Самый лучший коммунист - Павел Смолин
— Слышали, как народ говорит: «Как похорошела Москва при Гришине»? — спросил я, пожимая Виктору Васильевичу руку.
— Докладывали, — с улыбкой кивнул он. — Про старообрядцев тоже докладывали.
— Дадите храм? — спросил я, следуя за Виктором Васильевичем к столу.
— Храм-то ладно, — отмахнулся он. — Мне как градоправителю, — улыбнулся потешному титулу. — Эти руины — как ножом по сердцу. Некрасиво, травмо- и пожароопасно. Памятник архитектуры, опять же — их бы отреставрировать да туристам показывать, а они стоят, ветшают.
— Я с вами согласен, — покивал я. — Что, кроме инерции мышления, мешает раздать объекты товарищам попам под гарантии реставрации и регулярных молебнов за здоровье Советской власти?
Гоготнув, Гришин кивнул в ответ:
— Только инерция мышления! Но это — капля в море: мракобесие в стране в целом изжито, и столько церквей просто не нужно — от жадности-то возьмут, но без пожертвований захиреет.
— Нету стройматериалов и рабочих рук, — развел я руками, поняв намек. — В ближайшие два года. Сейчас атомка и инфраструктура, плюс перестройка подшефных совхозов — там триста тысяч китайских товарищей пашет. После атомки — спортивные объекты под Азиатские игры и потенциальную Олимпиаду.
— Что ж, буду кооператоров трясти, — нашел альтернативный источник благ Виктор Васильевич.
— Им полезно, — покивал я. — Извините, Виктор Васильевич.
— Да за что? — удивился он. — Что стройматериалов на Москву не нашлось? А мы тут на что? Найдем, не сомневайся.
— Что сижу и хвастаюсь масштабами, — поправил я.
Гришин хохотнул и приосанился:
— Что ж, давай похвастаемся. У тебя по всему хозяйству сколько людей живет?
— Миллионов восемь, — прикинул я.
— Вырос пруд-то? — напомнил о нашей первой встрече. — А у меня двенадцать — только Москва! В семидесятом году восемь было, четыре миллиона новоселов пришлось расселить, трудоустроить, распределить по школам, детским садикам и поликлиникам.
— Магазины распределить, логистику выстроить, — подхватил я. — Общественный транспорт оптимизировать.
— Понаехали! — подытожил Виктор Васильевич. — Еще область, за исключением твоего баронства.
— Генерирует прибавочной стоимости как три Московские области, — похвастался я.
— Если саму Москву не считать, — уточнил Гришин.
— Конечно, — признал я.
— Как семья? — спросил он.
— В пути, — улыбнулся я. — Сашка на меня похож.
— Значит точно твой, — шутканул Гришин.
Посмеялись, он посмотрел на часы. Посмотрел на них и я — десять минут почти истекли.
— Бумажку на храм где получать? — спросил я.
— В триста шестом выдадут, — пообещал Виктор Васильевич. — До свидания, — протянул руку.
— До свидания, Виктор Васильевич, — пожал я. — Спасибо.
— Приглашаю тебя на дачу, — улыбнулся он. — С семьей. Шашлык поедим.
— Обязательно!
Глава 19
Второй по важности «приемщик» — нынешний Министр культуры, Николай Александрович Михайлов. Тоже пожилой, шестьдесят шесть лет ему. Шевелюра, однако, на зависть многим молодым — густая и черная. Карьера специфическая — в сталинские времена помогал крутиться маховику не всегда правильных репрессий, состоял в «группе Маленкова», за что потом, при Никите Сергеевиче, огреб опалу. При всей моей любви к Кобе, Николая Александровича я бы на пушечный выстрел к такому посту не допускал — тут тебе и догматизм, и личная ограниченность, и наметанный на «крамолу» глаз, но товарищ Андропов же не кретин, знает, что делает. Жалоб на Николая Александровича пока не поступало, а я ведь заранее озаботился просьбами ко всем «моим» и знакомым «моих» не стесняться звонить в случае особо неприятного закручивания гаек. Список находящихся в производстве фильмов, сериалов и мультфильмов тоже не пострадал — «новая метла» не торопится начинать мести по-новому. Не исключаю, что Николая Александровича поставили на должность с единственной целью — нажить много врагов в обмен на постановление о введении возрастных рейтингов. Партийные деды от такой инициативы чуть ли не инфаркты ловят — это как это сцены насилия можно будет вставлять? Этак весь народ за один просмотр развратится!
— Здравствуйте, Николай Александрович, — вкатившись в кабинет, пожал я руку его хозяину. — Спасибо, что смогли так быстро принять.
— Здравствуй, Сергей. Ты же не просто так пришел, — простил он меня и направился к столу. — Как семья?
— Отлично, — отозвался я.
— Ольга?
— Поправится, — поделился надеждой.
— Будем надеяться, — усевшись за стол, кивнул товарищ Михайлов и указал на телевизор. — Сейчас любимчика твоего показывать будут.
А кто у меня «любимчик»?
— Если у вас есть время, я бы посмотрел, — попросил я.
— Время есть, — с улыбкой кивнул он и включил телевизор.
Передачу показывали по второму каналу. Простенькая заставка из белых букв на черном фоне гласила: «Встреча кинорежиссера А. А. Тарковского со зрителями в Ярославле». Заставка сменилась видом ДК, на сцене которого, за украшенным вазой с цветами столом, сидел всенародно непонятый Тарковский. Камера повернулась в зал: к стоящему в проходе микрофону вышел дородный усатый мужик в «большевичке». Откашлявшись, он представился:
— Виктор Илларионович Чижов, токарь.
— Очень приятно, Виктор Илларионович, — снизошел до ответа режиссер.
— У меня, собственно, такой вопрос, — мужик почесал в затылке. — Почему ваши фильмы такие безрадостные? В них все мрачно, много грязи, жестокости. Ваш фильм «Андрей Рублев», например, просто страшен.
Зал зааплодировал.
— Крепко приложил, — посочувствовал я Тарковскому.
Мужественно перетерпев хлопки в поддержку усатого, Андрей Арсеньевич принял глубокомысленно-одухотворенный вид:
— Мои фильмы безрадостны потому, что безрадостны. Это — факт. У них такое свойство. Тут я ничем зрителям помочь не могу. Но почему мои картины должны быть веселыми? Если хочется веселья, есть комедии Гайдая, Рязанова. Смотрите их. Я думаю, что жизнь не такая веселая штука, чтобы веселиться непрерывно. Не кажется ли
