Андрей Величко - Кавказский принц
– Ну что же вы так, Алексей Кириллович, неуважительно к окружающим относитесь? Вы же инженер, неужели не могли прикинуть, под каким давлением из ваших кишок дерьмо брызнет при переезде вас локомотивом? Там ведь дамы, их запачкало бы… Да и детишки на раскиданных по перрону мозгах могли поскользнуться. Нехорошо.
– Да что вы себе позволяете, кто вам…
– А чего вы мне тут разорались? Слюной на людей плюетесь… (я достал платок и сделал вид, что вытираю руку). Лучше послушайте, что я скажу. И зачем вам сдался этот вонючий паровоз? Хотите под мотоцикл броситься? Я вам предоставлю, даже два. Сначала под один, потом под другой, потом снова под первый… Или под самолет. На аэродром я вас не пущу, там и любой дурак сможет, а вы попробуйте за его пределами! Или подождите годик-другой, пока у нас подводная лодка появится.
– Господин, как вас там…
– Инженер Найденов, к вашим услугам.
– Господин инженер, я рассматриваю сказанное вами как оскорбление!
– И на здоровье, мне оно без разницы. Или на дуэль хотите вызвать?
Алчевский молчал.
– Значит, так. Великий Князь Георгий Александрович поручил мне передать вам приглашение приехать к нему в Георгиевск на переговоры о кредите, в котором вам отказало министерство финансов. Не советую затягивать. И, пожалуй, на этом текущий визит сочтем законченным, ваш расхристанный вид нравится мне ничуть не больше, чем я – вам. Денег на дорогу дать?
На этой операции был задействован практически весь шестой отдел – за многочисленными родственниками и знакомыми Алчевского велось плотное наблюдение. Никто из них и не собирался помирать. Это давало нам с Гошей некоторые основания с оптимизмом смотреть в будущее.
Число Михаилов в Георгиевске, дойдя до максимума в начале апреля, теперь стало снова уменьшаться. Уехало младшее высочество, строить под Царицыным летную школу. Среди свежеиспеченных пилотов, сопровождавших его, оказалось две девушки, с блеском прошедшие курс обучения на "Святогорах" и отправленных, как и другие, осваивать новую технику. Туда же отбыл и ставший лейтенантом Михаил Полозов, чтобы стать там главным летчиком-испытателем и заодно шеф-пилотом школы. Налетов уехал в Николаев, на недавно сменивший хозяев завод "Наваль". Остался только Половцев – его рабочее место как минимум на ближайший год было здесь. Пока в области конструирования ракет мое частое вмешательство не требовалось, и слава богу – как всегда, опять появилось сверхсрочное дело. И сверхважное, между прочим, потому как в критические времена трудно найти что-нибудь важнее идеологии. Наши пилоты в основном были очень молоды, казаки Богаевского тоже в массе своей преклонным возрастом не отличались. Следовало всерьез заняться надежным вложением в их головы определенных правил – пока они не закостенели с тем, что там уже было до того. Некоторое время я колебался – по идее, надо было создавать какую-то еще одну службу, нечто вроде идеологического отдела при секретариате Его Императорского высочества. Однако я сильно подозревал, что по факту новая служба все равно окажется не при высочестве, а при мне, и решил пока нагрузить уже имеющееся информбюро, а потом посмотреть, отпочковывать от него новое подразделение или оставить все как есть.
– Так что вот, Константин Аркадьевич, – сказал я пришедшему по моему вызову директору информбюро, – со всеми предыдущими заданиями вы справились, на мой взгляд, очень неплохо. Настало время заняться самым важным – патриотическим воспитанием молодежи, пока только нашей. Вы видели, каков возраст наших летчиков. Казаки тоже не мафусаилы. Я не буду вам говорить, какой золотой или платиновый дождь прольется на вас в случае успеха. Я только скажу, что предыдущие дела, в принципе, можно было и провалить. Это – нельзя ни в коем случае. Нужна идеология. Какой-то не очень сложный свод правил, как жить в мирное время и, главное, как жить и умирать на войне. И нужны люди, которые смогут постоянной самоотверженной работой донести эту идеологию до сердец наших мальчиков и все время укреплять ее там.
Константин быстро записал что-то в своей тетради и поднял глаза на меня.
– Значит, – продолжил я, – этот свод правил должен исходить из несложного постулата – человек, избравший своей судьбой военную службу, живет в долг. Он получает огромное по меркам гражданского лица содержание… по крайней мере так должно быть, и у нас это именно так и есть! Так вот, он его получает не за свою замечательную работу или красивые глаза. Это аванс за то, что в случае войны Россия даст ему приказ – победить или умереть. Да, могут быть безвыходные ситуации… но все равно человек, не выполнивший этот приказ, становится… вот тут я пока не очень представляю себе, кем. Чем-то вроде условно прощенного, которому еще надо доказать свое право вновь стать в один ряд со своими бывшими товарищами. Не выполнивший же его по своей нераспорядительности, неумению, глупости, из-за лени иди предрассудков, я уж не говорю про трусость – это не солдат и не человек вообще, это вошь, гнида или еще не знаю какое мерзкое насекомое. Такое можно смыть только особо выдающимся подвигом, да и то посмертно. Далее самое сложное. Надо как-то чуть разделить приказ Отечества и приказ командира – потому что последний может быть и неумным, и в исключительных случаях даже преступным. Например, приказ командира может быть нарушен только в одном случае – если его выполнение входит в противоречие с приказом высшего порядка. Каковой может быть отдан только двумя людьми – Его Императорским Величеством и Его Императорским Высочеством.
