Виктория Гетто - Исход
– Не мешай господину эрцу…
Благодарный кивок. Дамы уходят. Зато выглядывают слуги.
– Сола, мне кофе.
Повариха исчезает. Остальные, впрочем, тоже. Вскоре мне приносят заказ, и я сижу возле пляшущего огня, медленно делая глоток за глотком и зачарованно глядя на пляшущие языки пламени…
– Ваша светлость? – Голос мне незнаком и знаком одновременно.
Рывком разворачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с устало улыбающимся Петром Рарогом…
– Боги! Какими судьбами?!
– Я тоже рад вас видеть, эрц!
Он шагает ко мне, сбросив шинель на руки Горну, мы обнимаемся. Этот человеческий обычай Пётр принял сразу. Мне моментально становится легче. Я чуть отстраняю его от себя, осматриваю с ног до головы – Рарог изменился. На плечах погоны штабс-ротмистра, а в ту встречу он был штаб-хорунжим. Скачок через две ступени. Так дойдёт до полного звания, если уцелеет, конечно. Обветренное, с алыми пятнами обморожений лицо, колючие глаза человека, привыкшего убивать и знающего цену смерти. Разношенные, но начищенные сапоги со шпорами.
– Выжил, Пётр?
– Выжил. Но чего мне это стоило… – Машет рукой. Ну что же, главное – цел!
– У меня новости, Пётр. От твоих родственников. И даже письмо.
– Была почта? – Он словно вспыхивает улыбкой.
Киваю. Затем хлопаю его по плечу:
– Идём в кабинет. Всё там. – Выхватываю взглядом среди слуг Солу: – Ужин нам наверх!
Женщина кивает и скрывается на кухне. А мы поднимаемся ко мне.
…Раскиданная посуда. Опрокинутая бутылка из-под вина. Остатки еды. Всё-таки мы банально нажрались. Нам обоим надо было прийти в себя. И – после одного и того же. Клубится тяжёлый пьяный разговор.
– Там было полное дерьмо… – Пётр икает, наливает себе очередной стакан водки.
Вино мы выпили сразу, и оно нисколько не помогло нам забыться хотя бы на миг.
– Когда пошли центральные губернии, насмотрелись. Трудовики вешали всех подряд. Не щадили никого, ни женщин, ни детей. Ты когда-нибудь видел закопанных заживо младенцев, Михх? Видел? – По его щекам текут слёзы.
Я киваю. Потому что видел в своей жизни вещи и куда хуже.
– Наткнулись в одном месте на лагерь для социально чуждых элементов. А по сути – публичный дом для пролетариев. Самые красивые, самые благородные девчонки. От двенадцати лет. Самой старшей – пятнадцать. Было… Знаешь, каково это видеть? Их глаза? Юных старух?! – Снова стук зубов по стакану, торопливое жевание куска мяса. – Когда подошли к столице, они сразу начали расстреливать заложников. И не смотрели ни на возраст, ни на пол. Дети, старики. Все в одной куче. Это страшно, Михх. Жутко! Я никогда не мог себе ничего подобного представить! До какой степени озверения могут дойти люди! И могут ли они после такого называться людьми?! В Сарове согнали дворян в амбар и подожгли его. Тем, кто сумел каким-то чудом выбраться, ломали ноги и швыряли обратно в огонь. В Гердове с предводителя дворянского собрания, старика шестидесяти лет, содрали заживо кожу и посыпали солью тело. В Касаве всех детей дворян утопили в болоте. А здесь… – Он сглатывает, затем выдавливает: – Тех, кто не мог работать, засунули в прокатный стан… Там кровищи… И мяса… А ещё нашли на сталелитейном заводе горы человеческого пепла… Там жгли людей в доменных печах… – Снова стук зубов о стакан. Петра трясёт. Он будто заново переживает то, что видел собственными глазами. А передо мной встают живые картины… – Я благодарю всех богов, что встретил тебя, Михх, и мои родные в безопасности.
Его взгляд останавливается на фотографии, присланной в письме. Одетые в шорты и рубашки улыбающиеся мальчишки на фоне большого двухэтажного дома. Его сестра в коротком сарафанчике, тоже улыбающаяся во весь рот, с букетом цветов. Сразу видно, что все довольны и счастливы. Из глаза Петра скатывается слеза. Но он действительно рад, что они могут спать спокойно. Я тоже. Смог помочь хорошему человеку. О том, что меня интересует, переговорим потом. Время ещё есть. Как я понял, фронтовики не собираются возвращаться в окопы.
Пётр снова наполняет водкой стакан, делает большой глоток, опорожняя его наполовину, и падает на пол. Я трясу его за плечо, но ответом мне служит богатырский храп. Всё. Отрубился. Я ещё держусь. Поэтому, преувеличенно твёрдо ступая, выхожу в коридор и ору во всю глотку:
– Горн! Горн!
– Я тут, ваша светлость! – Старик, оказывается, рядом.
О, чёрт. Разбудил, наверное, Юницу. Ничего. Я здесь хозяин!
– Так, дед. Зови ребят, пусть уложат штабс-ротмистра спать и наведут порядок в кабинете.
