Ц 7 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Джип свернул и затормозил прямо перед калиткой. В двух шагах от бампера застыл имам в длинных одеждах, и в черном тюрбане сейида. Его породистое лицо смахивало на фото Шона Коннери, если только дорисовать седую бороду.

— Это он, — обронил Кахлон, выскакивая из машины и низко кланяясь.

Недовольно покачав головой, Рухолла Хомейни толкнул резную калитку, проходя в тесный внутренний дворик, и Ари шагнул следом, продолжая кланяться, как заведенный.

Аятоллу забавлял почтительный человечек, испрашивавший прощения. Он скривил уголок рта в снисходительной улыбке, а Кахлон согнулся в последнем поклоне — и выпрямился. Пистолет с глушителем в его руке дернулся трижды, с коротким шипением выплевывая пули. Третья пробуравила лоб Хомейни, сбрасывая тюрбан.

Незадачливый диктатор упал в пыль, и перекатился, уставив стекленеющие зрачки в мутное небо. Шаловливый ветерок вырвал из мертвой руки шуршащие листки, исписанные закорючками насталика, закрутил и разнес по двору.

— Иншалла! — вытолкнул Ариэль.

Тот же день, позже

Чехословакия, Пльзень

Иржи Корда, заторможенный чех с лицом снулой рыбы, рулил машиной осторожно, соблюдая все правила. Мишин папа устроился рядом с Иржи, очень довольный — ему не улыбалось высиживать в выходной на месте водителя. На заснеженных склонах Шумавы их ждут не только спуски и прочие лыжные радости, но и деревенские яства, как то: шумавские картофельные зельники, суп «кулайда», печеная утка с кнедликами — и пиво цвета темного янтаря…

А он — за рулем «возидла»?[1] Ну уж, нет уж!

Рита, делившая заднее сиденье «Волги» с Настей и Лидией Васильевной, отвернулась к окну, пряча улыбку. За стеклом убегала назад Богемия…

— Пообедаем в Пльзене? — вывернул голову Петр Семенович.

— Ну-у, можно, — неуверенно ответила Мишина мама. — Только… Мы же все в лыжных костюмах…

— О, то не важно, пани! — воскликнул Иржи.

— Правильно! — поддержала его Настя. — Двенадцать уже, а я еще не завтракала!

— А чего ж ты?

— Сначала забыла, а потом… — понурилась «голодающая». — Пока собрались, пока оделись… Хотела же шпикачку взять, да так на столе и оставила! Представляешь, мам?

— Ужас! — улыбнулась родительница.

— Да кошмар просто!

А Рита всё поглядывала в зеркальце заднего вида. Порой на повороте оно отражало белую «Шкоду», смахивавшую на усохшую «Волгу». Легковушка держалась за ними от самой Праги.

— Подъезжаем!

Впереди обозначились шпили и купола старого Пльзеня. Новый город встречал типовыми параллелепипедами. Чистенько. Скучненько.

— Тут е одно место… — забормотал Иржи, выворачивая руль.

Рите показалось, что Пльзень состоит из сплошных перекрестков — уличные диагонали с извилинами как будто под запретом. А вот и то самое место — опрятная с виду кафешка, не ведающая дресс-кодов.

Уже после обеда — обычного комплекса, как в столовке, — Рита подошла к свекру.

— Петр Семенович, а вам не кажется, что во-он та «Шкода» нас преследует?

Гарин-старший благодушно хохотнул, пришатываясь к невестке:

— Это Мише надо сказать «спасибо», хе-хе… Нас пасут ребята из КГБ, год уже! Как только вся эта буча в Союзе поднялась, так нас сюда и сплавили, от греха подальше, к Праге поближе. Я-то сначала думал, что это Шокина идея, из министерства, ан нет! Так что, не переживай — свои!

— Ну, тогда ладно! — успокоилась девушка.

— Все поели? — «пан директор» встал, руки в боки.

— Все! — дуэтом отозвались мама с дочкой.

— Все сходили… куда надо?

— Все!

— По машинам!

«Шумава — не горы, а пригорки», — думала Маргарита, провожая глазами плавные заснеженные увалы, встопорщенные буковыми зарослями, да пышными елками. Ну, это если сравнивать с Кавказом, куда юная Ритка Сулима ездила на соревнования. А для Средней Европы и так сойдет. Если уж плюгавенький Олимп считается горной твердыней, то о чем, вообще, говорить?

