Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Стой! — тихо окликнула я метнувшуюся от забора фигурку.

Я бы конечно могла «не заметить», что девчонка бежала к окраине, но сейчас как раз там разгуливал Вербински. Мы буквально несколько минут назад разошлись с положенным обходом. Девушка испуганно обернулась и нерешительно приподняла руки в покорно-беззащитном жесте.

— Ты на время смотрела? — я конечно понимала, что она ни черта не понимает, но не по-русски же говорить. Она напряжённо смотрела на меня, понимая, что попалась, и наверняка ждала, что сейчас её пристрелят. Я постучала пальцем по запястью, надеясь, что такое понятие как наручные часы ей знакомо, и, не выходя из роли, повторила:

— Нельзя выходить из дома, помнишь?

Она, видимо, поняла, что выстрел в лоб ей сейчас не грозил, и медленно, даже ласково, словно уговаривала опасное животное, заговорила:

— Я на минуточку вышла… Я больше не буду…

— Иди домой, — я подкрепила приказ выразительным жестом. — Иди, не стой. Если ещё кто-то увидит, тебя расстреляют.

Она медленно отступала к дому, не отводя взгляда, словно боялась, если отвернётся, я выстрелю. Меня аж передёрнуло — своя же, русская, видит во мне монстра, одного из убийц, врагов. Тёмные глаза влажно блестели от слёз, и она продолжала частить тем же просящим тоном:

— Я только хотела попросить у соседки молока для сестры… Она простудилась, кашляет.

— Иди давай, — спокойно повторила я.

Пусть боится меня, но сейчас я спасаю ей задницу. Раскрывать карты, что я своя, тоже рискованно. Неожиданно девушка быстро шагнула ко мне, осторожно прикасаясь к ладони и заглядывая в глаза.

— Спасибо…

Я бы и забыла об этом случае, но через пару дней барышня выловила меня у казармы, смущённо потупив глазки, одарила парой спелых яблок и торопливо убежала. Я зашла в избу. Кое-кто из моих «корешей» поотлипал от окон, и конечно же посыпались горячие комментарии.

— Кажется, Карл скоро получит ещё одно боевое крещение.

— Ну надо же самая симпатичная девчонка и кому достаётся, так нечестно.

— Не слушай их, малыш, пользуйся моментом.

Я невозмутимо грызла яблочко, слушая их трёп и вовремя поддакивая. Фронтовая, мать её, семья. Кох, когда мы готовили не в полевых условиях, всегда норовил подсунуть лишнюю вкусняшку. Штейн почти научил играть меня в эту дурацкую карточную игру. Вербински до войны занимался боксом и однажды вызвался показать мне пару приёмов. Типа раз уж я не боюсь постоять за себя, надо уметь это делать. Самое смешное или наоборот ужасное, что они постепенно переставали быть для меня безликими врагами.

Я не уставала поражаться их глупости, пока они всё ещё мечтали завершить к рождеству завоевание Союза. Я ненавидела их каждый раз, когда слышала очередной выстрел винтовки, означающий, что кто-то из красноармейцев сейчас истекал кровью, отдавая жизнь за Родину. Я не хотела видеть в них обычных людей, но это было всё труднее и труднее. Они скучали по семьям, мечтали после войны обзавестись фермой или открыть автомастерскую, писали невестам, поддерживали друг друга — в общем-то были семьей, как и говорил мне Вильгельм. Я не собиралась сочувствовать своим врагам, но иной раз пробивалось что-то похожее на лёгкий укол. Вот куда ж вас идиотов понесло, сидели бы в своей Германии, поднимали бы страну из кризиса. Ну как можно, не думая своей башкой, переться на войну, только потому что какая-то усатая мразь так решила?

— Не самая удачная затея крутить любовь с местными девушками, — неожиданно выдал наш ботан.

Я даже жевать перестала. С того памятного дня синеглазка ходил сам не свой. Даже в глаза мне не смотрел. Оно-то понятно — наверняка первый раз в жизни решил к кому-то подкатить и умудрился так налажать. Что там интересно в его головушке творилось? Он вообще по жизни гей или действительно под влиянием гормонов попутал берега?

— Да ладно тебе, Винтер, — усмехнулся Бартель. — Завидуешь, так и скажи.

— Это неправильно, нельзя пользоваться своим положением, — упрямо продолжал он.

— А кто пользуется? — раздражённо рыкнул Шнайдер.

Я знала, чего он так злился. Многие бы уже были не прочь последовать моему примеру и замутить с бабами хотя бы незатейливые потрахушки, но наш правильный лейтенант под угрозой трибунала запретил всякое насилие и принуждение. — Девка сама готова лечь под нашего красавчика, и Майер дураком будет если откажется.

Ну не знаю как там насчёт лечь, но девушка уже несколько дней исправно таскала яблочки, свежее молоко и прочие подношения, каждый раз смущённо опуская глазки и заливаясь краской. Мне было смешно и в то же время в этом было что-то неправильное, не давало покоя. Шестое чувство иногда подсказывало мне, что пиздец не за горами, а к чуйке нужно прислушиваться.

— Хорош лезть в мои дела, — осадила я, выразительно глядя на Фридхельма. — Никого я ни к чему не принуждаю.

— Даже если и так, нельзя забывать, что мы для них враги, — он обращался вроде ко всем, но смотрел при этом на меня. — Девушка может улыбаться в глаза и преспокойно отравить. Или уже забыли?

Загадочный случай с борщевиком помнили все, и, чёрт, почему я сразу об этом не подумала? Яблочко комом стало в горле, но я быстро взяла себя в руки. В глухой деревне вот прямо роскошного выбора ядов скорее всего быть не могло, а горечь стрихнина я бы уже почувствовала.

— Что, Майер, испугался? — хохотнул Шнайдер. — Из тебя получится неплохая Белоснежка.

— Угощайся, — я бросила в него второе яблоко. — Или тоже боишься?

* * *

Мой "роман" продвигался полным