Андрей Смирнов - Дары волшебства
Стали искать того, кто притащил в замок эту тварь — или, что тоже возможно, прямо в замке ее и вызвал. Вместо ответа обнаружили, что часть информационных полей — разрушена. Виновник торжества не был идиотом и знал, что его будут искать. Пока ифрит бушевал в спальне, он спокойно затер все следы и мирно ушел, не прощаясь.
Поскольку магическое расследование ничего не дало, было проведено обычное. Поиск вещественных улик был сильно затруднен тем, что тут устроил ифрит. В ходе допроса и тщательного исследования воспоминаний слуг и дворянства пришли к мнению, что хозяин ифрита замаскировался под дворянина и таким образом проник в замок. Что случилось с оригиналом, никто не спрашивал — и так было ясно, что его уже никогда не найти.
Вставал вопрос о мотивах. Кому это могло быть выгодно? Ответ лежал на поверхности. Клан Аминор колебался между Вомфадом и Ксейдзаном. Аминорцы традиционно поддерживали Кион, но с Гэал их связывал брак — вот этот самый брак между Хенкарном и Альтаной. Нет связки, нет и союза, не так ли? Но этот ответ казался сяишком простым. Слишком все грубо. Когда Вомфад узнал об происшествии, он во всеуслышанье объявил, что не имеет к этому никакого отношения, и даже предложил свою помощь в расследовании. Кое-кто воспринял это как издевку — благодаря слухам, распространяемым ита-Берайни, в совершенно «честные» расследования военного министра уже мало кто верил. Самилер в узком кругу признался, что не знает, что и думать. За покушением мог стоять и сам Ксейдзан. Уж слишком хорошо заметены следы и слишком плохо организовано нападение. Так или иначе, но Хенкарн и Альтана сумели сбежать. Ксейдзан не стал бы натравливать демона на свою родную дочь? Да, это как бы дает ему алиби. С другой стороны, он мог все очень хорошо рассчитать. Демон не убил ни одного высокорожденного (на Альтане вообще — ни царапины), зато здорово напугал супругов и разозлил всех аминорцев. Их как будто подталкивали к тому, чтобы они отвернулись от Вомфада. Самилер был в сомнениях, которые усиливались воспоминаниями о недавнем разговоре с Вилайдом. Герцог ита-Жерейн счел нужным поделиться с ним некоторыми идеями относительно того, как Ксейдзан поступает со своими союзниками. Он хочет впитать все кланы и возродить монархию. Он хочет откусить от Ниртога ита-Жерейн, взять под крыло Аминор, а в клане Кион — уже практически наложил руку на старшую ветвь наследования, представленную глупенькой и юной принцессой Идэль, которая по уши втюрилась в подосланного к ней Ксейдзанова «внучка».
Обстанбвка на верхах власти потихоньку накалялась, а до выборов оставалось еще полторы недели.
* * *Кантор кен Рейз стоял на опушке леса и безучастно смотрел на мощеную дорогу, что вела от Моста к столице Кильбрена. Цитадель, защищавшая врата между мирами, находилась за спиной кен Рейза, и он выглядел как самый обычный путешественник, только-только миновавший Мост и теперь прислушивающийся к своим впечатлениям от нового мира. Но Мост Кантор не проходил. К чему ждать, когда откроются общедоступные пути, если ты можешь создавать свои собственные? И на новый мир он внимания почти не обращал. Все миры, как и женщины, одинаковы: мелкие различия в пейзаже или цвете волос — несущественны. Внимание Кантора было приковано к заклинанию, считывающему содержимое информационного пласта. Да, так и есть: полтора месяца тому назад по этой дороге проехал человек, которого Кантор очень хотел отыскать.
