Александр Маркьянов - Сожженные мосты. Часть 3
— Где ты это взяла?!
Вместо ответа в графа Ежи полетел бокал, затем еще что-то. И то и другое он отбил. Потом он схватил ее — Елена оказалось на удивление сильной, она билась в его руках как безумная, выкрикивая самые страшные проклятья и ругательства. Графу Ежи удалось отделаться сравнительно легко, несколькими царапинами на лице и несколькими синяками. Связав ее своим ремнем, он бросил ее на диван. Каким-то образом ухитрился надеть брюки, рубашку, потом вывернул на ковер ее сумочку — так и есть. Еще пакетик был неопровержимым свидетельством обвинения.
— Говори!
Граф схватил пакетик, оторвал край.
— Говори!
— Пшел вон! Пся крев! Не трогай, ненавижу!
Граф Ежи наклонил пакетик — и белая дрянь посыпалась на ковер. Когда один пакетик опорожнился — граф взял второй, надорвал.
— Говори, а то лишишься и этого!
— Москаль, пшел вон!
На какой-то момент ему пришла в голову идея притащить ее в поместье, там был действующий костел в селе. Капеллан Подольский поймет, если он скажет правду, в конце концов он же его и крестил. Обвенчает — а дальше что муж с женой делает — то его дело. Отсидится в поместье месяц — другой, переломается, бросит эту поганую привычку.
Но бросит ли? Граф Ежи мало знал про наркомафию — но знал, что наркодилеры никогда не оставляют свои жертвы в покое. У каждого налаженная сеть, каждый клиент — ценен. Найти хорошего клиента с деньгами очень сложно, полиция следит за этим делом, можно нарваться на полицейского осведомителя, и тогда — от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ. Не всю же жизнь она будет отсиживаться в поместье, вернется в Варшаву — а там эта мразь снова найдет ее. Увести в Петербург? А там что — нельзя достать что ли? Попроситься на службу в дальний гарнизон, уйти из Гвардии? И что это за дело такое — польский шляхтич бежит в дальний гарнизон?
Нет. Надо по другому.
Граф перевернул пакетик, развеяв дрянь по ветру. Спокойно начал застегивать рубашку.
— Я люблю тебя, Елена. И не хочу, чтобы ты принимала это.
— А я ненавижу! Ты москаль, вот ты и проявил свое москальское нутро! Ни один москаль не дает свободы людям жить так, как они хотят! Такие все москали!
— Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты убивала себя.
— А я тебя ненавижу! Иезус, какая же я дура, что связалась с москалем!
Граф Комаровский надел часы — хорошо что не разбила — посмотрел, сколько времени.
— Развяжи меня!
— Развязывайся сама.
— Ненавижу!
Вместо ответа, граф Ежи прошел в холл, надел ботинки. Сильно хлопнул дверью…
У Елены был мотороллер, машины не было — но это было скорее проблемой. Мотороллер в городе развивает скорость куда большую, чем автомобиль, потому что ему не страшны никакие пробки. Граф правильно рассчитал — ей срочно понадобилась доза, и, развязавшись, освободившись от ремня, она немедленно оседлала свой мотороллер и понеслась куда-то как сумасшедшая. Он, на взятом утром напрокат польском Фиате последовал за ней и дважды чуть не потерял: на Лазенковском мосту и потом, у пражского порта, где пробки днем и ночью. Каким то чудом, упустив ее из виду у стадиона, он вылетел на Ягеллонов, широкую дорогу в новой Праге, названную так в честь старинной польской королевской династии. Каким-то чудом он узрел ее новенькую желтую Веспу[66] брошенной у одного из домов на Ягеллонов. И, приткнувшись, где придется, с нарушением правил, стал ждать…
Рукоятка револьвера «Наганъ Императорский Оружейный Заводъ въ Туле 1924», рубчатая, шершавая с гладкой стальной именной пластинкой жгла руку. Ну, хорошо, вот он нашел, куда она приехала — и что дальше. На Ягеллонов десять тысяч человек проживают даже больше — как он узнает, в какой именно квартире тут торгуют отравой? По всем пройдись? Что за бред…
Скажите — вы тут наркотиками не торгуете?
Стук в стекло испугал графа Ежи так, что он едва не даванул на курок, инстинктивно. Хорошо, на старых Наганах спуск тугой, а то бы…
На него через боковое стекло машины смотрел полициянт в плаще…
Черт…
Граф Ежи опустил стекло, где, на старых польских Фиатах оно опускалось медленно, поскольку электростеклоподъемников не было и приходилось крутить ручку.
— Прошу документы, пан.
— Пан граф, извольте, любезный. Граф Ежи Комаровский, к вашим услугам.