– Простите, – сказал Константин, – но такая работа обязательно должна быть привязана в том числе и к персоналиям! А пока высшее звено этой системы, еще входящее в нее – вы. Георгий Александрович, по вашему регламенту, уже вне ее.
– Да понимаю, что тут я становлюсь крайним, – вздохнул я, – но по другому не выйдет. Одна надежда, что меня за какое-нибудь очередное художество выпрут со службы, и это место займет Михаил Александрович. Но давайте от лирики вернемся к делу. Значит, главным в мирной жизни солдата должна стать подготовка к грядущей войне. Тут сложность, потому как это легко спутать с успешной карьерой. Наверное, надо сделать акцент, что главным судьей солдата в этом вопросе является он сам… В общем, это надо продумать. Да, и вот еще что. Кроме ваших людей, над воспитательными проблемами будут работать и люди от православной церкви, в ней еще должны сохраниться настоящие подвижники, их поиск уже начат. Составленные вами документы не должны вызывать у них отторжения, имейте это в виду.
– Разрешите, я подумаю над сказанным вами сегодня? – несколько неуверенно спросил Константин. – Слишком масштабное задание, и, извините, сейчас я просто не могу твердо обещать, что наверняка с ним справлюсь.
– Думайте, – вздохнул я, – только не надо растягивать этот процесс.
– Да, вот еще что, – спохватился Константин. – Этот ваш свод правил… кодекс… он должен быть разработан только для солдат или в слегка измененном виде и для сотрудников спецслужб тоже?
А что, подумал я, интересная мысль. По умолчанию пока считалось, что сотрудники спецслужб моралью вроде не должны быть особо обременены. Но ведь действительно, это же хорошо, если она у них будет! Только, как правильно сказал Константин, слегка видоизмененная. Я мысленно представил себе небольшую красную книжицу с золотым заглавием "моральный кодекс сотрудницы БД", и хмыкнул. Под этой аббревиатурой во внутренних документах шестого отдела проходила Татьянина служба, и "Д" – это был "Дом".
– Пока только для солдат, это срочнее, – закончил разговор я. – Для остальных – чуть позже.
Глава 26
По центральной улице Георгиевска, Самолетному проспекту, пронизывающему весь город от моста через Нару до резиденции цесаревича, ехал автомобиль. Как ни считай, первым в России четырехколесным средством передвижения с бензиновым мотором он не был. Но зато он был первым в мире действительно автомобилем, а не самобеглой коляской. Внешне этот девайс походил на ГАЗ-67, а конструктивно на Фольксваген Жук. Заднемоторная схема, двигатель оппозитный четырехцилиндровый, правда, в отличие от Жука, двухтактный, торсионная подвеска передних колес. Учитывая место его изготовления, понятно, что он назывался "Ока". За рулем лимузина восседал я – именно восседал, а не просто сидел, потому как был в мундире. Так как движение на проспекте даже из вежливости нельзя было назвать оживленным, я мог спокойно любоваться возникшим на пустом месте за полтора года городом. Разумеется, когда мы позапрошлой зимой сидели в только что купленном доме на окраине Серпухова и строили планы, среди них был и план будущего города. И, тоже разумеется, проплывавшие мимо меня пейзажи были похожи на первоначальный план не более, чем московская олимпиада восьмидесятого года на запланированный к тому времени коммунизм. В проекте было нечто продольно-поперечное наподобие Васильевского острова, а на деле получилось какое-то разлапистое дерево с умеренно кривым стволом-проспектом и отходящими от него просто кривыми ветвями-улицами. На предпоследней я повернул направо и скоро оказался в наконец-то построенном коттеджном поселке для инженеров. Конечным пунктом моей поездки был большой двухэтажный дом на участке в двадцать соток, одну половину которого вот уже четвертый день занимал главный инженер ГМЗ Густав Тринклер, а другую – его заместитель Сергей Князев. В данный момент тут происходило празднование новоселья. Гостей было немного – два инженера с моторного завода, один с женой, другой с секретаршей из заводоуправления, серпуховский полицмейстер с молоденькой супругой и, ошалевшая от нахождения в столь высокой компании, крыска из официальной Таниной конторы. Ну и я, кому начальник, кому директор, а кому – правая рука Его Императорского Высочества. Выгрузив из багажника машины (он был спереди, понятно) ведро с мясом для шашлыка и на всякий случай приложенную к нему инструкцию по приготовлению, я вручил это Татьяне, которая сразу позвала прислугу и начала распоряжаться, а Густаву с Сергеем подарил наручные часы "Полет" – каждому, естественно. Это была первая партия гомосековского производства, вполне приличные часы с автоподзаводом и точностью хода полминуты в сутки. В ожидании, пока накроют стол, гости расположились на веранде, где еще одно новомодное чудо техники, патефон, довольно приемлемо орало из угла голосом Шаляпина. Впрочем, в этом мире, за полной непричастностью фирмы Пате к его появлению, оно называлось дискофоном – назание "гомофон", в честь производящего оный ящик Георгиевского оптико-механического объединения, было отвергнуто еще на стадии подготовки к производству.
