Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона
— Вот с этого Во… и так далее, — говорю. — Сказал же — нихт кенне. Хотя мысль одна есть.
— Ja?
— А ты не якай, не на допросе. Думается мне, что эта зараза вполне могла из трупа колдуна вылупиться. Такой гад, как Гарик, как раз мог чего-нибудь в этом роде наколдовать в виде посмертного привета. Я тут, — говорю, — с местной нечистью уже немного пообщался и вынес из этого общения одно ценное наблюдение — очень неохотно эти твари дохнут.
Говорю и сам на себя удивляюсь. Это ж эсэсовец передо мной, самый что ни на есть отборный фашист. А дело, похоже, таким боком оборачивается, что мы с ним вроде как союзники.
И фриц, наверно, тоже что-то такое подумал.
— Как тебе имя, русски? — спрашивает.
— Сергей. Сергей Малахов. Старший сержант.
— Эрвин Тауберг. Штурмхауптфюрер.
— Ферштейн, — усмехаюсь.
Вроде как перемирие заключили. Ежу, конечно, понятно, что Эрвин этот, голубятник, при первой же возможности мне в глотку вцепится. Как и я в его. Но пока у нас на повестке дня другая проблема — как бы к колдуновской твари на обед не попасть.
— До темноты далеко? — хаупт спрашивает.
— Пару часов, — говорю. — Только не очень-то я бы на эту темноту надеялся. Есть у меня сильное подозрение, что эта тварь, как и большинство здешней живности, ночью еще лучше, чем днем, видит.
— Ja, вероятно есть.
Еще минуту помолчали.
Быстро, кстати, думаю, фриц оклемался. Я об эсэсовцах мало чего могу без мата сказать, но то, что противник они серьезный, — это уж что есть, то есть. Крепкий противник.
— Что оно там делайт?
— Жрет.
Хаупта аж передернуло.
— Чем его можно убивать?
— Серебром, — говорю. — Это если он устроен так же, как и другая здешняя нечисть. У тебя, случаем, серебряного кинжальчика за голенищем не водится?
— Nein.
И наш кинжал не серебро.
— Плохо. А как насчет огнемета? — интересуюсь. — В кармане, случаем, не завалялся? Или хотя бы пузырька с «молотовским коктейлем»?
— Я не есть фойеркоманда, — обиженно так отвечает фриц.
Можно подумать, на нем написано.
— Еще хуже. Ну, тогда придется на куски его разносить. На мелкие.
Ага. И при этом позаботиться, чтобы тварюка нас самих своими крючьями на кусочки не почикала. На очень мелкие.
— Гранат?
— Не. С одной гранаты его на клочки не разнесет, тут связка противотанковых нужна.
— Может, бомба, русский?
— Ага. Ты еще скажи «штука» лапчатая. Оно, конечно, было бы здорово, взять да и уронить на эту халупу фугаску кило в пятьсот. Но ее у нас тоже нет.
Что-то у меня мысли в башке совсем затекли. Ничего путного не наклевывается. А пора бы. Потому что, на трояк спорю, как только эта зараза обедать закончит, то немедленно отправится ужин себе искать.
— Русский.
— Чего, фриц?
— Ich entschuldige mich[14] — Сер-гей, ja? У нас, у Отто в сумке, есть быть сигналфойер, светящийся ракета. Может, им мочь поджечь эта тварь?
— Дельная мысль, Эрвин, — говорю. — Вот только одна проблема остается — а вдруг эта тварь из негорючего материала сделана? Вот если бы бензинчику из канистры на него плеснуть или бутылкой с КС по голове.
Немец снова заглох. А я за последнюю свою фразу уцепился и начал ее по извилинам прокачивать.
— Слышь, хаупт, — спрашиваю, — у вас спиртного с собой ни у кого не было? Спирт, ну, шнапс, а?
— Я не есть уверен… В zwei комнате, в углу за стол, были две большие стеклянный бутилки.
Черт. Что, спрашивается, может быть в больших стеклянных бутылках? Навряд ли вода. Кислота какая-нибудь? Бутылкой с кислотой тоже неплохо эту тварь по голове огреть. Но лучше бы все-таки чего-нибудь горючее. Легковоспламеняющееся.
— Как думаешь, хаупт, при скольких градусах вино горит?
— Was?
Не понял. Ну и леший с ним. Коньяк, точно знаю, горит. По-моему, все, что за тридцать, уже полыхать должно. Будем надеяться, что колдун покойный в такую даль не нарзанчик волок.
Ладно. Осталась на повестке дня одна задача — как эту тварь из домика выманить? Желательно, через окно.
Думать-то, в общем, особо нечего. Один из нас должен эту заразу на себя отвлечь, пока второй будет в домике копошится. И вопрос о добровольцах не рассматривается — я не знаю, где ракета лежит. Два минус один — равно один.
— Слушай, Эрвин, — спрашиваю, — бегаешь ты хорошо?
