Андрей Архипов - Поветлужье
Ошарашенный таким развитием событий, Терлей неожиданно оказался под пристальным взглядом многих людей. Первое мгновение он пытался придумать что-то умное, но только вспотел от усилий. А потом неожиданно успокоился. Неужели Пычей дал бы ему слово, если бы ожидал от него чего-то из ряда вон выходящего? Да нет, конечно, надо просто ответить то, что думаешь.
— Уходить вам надо, — начал он. — Уходить из родов тем, кто защиты для семей своих желает и кто сил своих на это не пожалеет отдать. К себе в род возьмем. Отстроимся у нас али в том месте, где деяния мастеровые зачинились. А воршуда, хранителя рода нашего, со всеми почестями и обрядами в каждую новую молельню проводим. Святыни у тебя, Пычей?
— В сохранности они, — ответил тот и улыбнулся, поддержав кивком воина.
— А оставшейся добычей воинской со всей вежей их, — Терлей кивнул на поляну, где до сих пор шел дележ, — попросим поделиться. А не захотят, то браниться не следует — так уходите. Воевода наш походный не одобрил бы, коли мы раздор в родах учинять бы стали. Так мнится мне... Серьезное это дело, однако все же надо собирать людишек, кто готов на уход. Самим о женах и детях подумать, коли разум старейшинам застило. А как посчитаем тут всех, кто с места готов сняться, так и к верхним заглянем.
— И то верно. — Гондыр аж прихлопнул кулаком о ладонь от досады, что не он такое придумал. — А они недолго кочевряжиться без нас тут будут. Коли все те, о ком мысль имею, гурт покинут, то не мы из рода уйдем, а род от выживших из ума.
— На том и порешаем, — прокашлялся Пычей. — То были речи не отроков малолетних, но мужей, за дела свои отвечающих.
* * *— Говоришь, Тимка, что удобно тот холм расположен? — спросил сына Николай.
— Холм сам не очень высокий, но зато вытянут вдоль речки, воды в достатке будет, — по-взрослому начал докладывать Тимка, видя, как серьезно заинтересовались его мнением. — Сосновый бор редкий по этому холму стоит... Красивые такие сосны, раскидистые, срубать жалко будет. Да и не нужно, наверное, — спохватился он, — рядом еще такой же лес стоит по низине, но погуще. Если запруду поставить, то заливаться по весне это место будет, как раз под огороды пойдет вырубка. И всего-то полкилометра вверх по течению будет отсюда.
— Поясни-ка, малец, сколь шагов до того места? — встрял в разговор Фаддей, старшина плотников, уже немного оправившийся после ранения и теперь, пока рана не заросла, понемногу кашеварящий около костра.
— Так я и говорю... — начал Тимка, — ой... Саженей триста-четыреста, если по прямой идти, а с петлями чуть побольше.
— Знаю я то место, бывал в прошлом году, — согласился Фаддей. — Дальше поляны ягодные есть, и охотой прокормиться можно, покуда зверье не разогнали. По душе мне оно, и размахнуться там есть где. Со старостой али с Трофимом Игнатьичем совет держать надо будет и зимовье рубить.
— Думаю, что еще в одну весь это зимовье перерастет, — подвел итог Николай. — Но да это все потом. Ну что, поснедали — опять можно за работу. Как там болеющие, кстати, а? Тимофей?
— Вовкин отец там не на шутку развернулся. Половину лагеря уложил в постель, ну... на лапник, шкуры из веси притащили, в общем, лечит вовсю. Отваром из сосновых почек поит, всех повязки заставил надеть и сам в ней ходит. Кто-то даже сопротивлялся поначалу, руки попробовал распустить, но Иван Михалыч так на него цыкнул перед тем как уехать, что тот теперь стелется перед дядей Славой, как не знаю кто... А наш егерь теперь что, командует, как Трофим Игнатьич?
— Да, есть такое дело. — Николай опрокинул в рот берестяной туесочек, допивая оттуда последние капли взвара. — Спас он нас, Тимк. Охотники прямо сказки про него рассказывают, хотя сам он все больше молчит. Говорит — будет время, расскажу поподробнее. А ребятки как?
— Плохо пока, слегли все, кроме меня и Вовки, — удрученно ответил Тимка. — Но вроде выкарабкаться должны. По крайней мере, дядя Слава так им говорит.
— Понятно... — вздохнул Николай. — Ты, Тимк, беги поутру к Михалычу в весь, он очень просил рассказать, если мы что найдем...