Кантор — по крайней мере, в данный момент — не ощущал ни злобы, ни гнева. Прошло уже немало времени после той злосчастной дуэли, ненависть успела остыть и где-то в глубине души Кантор предпочел бы просто забыть об этой истории, забыть раз и навсегда. Но, как любил говаривать Локбар кен Рейз, есть вещи, которые должны быть сделаны вне зависимости от того, нравятся они нам или нет, и в этом вопросе Кантор был полностью согласен со своим отцом. Забыть об оскорблении? Он, сын хеллаэнского барона, скорее предпочел бы умереть, чем признаться, что способен на такое. Оскорбления забывают лишь смерды. Забыть желала лишь часть его души, часть, в существовании которой Кантор не желал признаваться даже себе самому. Другие части требовали иного, и голос их, подкрепленный обычаями, вспыльчивым характером младшего кен Рейза и самой ситуаций, в которой он оказался после дуэли, звучал гораздо громче. В Академию Кантор так и не вернулся. Он стал бы посмешищем для всех. Его учили в семье, в фамильном замке кен Рейзов — отец довольно плотно занялся его образованием. Все как будто вернулось на десять лет назад — и это было невыносимо, потому что он уже поверил, что стал взрослым, что способен сам решать свои проблемы. В семье почти не говорили о том, что произошло, но Кантору казалось: его позор висит в воздухе, как смрад, пусть даже «свои» делают вид, будто не замечают вони. Его будто заклеймили, и не нужно было слов, чтобы знать об этом. Все напоминало ему о том злосчастном дне, все казалось зеркалом, в котором отражалось его поражение. Принималась ли бабка Нэинья ворчать о том, что нынче Академия уже не та, раз туда принимают всякую иноземную шушеру, заводила ли сестренка Шейна разговор об очередной книжке с любовной историей, где молодой герой вырывал красавицу из лап могущественного колдуна, побеждая его отвагой и хитростью, начинал ли Сигран, его старший брат, рассуждать о видах стратегии, эффективных против воина, вооруженного заколдованным мечом и сделавшего в бою против мага ставку на скорость — как Кантор чувствовал, как у него мутится рассудок. Подступала ярость. Он злился не на Бездаря — да кто, собственно, этот Дэвид? Пустое место, ничтожество. Бездарю просто повезло. Его злили люди, которые — толком не понимая, что делают, — давили и давили на больное место. Кантор-которого-победил-Бездарь — вот кем он стал. И исправить это можно было только одним способом. Он знал, каким. Все это знали.
Отец… нет, отец ничего не говорил ему. Но с ним Кантор мучился больше всего. Все это молчание, разговоры исключительно по делу, спокойные рассуждения Локбара о природе сил, практика боевого волшебства, которой они уделяли, несколько часов каждый день… И этот безэмоциональный, оценивающий взгляд. Этот взгляд будто вынимал из Кантора душу. Ему казалось: Локбар словно взвешивает его на сверхточных весах; пытается понять, чего он, Кантор, стоит и, вообще, достойно ли это называться его сыном? Возможно, это были только его собственные страхи — отец всегда был холоден и спокоени никогда не демонстрировал излишнюю привязанность к собственным детям — но даже понимая, что его, возможно, терзает им же самим созданный фантом, Кантор ничего не мог с этим поделать. Возможно — в этом все дело. Возможно — так, а возможно иначе. Уверенность, властность и сила отца были тем идеалом, которому Кантор неосознанно стремился подражать. Он мечтал об уважении со стороны этого человека. Но о каком уважении могла идти речь, если он спасовал перед какой-то ничтожной вошью, чудом пробравшейся на скамью учеников и едва-едва сумевшей осилить первый курс? До Академии Кантора обучали его более старшие родственники и в том числе отец — и вот теперь своим поражением он как бы показывал, что ничему так и не научился.
Дэвид был просто букашкой, но собственное поражение, собственная глупость и медлительность, пренебрежение к столь жалкому противнику — вот что по-настоящему жгло кен Рейза. И нельзя было утолить этот неугасимый огонь иначе чем доказав всем, что случившееся — лишь случайность, досадная «очепятка» в блестящей истории сына хеллаэкского барона, Кантора кен Рейза.
Первые несколько недель после дуэли он не мог колдовать — Дэвид своим ковыряльником порядочно изувечил его гэемон. В фамильном замке разрывы были затянуты, местами энергетическая «ткань» наращена заново, и он — словно человек, у которого только-только срослись кости и который пытается встать на ноги после длительного периода неподвижности — снова начал совершать самые простые действия своим энергетическим телом. На полное восстановление ушли месяцы. Боль от повреждении эфирной ткани может быть намного более сильной, чем страдание, переживаемое при повреждении тела, и в отличие от телесной, эту боль не всегда можно убрать при помощи заклинаний — по крайней мере, полностью. Кантор, который пытался поскорее вернуться в форму, прошел все круги ада, прежде чем его гэемон регенерировал. Можно было совершенно подавить его магическую чувствительность — это избавило бы его от боли, но и затянуло бы восстановление. Мать так и предлагала поступить, отец оставил решение за ним. Кантор подумал: «Он ни во что меня не ставит. Думает, я боюсь. Если я соглашусь на безболезненное и долгое восстановление, я упаду в его глазах еще ниже — если только еще есть, куда падать…» — и выбрал быстрый путь. Прежде чем спустя недели и месяцы боль утихла, он успел проклясть свой выбор не раз…