— От такой чудовища, — усмехается, — очень быстро.
— Тогда, — говорю, — действуем так. Я подхожу к халупе со стороны окна и попытаюсь эту заразу как-нибудь разозлить. А ты заходишь с двери.
— Поньятно.
— И как только она за мной ломанется — влетаешь внутрь и раскапываешь этот ваш сигналфойер. Только от двери держись, подальше, потому как если ей вдруг расхочется через окно прыгать, расписание ролей меняется. Ясно?
— Ай.
— Отлично. Тогда давай пистолет.
Фриц насторожился.
— Зачьем?
— Затем, — говорю. — Чем я, по-твоему, его выманивать должен? Кис-кис-кис звать?
Немец пару секунд подумал, кивнул, расстегнул кобуру и пистолет мне протянул.
Я взял, взглянул — «вальтер-П38», неплохая, в общем, машинка, знакомая, хотя с «парабеллумом» по кучности и рядом не валялась, глянул на указатель — патрон в стволе был — и за ремень сунул.
— Ну, что, — говорю, — пошли, с богом.
— Ja, — согласился немец. — Без помощи господа мы не обойтись.
Пошли. Подошел я к этому окошку метров на сорок, попытался заглянуть — нет, ни черта не видно. И потом, сорок метров для «вальтера», да еще и незнакомого, это, пожалуй, многовато. Вот двадцать пять — в самый раз.
Глянул, где немец — тот уже позицию напротив двери занял, — подошел еще на десяток метров поближе, и тут снова рык этот леденящий услышал. Низкий такой рык, клокочущий, дико неприятный на слух. У меня опять мурашки по загривку забегали.
Ладно. Встал боком, прицелился — то, что надо — и спокойно так, нормальным голосом позвал:
— Ау. Есть кто в теремке живой?
Рык прекратился, и в глубине комнаты черная туша распрямилась. А наверху у туши — глаза-фонарики желтым полыхают.
Вот по этим фонарикам я и выстрелил.
Три раза успел на спуск нажать, а затем такой рев раздался, что я чуть «вальтер» не выронил. Уж не знаю, как у домика стены устояли. Ноги от этого рева в студень превратились и к земле приросли. Черт!
Чудовище вперед ринулось. Только через окно оно вылезать не стало — оно просто через него прошло. Было окно — стала дверь широкая.
У меня от этого зрелища к ногам сразу вся прыть вернулась. И еще столько же добавилось. Подпрыгнул я в воздух и бросился наутек даже раньше, чем приземлился.
На бегу оглядываюсь, а тварь за мной ломится, словно паровоз на полном ходу. Так же прожектором сияет — одним, левый моргальник я ей все-таки выставил — и так же неотвратимо настигает. Черт!
Еле-еле успел в дверь влететь. Захлопнул, хотя, думаю, что ему дверь, если оно сквозь стены, как сквозь бумагу папиросную, ходит, рванулся вперед, гляжу — посреди комнаты бутылки выставлены. Ну, спасибо тебе, фриц, догадался выставить, а то, пока бы я в том углу копошился — тут-то и настал бы нам обоим полный и окончательный аминь. И голубой туман.
Схватил бутылки, слышу — дверь за спиной отлетела, развернулся и как заору:
— Получи, зараза! — И швырнул обе бутылки, одну задругой, словно гранаты под «тигра».
Одну бутылку тварь в воздухе когтищами разнесла, но большая часть содержимого все равно на нее попала. А вторая вообще отлично попала — об грудь разбилась. Тварь даже замерла на миг — ну, еще бы, так по дыхалке получить.
— Абзейт! В сторону, русский!
Я вбок метнулся, на колени упал, и тут над моей головой ракета пролетела.
Черт! Она ж сигнальная! То есть осветительная! Я ж ослепну к чертям свинячим от такого фейерверка!
Все же кое-что разглядел.
Ракета угодила твари точно в грудь, аккурат в то же место, что и вторая бутылка. И зажгла. Уж не знаю, чего там в этих бутылках было, но полыхнуло — будь здоров!
Тварь взвыла и попыталась ракету лапой прихлопнуть. И прихлопнула. А то, из чего ракета состояла, по ней же и размазалось.
По-моему, в ракеты эти фосфор намешивают. Или магний?
Я к порогу третьей комнаты перекатился, попытался на ноги вскочить, поскользнулся на кишках каких-то, углядел рядом автомат, схватил — черт, все в кровище! — развернулся и…
— Nein.
Штурмхауптфюрер тоже автомат схватил. Только автоматы нам уже без надобности были. Тварь нас уже не видела, не слышала, а и вообще она занята сильно была — подыхала. Пару раз подергалась и затихла.
Я автомат опустил и огляделся.
Ну и ну. Весь пол кусками, даже не кусками, ошметками какими-то усеян. Словно осколочный разорвался. И везде — на полу, на стенах, даже на потолке — кровь. А в воздухе дым висит ядовитый и мясом паленым воняет.
