Лев Соколов - Последний брат
Еще пару минут они обсуждали детали.
— Удачи, — сказал им Трофим и хлопнул Амара по плечу.
— Удачи всем нам, — отозвался Улеб, и они с Амаром двинулись к лагерю, тихонько поскрипывая сталью на халатах.
— Слишком быстро идут, — сказал, оставшийся рядом с Трофимом Фока. После того как ему прокусили руку, был момент что он совсем расклеился, но сейчас уже вроде отошел.
Трофим и сам видел, что друзья спускаются по холму быстро. Впрочем, видимо и они сами также подумали, потому что одна из облаченных в хуяг фигура положила другой руку на плечо, и они пошли медленней, и даже с некоторой вальяжностью, которую нарушало лишь слишком частое верчение головами во все стороны.
Наблюдая с опушки, Трофим и Фока видели, как двое подошли к лагерю, и как у ближайшего к лесу шатра откинулась пола, и оттуда навстречу лазутчикам высунулся страж.
— А, все-таки есть второй караул… — прошептал Фока.
Трофим снова ничего не ответил, напряженно наблюдая за происходящим.
Страж, высунувшийся из шатра, должно быть, что-то спросил у пришедших. Наверное, его удивило, что караул оставил пост, да еще и вдвоем. Амар что-то ответил ему измененным голосом, так что стражу пришлось некоторое время соображать, кто же это перед ним.
Это все Трофим мог только предполагать. Зато он точно видел, как один из его друзей подошел к высунувшемуся из палатки стражу вплотную, после чего страж повалился обратно в палатку, и оба друга нырнули внутрь следом, один сразу, а второй, повертев по сторонам головой. Через некоторое время они появились из палатки, и один призывно махнул рукой.
— Пошли, — сказал Трофим, и они с Фокой быстро побежали по склону.
Пока они бежали к лагерю, Улеб и Амар уже успели выбраться из шатра. Все вчетвером они остановились у его стены.
— Было двое, — сказал Улеб.
— Может, и еще есть? — спросил Фока.
— Мы это скоро узнаем, — пообещал Трофим. — А теперь — к лошадям.
Друзья взяли свои седла там, где их и оставили, хотя седельные сумы муголы перерыли и взяли оттуда все что было мало-мальски ценного. Пошли к лошадям. Лошади тихо пофыркивали, но ни одна из них не заржала. Они тянулись к Амару теплыми губами, и требовали ласки и вкусного, — к хорошему быстро привыкают даже лошади. И только некоторые кони настороженно косили глазами. Но и они не подали голоса, так как тоже привыкли к Амару и признавали его право быть рядом. Улеб и Трофим оседлали и взнуздали своих коней, потом коня Амара и четвертого — для Фоки. Всякий раз, звякнув уздой или подпругой, друзья настороженно замирали, но ночь была тиха. Вымотавшиеся за день и ночной бой стражи спали всласть. «Занятно, — подумал Трофим, — если бы мне кто день назад сказал, что я когда-нибудь буду ненавидеть людей и одновременно желать им самого тихого крепкого и спокойного сна, я бы решил что такого не может быть. Но сейчас я желаю вам самого глубокого сна. Спите стражи».
— Этих берем? — Улеб указал Амару на быков, которые обычно тащили повозку.
— Оставим Хунбишу на бедность. Пусть попробует на них за нами погоняться.
Наконец к каждой оседланной лошади привязали по запасной. Освобожденные от пут кони начали перешагивать, каждый удар копыта о землю казался Трофиму оглушительным, но лагерь пока был тих.
Друзья оседлали лошадей, Амар и Улеб легко, Трофим старательно, а Фока с зубовным скрежетом, когда ему пришлось схватиться рукой за повод.
— Справишься? — спросил Трофим.
Фока кивнул, левой рукой обмотал поводья вокруг запястья.
— Давайте потихоньку вперед, — шепнул Амар. — Шагом, чтобы лошади сумели за вами построиться.
Трофим тронул бока лошади ногами, и та легким шагом пошла вперед. За ней двинулся Фока, двинулись, когда натянулись поводы, привязные, а за ними повинуясь инстинкту, медленно пошли и остальные лошади. Для них это было дело привычное — много раз их водили табуном не хозяева, а назначенные коноводы. Заблудших и отстающих сзади погоняли Улеб и Амар. Перестук копыт участился, стал дробным, а лагерь по-прежнему был тих. Испортил все тот самый вредный коняга, который прежде ни за что не желал принимать ласки Амара. Сначала он попробовал задержаться, а потом когда Амар легко подхлестнул его легким ударом плети по крупу, тот вернулся в табун, но при этом решил попрощаться с хозяином звонким и чистым голосом.
Ржание разнеслось над ночной равниной, и в лагере наконец кто-то проснулся. Неизвестно, был ли это хозяин коня, или кто-то другой, но сперва недоуменные, а потом тревожные крики заполнили ночной воздух.
