таких стихов полураздетые женщины прибегают в слезах обратно. Или не не прибегают. И тогда только
