Не тихий Тихий океан - Сергей Альбертович Протасов
Сначала все было нормально. Выспросил о ходе подготовки к походу, одобрил, особенно затею с журналистами. Но, к удивлению Михаила, из всех троих кандидатов-соотечественников знакомой ему показалась только фамилия Бунина, совсем еще молодого и далеко не настолько популярного, чтобы о нем мог слышать морской офицер.
Неизвестность Стасюлевича можно было объяснить тем фактом, что сей господин прибыл из Петербурга уже после ранения Зиновия Петровича, а раньше они точно нигде не пересекались. Однако Матвеева бывший наместник точно должен был знать, как известного местного краеведа. При организации обороны Приморья штаб активно сотрудничал с организованной им в июне геолого-этнографической группой. Но теперь Рожественский, услышав эту фамилию, только одобряюще кивнул, совершенно без эмоций, словно впервые об этом слышал.
Зато про Бунина сразу что-то начал рассказывать. Причем говорил так, словно был знаком не только с его творчеством. Даже обронил пару фраз про него самого, в том числе про характер, пояснив, что это из-за папаши-выпивохи. Со временем пройдет.
Когда удивленный Михаил попросил пояснить, откуда такие подробности, спокойно ответил: «Николай рассказывал». Потом хотел что-то добавить еще, но, словно вспомнив, тихо оборонил: «Ах да. Во Франции это он уже после. И похоронят его там же. В пятьдесят третьем, кажется». Потом снова впал в задумчивость, негромко и сбивчиво заговорив:
– Знаете, со мной теперь уже все кончено. Я точно знаю. И это не про здоровье. Поправлюсь, куда я денусь. Но не простят мне того, что наворотил. Такая вольница!.. Сколько казенного железа перепортили, денег извели «понапрасну»!
В это негромко оброненное «понапрасну» он вложил столько боли, обиды, еще чего-то непонятного. Даже замолк ненадолго. И снова с паузами.
– Многим я ноги оттоптал… А матросиков поголовно грамоте учить – вообще почти крамола. Но Николай считал, так лучше, и я с ним согласен. Для дела огромная польза… Лишь бы не забросили теперь это все на радостях. А то опять какой-нибудь вооруженный резерв выдумают. Но про то пусть у Иессена голова болит. Мы с ним о флотских делах говаривали. А вот армейское все вам тянуть. Больше некому. В Маньчжурии получилось, даст бог, и в остальном… Хотя бы основное… Чтоб, когда время придет, в каждой кабине радиостанция, в каждом танке. Чтоб не флажками или покачиванием крыльев команды отдавать. Чтоб как положено… И радиотехнику нашу развивать, да толковых изобретателей поддерживать, а где и проталкивать. Так, глядишь, и радар не у них, а у нас раньше сделают и в дело введут.
Потом задумался на минуту и продолжил, но еще более непонятно:
– Как там дальше будет? Николай, наверное, знает, но он ушел! Оставил меня! Его еще где-то ждут. Но я ни о чем не жалею и отвечу за все. А иначе был бы вообще ужас! Такой позор! Разгром!.. Флаг спустить! Немыслимо! Хорошо, что только я теперь знаю! Да и слава богу!.. А с Германией России больше по пути, чем с Англией. Хоть и тут ни в коем случае расслабляться нельзя. Шпионство у них в крови. В этом они далеко впереди всех. Чуть зевнем, все выведают и с носом оставят. Но вояки и работяги отменные и слову верны. У нас немцы служат еще с петровских времен. И как служат! А альбионцы не приживаются. Гниловаты потому что. По натуре своей гниловаты. Им бы все интриги плести, чтоб чужими руками. Понятие чести особое, удобное. Для них удобное.
На этих словах отвернулся к стене, закрыл глаза и замолчал на долгие две минуты. Михаил уже хотел уходить, решив, что собеседник заснул, но Зиновий Петрович остановил жестом руки. А потом, словно очнувшись, как ни в чем не бывало принялся расспрашивать о наступлении в Маньчжурии, и никаких «закидонов» больше не было.
Расставшись с ним, Михаил, усевшись в экипаж, перебирал в уме все непонятки, что услышал. «Радиостанция в каждой кабине?!» Какая связь между… Подходящего значения для этого новомодного англицизма, обозначавшего, если на французский манер, место для переодевания на пляже, а на английский – какую-то хибару, хижину, сочетавшегося с радио, так и не смог подобрать. А «в танке» – это еще хлеще. Какая связь между большой бочкой для хранения жидкостей и беспроводным телеграфом? «Сигнализировать флажками» – не ново и ясно откуда, но «покачиванием крыльев»?! Это-то как понимать вообще?! Еще «радар» какой-то, опять же в связи с радио?! А про разгром, позор и спущенный флаг?!
Так и не придя ни к каким заключениям, для себя решил, что это все от раны и вызванной ею болезни, вот мысли и путаются. А про Николая – он же постоянно молится Николаю Угоднику. Да и нам не грех. Не след о духовном забывать в мирской суете, хоть и военной! И приказал ехать в Кафедральный собор, где всего неделю назад снова выставили порт-артурскую икону «Торжество Пресвятой Богородицы», еще раз прибывшую из Маньчжурии.
Тогда это событие вызвало немалый ажиотаж. Многие верующие были убеждены, что именно заступничество Богородицы помогло одержать победу над сильным, хитрым и храбрым врагом на Сыпингайских позициях. Хоть образ так и не удалось переправить в Порт-Артур, что, по их мнению, и стало причиной падения этой мощной крепости, она, видя настойчивость истинных христиан, сделавших для этого все возможное, начала оказывать свое покровительство русскому воинству.
При иконе теперь неотступно находился Николай Николаевич Федоров, пятидесятилетний бывший делопроизводитель императорской охоты, добровольно вызвавшийся доставить ее в осажденную главную базу флота осенью прошлого года. Тогда он не успел буквально на несколько дней, как за полгода до этого всего на неделю опоздал адмирал Скрыдлов, из-за обрыва железнодорожного сообщения и начавшейся осады вынужденно увезший ее во Владивосток.
После неудачи своей миссии Николай Николаевич смог переправить ее в ставку главнокомандующего маньчжурскими армиями (чего это стоило отставному ротмистру лейб-гвардии Уланского полка – отдельная тема). Но там, после всех мытарств, икону приняли, по его словам, без соответствующих ее статусу почестей, поместив в походной церкви в Гун-Чжулине, где она находилась с января месяца, почти забытая всеми.
По сути, повторялось уже в который раз вопиющее небрежение высокого начальства к истинной вере многих сотен тысяч и даже миллионов православных христиан. Сначала адмирал Верховцев, получив только что освященный лик, вместо немедленной отправки его на Дальний Восток принялся важно «раздувать щеки». Первым делом заказал для себя список, а пока его писали, устроил форменные смотрины в своем доме. Потом все же выставил икону на всеобщее обозрение в Казанском