Он кивает и спрашивает:
– Всё, ваша светлость?
– Ик. Пока всё. – Пьяно мотаю головой и шлёпаю по коридору, опираясь о стену.
Вот и моя спальня. Толкаю дверь, вваливаюсь к себе. В угол летит камзол, плюхаюсь на кровать. Пытаюсь стянуть ботфорты, но они почему-то не слушаются, категорически отказываясь покидать мои ноги. Да ещё эта проклятая привязавшаяся икота! Мать… А, сойдёт и так!.. Бессильно раскидываюсь на кровати. Ух, как хорошо!.. Сквозь сон чувствую, как кто-то тащит меня за ноги. Враги! Рефлексы срабатывают безотказно. В отличие от мозгов. Чувствую в руках бьющееся тело. Однако напавший слишком слаб и хрупок для настоящего убийцы, поэтому я просто отталкиваю его прочь и засыпаю…
– Ваша светлость, вы проснулись?
Отрываю трещащую с похмелья голову от подушки, мутным взглядом обвожу комнату. Ох, как болит башка!!! А во рту – словно все окрестные кошки устроили публичный туалет.
– Проснулся! Ох… – Лёгкое повышение голоса отзывается громоподобным гулом в голове.
Тишина. Мажордом тихонько докладывает:
– Ваш вчерашний гость очень извиняется, но он должен был уйти по делам службы.
– Хорошо, Горн. Можешь пока быть свободен. И скажи там, на кухне, пусть мне приготовят кофе…
– Давно готов, ваша светлость.
– Тогда принеси.
Жадно делаю пару глотков, и боль в висках и затылке начинает утихать.
– Значит, Пётр ушёл?
Старик кивает. Осторожно кручу головой из стороны в сторону. Вроде немного отпустило. А значит, можно принять душ, почистить зубы, побриться, потому что после пьянки щетина вылезает у меня с ужасающей быстротой. Горн внимательно смотрит за тем, как цвет моего лица меняет зелёный оттенок на нормальный.
– Я не сильно ночью шумел?
Он пожимает плечами:
– Как сказать, ваша светлость. Для нас, старых слуг, привычно. Хвала всем святым, что такое на моей памяти второй раз. А вот новых жителей вы напугали.
– Разбудил Юницу?! – Меня обдаёт холодом.
– Нет. Баронессу.
Озноб пробивает меня ещё сильнее.
– И…
Старик опять пожимает плечами:
– Ну, что я могу сказать, ваша светлость… Когда вы скрутили госпожу баронессу, она промолчала. Но когда вы стали лапать её за грудь, женщина не выдержала.
– Ой…
– А ведь она искренне хотела вам помочь и пыталась стащить с вас ботинки…
Ставлю чашку на услужливо подставленный поднос и хватаюсь за голову:
– Мама родная…
Глава 18
Спустя час я спускаюсь, выбритый до синевы, благоухающий парфюмом, в безупречно сшитом камзоле. Как обычно, встречаемся с баронессой у камина в гостиной. Мне неудобно перед ней, поэтому я напускаю на себя колючий вид. А красные с похмелья глаза добавляют моей внешности этакий лёгкий налёт вампирности… Женщина презрительно вскидывает кверху свой точёный носик:
– Эрц, ваше поведение переходит всякие рамки…
Она, в отличие от слуг, не знает, что с похмелья я злой.
– Вы обижены на меня?
Женщина краснеет.
– Почему вы хватали меня за… – стесняется, как сказать.
Юница с удивлением смотрит на маму. Потом на меня.
– Доченька, иди, пожалуйста, в столовую. Мы с твоей мамой сейчас придём. Просто нам надо кое-что сказать друг другу.
Девочка кивает, встаёт с диванчика, послушно уходит в столовую. Задумчиво смотрю ей вслед.
– У вас чудесная дочь, баронесса. Жаль, что всё время молчит.
– Вы уходите от темы разговора, эрц! Как вы объясните своё в высшей степени непристойное поведение сегодня ночью?!
Чувствую, что внутри меня гнев разгорается всё больше. Наконец не выдерживаю:
– Моё поведение?! Моё?! Я что, вломился к вам в спальню, баронесса? Или это вы заявились ко мне и попытались что-то там сделать, пользуясь тем, что я пьян?! Неудивительно, что так получилось! И благодарите всех богов, что ещё обошлось именно этим! Я мог либо убить вас, либо… гхм… взять как женщину.
– Ах!
Пощёчина обжигает мою щеку. Снова замах, но тут уж извините! Я буквально вжимаю её телом в стену, одновременно кладя свою ладонь на её грудь:
– Она у вас неплохо сохранилась, баронесса… А ваши бёдра… – Рука опускается вниз: – Они ещё упруги и одновременно мягки… Не говоря… – Моя ладонь ложится на ягодицы женщины…
Она вырывается изо всех сил, наконец я решаю, что с неё достаточно, да и Юница может выглянуть, желая узнать, почему мама и дядя эрц задерживаются, а пугать ребёнка не хочется. Убираю руку, которую успел засунуть в вырез её платья, отпускаю практически мгновенно набухший сосок, делаю шаг назад.