— Гони! — крикнул Амар, и Трофим послал лошадь, переводя её в галоп, чувствуя как ритмично и слитно заходило под ним лошадиное тело.
Фока скакал рядом, закусив губу. Табун начал набирать скорость. Трофим обернулся и увидел, как шатры лагеря быстро уменьшаются. Свистнуло в темноте, и пролетевшая над Амаром и Улебом стрела попала в шею, как раз под затылок одной из лошадей с краю табуна. Лошадь рухнула на колени как подкошенная и, перекатившись пару раз, замерла на земле. Две других запнулись об неё, но выровнялись и прибавили скорость. Теперь табун подгонял еще и испуг.
— Спасибо за подмогу, — пробормотал Улеб.
В этот момент от лагеря раздался разноголосый и разнотоновый свист, и несколько коней ответили ржанием, признавая своих хозяев. Идущие в конце табуна начали сбавлять темп. Улеб и Амар применили плетки, и кони подстегнулись, но двое, в том числе и тот самый упрямый конек, отвернули вправо и начали разворачиваться к лагерю. Амар вытащил лук, вложил стрелу и, выбрав момент в волнах лошадиной скачки, пустил стрелу. Мгновением позже выстрелил и Улеб. Стрела Амара вонзилась в шею, и конек сник, сбавляя темп и оглашая ночь оглушительным ржанием. Улеб попал в живот, и второй несчастный конь, наоборот, прибавил скорость и унесся в ночь отчаянными скачками. Свист сзади продолжался. Еще несколько коней отвернули. Табун разделился на две неравные части — большую, которая продолжала привычно идти за основной массой сородичей, и меньшую, которые слишком были привязаны к хозяевам, чтоб не ответить на их зов. Эти пытались выбраться из потока, и замедляли движение.
— Бьем лучших… — горестно пробормотал себе под нос Амар и снова пустил стрелу в убегающего жеребца.
Улеб вторил ему, хотя его стрельба и не была так результативна. Все-таки стрелять, полуобернувшись назад, он не привык.
Трофим увидел, как привязанная за лошадью Фоки коноводным поводом лошадь заржала и попыталась сбавить ход, но повод тянул её, и она бежала, оглашая ночь отчаянным ржанием. Наконец, отчаявшись вернуть своих коней, муголы решились на последний шаг, в воздухе засвистело, и ночь прошил залповый град стрел. Но для стрельбы при луне уже было слишком далеко, и их подвело неверное упреждение. Стрелы с глухим стуком втыкались в почву впереди и правее уходящего от лагеря табуна.
— Сейте хлеб, растите репу, пахотники! — закричал сзади Улеб тягчайшее в его понимании оскорбление, обернувшись к лагерю и сложив руки горкой. — Вы не мужи крови! Не вам носить мечи! — И вслед за этим издал победный клич, нечленораздельный и радостный.
— Они умеют стрелять и на звук! — крикнул ему Амар.
— Пусть стреляют! — гаркнул Улеб.
И от его слов и крика Трофиму тоже передалось радостное возбуждение. В перестуке копыт и ржании звучало: Они ушли. Вырвались. Уцелели. И значит, — победа!
* * *Великий хаган Мугольского улуса Урах-Догшин сидел на подушке в своем походном шатре. Далеко был он отсюда мыслями. Как сквозь покрывало тумана слышал он доносящиеся снаружи звуки вставшего на стоянку отряда. Рассеянным взором глядел на стены шатра и кошму, где, раскрывшись, возлежала наложница. Хсю-Ва, лучший цветок покоренных областей Джун-Го…
Он рассеяно оглядел её и провел рукой по крутому бедру. Хсю-Ва пошевелилась во сне. Вздорная баба… Болтливая. Характер несносный. Она одна из немногих решалась не просто прекословить ему, но еще и повышать при этом голос. Возжелав новых украшений, она вынимала из него всю душу. Болтливая даже в обычное время, она могла трещать не переставая, когда, как она говорила, «исполнялась волнения». Но хуже всего была её привычка, тыкать его — самого хагана — пальцем в бок для привлечения внимания, и доказательство своей болтливой женской правоты. Отучить её от этого не могли даже тяжелые подзатыльники. Впрочем, все это окупалось искусностью Хсю-Ва в делах любви. Только она могла заставить его так, как она это называла, «исполняться высшей радости мужества». Своими искусными ласками она доводила Ураха до высшего наслаждения. Возможно, ей это удавалось так хорошо именно потому, что как подозревал Урах, сама она особого наслаждения не получала… За ласки приходилось платить исполнением её многочисленных прихотей. Что делать, — ведь если брать Хсю-Ва без её согласия, удовольствие вполовину не так хорошо. Урах пробовал… Когда-нибудь она доведет его. Или просто надоест. Тогда он лишит её и болтливого языка, и жизни.