Наверное, задумалась девушка, эта ее неудовлетворенность — производное от чешской тесноты. Ведь для Союза поездка в горы — это дальнее путешествие, будь то Кавказ, Алтай или какой-нибудь Заалайский хребет. А тут… Только выехали — уже к Пльзеню подъезжаем! Круть-верть рулем — Шумава, Богемский лес…

«Волга» поднажала, одолевая тягучий подъем, и вошла в поворот — дорога впереди опоясывала гору широкой дугой. Слева — склон вниз, истыканный остроконечными елями, справа — склон вверх, поросший пихтами, если верить Иржи. Хотя, на Ритин взгляд, хвойные породы ничем особым не отличались.

Девушка оглянулась. Белая «Шкода» исправно катилась следом. Крутизна, что стремилась к небу по правую руку, отошла, делаясь пологой, и за деревьями замелькала узкая долина. По низинке скатывалась извилистая дорога со старенькой грузовой «Татрой» — приплюснутый капот синей кабины чем-то напоминал носорога, угрюмого и насупленного.

Неожиданно «носорог» сорвался с места — самосвал, пошатываясь и трясясь, набирал скорость. Рите стало не по себе, но, глянув на Иржи, она вернула себе спокойствие — водитель зорко поглядывал на «Татру». А вот и миновали съезд…

Рита похолодела — белая «Шкода» газанула, прокатываясь скорее, но и грузовик не собирался тормозить! Бампер, словно носорожий рог, с грохотом ударил в бок легковушки, протащил ее до самого обрыва, и сбросил вниз.

Девушка вскрикнула, а «Татра» спокойно развернулась.

— Ой, ужас какой! — запричитала Лидия Васильевна.

— Да он как будто специально врезался! — вознегодовал Петр Семенович.

— Да не как будто, а специально, — пожал плечами Иржи, притормаживая и съезжая на обочину, где курился дымком из выхлопной трубы старенький фургончик. — Выходим, пан директор! — сказал он обычным голосом. — Пересадка!

— Да что за ерунда! — вспылил Мишин папа.

— Выходим, — лязгнул Корда, неторопливо вынимая пистолет.

Петр Семенович шарахнулся к дверце от направленного дула, и нашарил ручку. Дверь отворилась, напуская в салон морозного воздуха, пахнущего снегом. За ветровым стеклом было видно, как из фургона «Фольксваген» неторопливо появляются трое, одетые, как охотники. Тот, что выбрался первым, широко расставил ноги, картинно поигрывая ружьем.

— Что происходит? — нервно, тонким голоском вскрикнула Лидия Васильевна.

— Преступление, — выцедила Рита, не сводя глаз с Иржи.

— Слэчно[2] верно молвит, — спокойно вытолкнул чех, и повел пистолетом: — Садитесь в фургон. Только без фокусов. Красная кровь на белом снегу — то так мэрзко… — и рявкнул: — Поспэштэ йдэме!

Гарины поплелись к «Фольксвагену». Перемена в их жизни была столь внезапна и невероятна, что сознание не справлялось, признавая действительность вымыслом.

Глава семейства шагал, хмур и зол, Лидия Васильевна прикрывала рот ладонью, чтобы не видно было, как дрожат губы, а побледневшая Настя сжимала кулачки.

Громко щелкнул затвор винтовки, и Риту передернуло.

«Это всё взаправду!» — поразилась она простенькой истине.

— Шнелле, шнелле! — прикрикнул «охотник», распахивая заднюю дверцу фургона, и загнал пленников в будку, жавшую со всех сторон.

«Миша, Мишечка!» — отчаянно воззвала девушка, но психодинамический сигнал рассеялся в двух шагах…

[1] Возидло (чешск.) — автомобиль.

[2] Обращение к девушке.

Глава 17

Глава 17.

Суббота, 28 января. Утро

Москва, улица Малая Бронная

Углядев издали милицейскую машину, я замедлил поступь. Прогулялся мимо дома Игоря Максимовича по другой стороне улицы, дисциплинированно дошагал до перехода… А тут и люди в стальной форме покинули подъезд. Желтая «Волга» с синей полосой зафырчала, да и отъехала.

«Ну, и отлично», — мелькнуло в голове.

В парадное я даже не заглядывал. Дверь в квартиру опечатана — что мне, на бумажную полоску с печатью любоваться? Да и к чему светиться зря?

В общем-то, я редко встречал соседей Котова. Над ним жила вдова какого-то генерала, дама надменная и нелюдимая. Зато создавалось полное впечатление, что по квартире она ходила на цыпочках — ни стука, ни скрипа. Благодать.