Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин
Начинавший, как народник, и известный в определенных кругах под эзотерическим именем «Сантей» Аполлон Андреевич после возвращения из эмиграции осенью семнадцатого года, развернул в России кипучую деятельность, приняв участие в учреждении Всероссийской Федерации анархистов и анархо-коммунистов, а так же организации «Черный крест» и знаменитого клуба анархистов в Леонтьевском переулке. Но самым ярким его деянием стала организация мистического кружка, реорганизованного потом в «Орден Тамплиеров» - его заседание мы и наблюдали той ночью.
Надо сказать, что содержание его проповедей, чем дальше, тем больше входило в противоречие с позицией новой власти. «Удушив революцию, погубив революционные элементы крестьянства, большевики тем самым выделили и обособили сами себя в новый, неслыханно беспощадный и глубоко реакционный отряд завоевателей… - наставлял он своих адептов. - Человек же есть “Гроб Господень”, и надобно освободить его новыми крестовыми походами и должно для этого возникнуть новое рыцарство, новые рыцарские ордена, которые положат в основу непреоборимую волю к свободе, равенству и братству…»
Когда же основоположник Ордена в двадцать шестом году умер, его место занял Александр Солонович, «старый друг» отца Марка, которому тот отдал на сохранение шкаф с тайником. Поскольку этот товарищ, известный в том числе и фундаментальными трудами вроде «Бакунин и культ Иальдобаофа» (где «Иальдобаоф» – одно из воплощений Сатаны, входил в правление музея Кропоткина, ночные бдение «новых тамплиеров» продолжались там из года в год – и, по словам «дяди Яши», давно уже привлекли к себе пристальное внимание «органов».
Я осведомился: зачем он так подробно рассказывает нам об этом? В ответ собеседник снова усмехнулся, на этот раз невесело и сказал, что нам и самим предстоит с ними познакомиться…
«Познакомиться? Это как? – жадно спросил Марк, не на шутку увлёкшийся разговором. - То есть мы их снова увидим?»
«Скорее, узнаете о них, прочтёте, послушаете знающих людей. - ответил дядя Яша. – Но время сейчас такое, что всякое может случиться, так что я бы не зарекался…»
На этом беседа о «тамплиерах» завершилась, и я, как ни старался, больше не смог вытянуть из него никаких подробностей. Я слушал, как Марк и «дядя Яша» говорят о бегстве родителей Марка в Палестину, о припрятанном, да так и забытом в Москве «кладе», а в голове ржавым гвоздём засела одна-единственная мысль: «Вот этот человек: сидит, травит увлекательные байки, угощает бутербродами с ситро, и даже устроил для нас билеты на особый, явно не предназначенный для обычной публики воздушный рейс - а ведь ещё до конца года его должны арестовать, пытать и поставить к стенке…»
И снова мне вспомнились строки Гумилёва:
…Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, веселой и злой…
Он ведь и есть такой - сильный, весёлый и злой, - и моментами я ловил себя на том, что мне его по-настоящему жаль. Он ведь и есть такой – сильный, весёлый и злой, - и моментами я ловил себя на том, что мне его по настоящему жаль. А потом вспоминал читанные когда-то отзывы о Якове Блюмкине, как о человеке хвастливом, неуравновешенном, склонном к беззастенчивой лжи, порой (чего уж греха таить!) даже трусоватом - и окончательно терялся, не зная, что и думать о новообретённом союзнике…
- Через пять минут посадка в Харькове, товарищи! – крикнул из кабины второй пилот. – На снижении немного потрясёт, не переживайте!
Я выглянул в иллюминатор – внизу неспешно разворачивалась панорама украинской столицы, а вдалеке ярко зеленел прямоугольник лётного поля. Марк дёрнул меня за рукав и ткнул пальцем в иллюминатор со своей стороны. Я посмотрел – метрах в тридцати от нашего воздушного корабля приветственно покачивал крылышками маленький зелёный биплан с большими звёздами на фюзеляже и белой цифрой "7" на руле высоты. Пилот истребителя, заметив зрителей, помахал нам с Марком рукой в широкой бурой краге и неожиданно крутанул бочку, вызвав у моего спутника восхищённый вздох.
Звук моторов тем временем изменился, наш воздушный корабль опустил нос – заходим на посадку? Я прилип щекой к стеклу, стараясь разглядеть то, что впереди. Так и есть - прямоугольник аэродрома приблизился, возле коробочек эллингов можно уже было различить серебристые крестики самолётов. Замельтешили под крыльями кучеряво-зелёные липы, мелькнул шест с полосатой «колбасой» ветроуказателя – и наконец, колёса ударились о землю. Машина опустила хвост, сбросила скорость и, приглушив движки, зарулила на стоянку.
…Что ж, виток спирали событий замкнулся – с воздушного путешествия мы начали, им же и завершили свою эскападу. Знать бы ещё, как нас теперь встретят в коммуне?..
А в голове настырным комаром звенел разудалый, в том неповторимом одесском стиле, какого не постеснялись бы, пожалуй, ни Буба Касторский, ни даже сам Попандопуло, куплет любимого с детства артиста:
…По Руси мы прокатились
И сюда мы к вам явились.
Ездили на чем хотите,
Где хотите, как хотите,
Начиная с аэропланов
И кончая шарабаном…
Здравствуйте, здравствуйте,
Здравствуйте вам!..[8]
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. «Время собирать камни».
I
«Фиат», пронзительно скрипнув тормозами, затормозил на площадке перед парадным входом. Дневальный, тринадцатилетний пацан из младшего, четвёртого отряда, ростом едва достававший до обреза ствола своей трёхлинейки, сделал попытку вытянуться по стойке смирно. Винтовку в положение «к ноге» он держал левой рукой, правую же вскинул в пионерском салюте – обычный в коммуне знак приветствия для любой, хотя бы и полуофициальной ситуации. И надо было видеть, как вытянулась его веснушчатая физиономия, когда из распахнувшейся задней дверки наружу вылезли мы с Марком, изрядно помятые после многочасового сначала воздушного, а потом и автомобильного путешествия.
Из затруднительной ситуации дневального выручил Тёмка – как обычно, босой и с сигнальной трубой под мышкой. Услыхав кваканье автомобильного клаксона, он выскочил из дверей - и, увидав гостей, сориентировался почти мгновенно.
- Так нет здесь сейчас никого! – крикнул он. - И дежурный командир, и Антоныч в лагере, а здесь только я да дневальный. Поехали туда, я покажу…
Действительно, а я и позабыл – вот и