В лесной лагерь на железное болото Иван и Вячеслав прибыли вечером того же дня, когда чужаки были окончательно разбиты. Двое суток назад. С ними были и двое буртасов. Алтыш, пленный десятник, сразу кинувшийся к своему племяннику, и Ишей, которому, как ни странно, егерь позволял почти все. А тот сразу стал совать свой нос во все щели... как мол, заготовки для плинфы сушите, да как руду собираете, да почему такое колесо делаете? И нет бы советы какие давал — так он, судя по всему, сам толком ничего не понимал. Видимо, просто удовлетворял свое любопытство. Ну, да не жалко, никаких секретов тут особо не было. А вот Вячеслав поведал подробнее о болезни, поразившей весь, о которой ранее уже принес известие один из охотников. Лекарь тут же прошелся по лагерю и, вернувшись через полчаса, забрал всех плотников, несмотря на их причитания о недоделанном водяном колесе. Пока не стемнело, он их заставил срубить крытый навес чуть в стороне от торных троп и заготовить побольше лапника. Неотступно находящийся при нем Иван добавил, что все указания Вячеслава должны выполняться без каких-либо отговорок, а особо сопротивляющиеся будут дела иметь с ним или с самим Трофимом Игнатьичем. Плотники даже возражать не стали, услышав, что заготовку еловых веток тоже решили доверить им. Просто позвали снующих повсюду мальчишек и перепоручили тем столь ответственное задание. Лекарь же после своих указаний начал ходить по лагерю и отбирать людишек с признаками кашля и жара. А народ что думал перед этим? Ну, простудился, в лесу ночуя, так на все воля божья... В веси куда хуже приходится: ворог у самых ворот стоит. А оно вон как оказалось... Мор. Страшное слово. В помощь себе Вячеслав взял Агафью и нескольких баб, с кем прежде имел дело, собирая лекарственные травы. Объяснив им, что делать, и поставив принесенный котел на огонь, засветло успел зашить рану у Фаддея и посмотреть Фросю, которую положил в отдалении от заболевших. С той он провозился довольно долго, обрабатывая рану, но отошел от нее все равно неудовлетворенный. И только на следующий день решился заняться иссечением, чтобы проверить, не загноилось ли, — уж больно не нравились ему припухшие с одной стороны края. Выдавив успевший скопиться гной, обработав своими отварами рану и наложив сухую повязку, Вячеслав уже с чистой совестью похлопал ее по колену, одобрительно оценив, как Фрося перенесла копание в своих "внутренностях".
— Вот кабы вои так же сносили операцию, как ты... А то иные хнычут, меду хмельного просят. Может, тебе все же дать глотнуть немного? Или еще чего попросишь?
— Да я бы попросила, ягодка моя, только совсем о другом, да и не тебя. Дай только срок подняться на ноги, — выдохнула Фрося, откинувшись на спину.
— Уж и ягодка сразу... И кого же ты и о чем попросишь?
— Ягодка, ягодка... Мне ж тебя только сжать посильнее — сразу соком в руках моих брызнешь, вона какой... хрупкий. А сказывать про спрос я тебе не буду, а то одному такому намекнула, так он тут всех ворогов враз побил, лишь бы улизнуть от меня. Опытная я ныне, сразу брать буду под белы ручки и в кустики, а там уж и... сладим, может быть.
— Ну, ну... ты давай помолчи лучше, тебе отдохнуть надо, а не о кустах думать... — Сразу раскусив ее попытки хорохориться таким манером, Вячеслав уложил Фросю удобнее и накрыл одеялом. — Засыпай, сон — лучшее лекарство...
— Вот-вот, как засыпать, так в одиночку... — устало пробормотала та, закрывая глаза.
— Какие твои годы... — Вячеслав покачал головой и пошел по остальным болящим.
Так и ходил все дни от одного к другому. Обтирал уксусом, чтобы снять жар, поил отварами, постоянно экспериментируя с составами травяного сбора, но все-таки за всеми не уследил... Дети свалились все, однако к концу второго дня их состояние почти не внушало опасений. Высокая температура, продержавшись один день, пошла на спад. Видимо, молодые организмы, выросшие на природе и не подвергшиеся атакам антибиотиков, обладали сильным иммунитетом, который задавил привнесенный вирус. А вот самые старые сначала чуть кашляли, особо ни на что не жалуясь, а потом их состояние резко ухудшалось. Да так, что ни отвары, ни обтирания с жаром и болезнью не справлялись, четверых уже пришлось похоронить. Четверых чужих для Вячеслава старых женщин, которые при этом были чьими-то матерями и бабушками, на чьих руках воспитывались внуки, лежавшие в горячке тут же. Когда жертвы для вас чужие, то это всего лишь статистика. Однако Вячеслав уже принимал этих людей близко к сердцу, переживая за свои просчеты и всегда провожая в последний путь, который проходил сразу же после кончины, не дожидаясь установленного христианскими обычаями третьего дня. Поэтому все потери дались ему тяжело, а сам он уже не раз возносил в душе молитву, уповая, чтобы эпидемия обошлась малыми жертвами, и постоянно сожалел, что не захватил с собой в лес самого простого и дешевого набора лекарств. Тогда бы о смерти и речь не шла. Кто в детстве не мечтал заболеть, чтобы не ходить в школу? А в этом времени такое желание вполне могло бы привести к смертельному исходу. Имея — не ценим, потеряв — плачем... Завидуем, смотря на чужое, и при этом совершенно не храним своего. Увы, человек не меняется, меняются его возможности, которые на данном временном отрезке были у Вячеслава очень ограниченны. Был бы чуть страшнее вирус — и людей не спасло бы никакое чудо.