На полицейского это не произвело никакого впечатления. Он был поляком, и не шляхтичем — но он был полицейским, и закон был на его стороне. А оштрафовать шляхтича — даже приятно. Чертовски!
— Пан граф, прошу документы, и документы на машину.
Документы на машину хранились в кармашке солнцезащитного козырька, личные документы были в кармане, но только пропуск в штаб округа. Граф Ежи достал и подал полицейскому и то и другое — на пропуске была фотография и все данные.
— А в чем дело, пан полициянт?
— Здесь запрещена парковка, пан граф. Знак в двадцати метрах за вашей спиной.
— Я его не видел!
— И тем не менее он там есть, пан граф. Можете выйти из машины и лично убедиться в этом.
Граф Ежи бросил отчаянный взгляд на маленький желтый мотороллер. Пока он там был — но в любой момент его там могло не стать.
— Извольте побыстрее, пан полициянт! Сколько за штраф?
— Не торопите событий, пан граф… Кстати, что это у вас с лицом?
Полициянт решил сверить личность подателя документов — и свежие кровавые царапины на лице бросились в глаза.
— Поссорился со своей паненкой… — буркнул граф.
Полицейский тем временем усиленно размышлял. Вообще то, он не прочь был пополнить содержимое своего кармана, так он делал не раз. Но тут… странное что-то, граф — а на такой развалюхе и весь исцарапанный. Пропуск, похоже, подлинный, да и Комаровский… похоже родственник, может даже сын графа Тадеуша. Нет, не стоит рисковать.
— Пятьдесят злотых за штраф, пан граф. Сейчас я выпишу квитанцию. Оплатите в банке или ссудной кассе…
Графу Ежи повезло — из-за появления полицейского ему пришлось тронуться с места и кружиться по Ягеллонов, разворачиваясь на круге, а с другой стороны — объезжая костел. Была большая вероятность того, что Елена ускользнет, а он этого не заметит. Но тут Иезус еще раз помог графу — он заметил Елену как раз, когда ехал в сторону станции Варшавский зоопарк.
Ему удалось проследить за ней до Летающей тарелки. Судя по тому, что она отправилась в клуб веселиться — свою дозу она раздобыла…
22 июня 2002 года
Окрестности Багдада
Ибо каким судом судите — таким и будете судимы
И какой мерой меряете — такой и вам отмерено будет
Интерес к себе я почувствовал сразу же, как только самолет особой авиаэскадрилии приземлился в Багдаде, еще в терминале аэропорта. Двое приклеились ко мне сразу, на выходе — они даже не пытались скрываться, они просто шли и шли за мной — шли до конторки, где я взял напрокат машину, шли до стоянки прокатных машин, приклеились и ко мне на шоссе — у них была Кама с форсированным двигателем-шестеркой, на дороге она выжимала до двухсот пятидесяти и оторваться от них не представлялось никакой возможности. Столь наглая, вызывающая слежка могла иметь только одно объяснение.
Когда я въехал в центральный квартал города — раздался телефонный звонок. Воистину, все беды в этом мире теперь начинаются с телефонного звонка. Телефонировал не кто-нибудь — а лично генерал-губернатор, князь Абашидзе. Договорились встретиться за городом, по дороге на Кербелу. Вспомнилось — весь мир Кербела, круглый год ашура. Кербела — святой для шиитов город, город где пролилась кровь имама Али, зверски убитого во время религиозного раскола.
Послание от Володьки я все же получил… догадались позвонить из посольства, когда я был в воздухе, и когда ничего уже нельзя было изменить. Послание они получили… но сначала подумали, что писал сумасшедший, и только сейчас догадались переправить его мне. Я же его прочитал без труда.
Утешало одно — получаса, проведенного на борту самолета, хватило чтобы все понять. И даже — кое-что предпринять.
Интересно… когда и меня начнут убивать?
На взятом в прокат Егере я неспешно ехал по широкой, четырехполосной бетонке направляясь к Кербеле. Дорога была запружена техникой, самой разной. Особенно досаждали комбайны — здесь уже пришло время собирать урожай и здоровенные, угловатые стальные слоны, выкрашенные по местной моде в ослепительно белый цвет, занимали своими тушами полторы полосы движения, создавая за собой пробки. Удивительно — но полиция не обращала на них никакого внимания, хотя должна была бы штрафовать за такое. Видимо здесь — свой уклад и свои вековые устои, комбайн что верблюд или осел…
По левую руку мелькали белые шатры складов и заводских корпусов, по правую мертво желтела полоса отчуждения космодрома. Космодром давно был закрыт, сейчас для выведения полезного груза на орбиту использовались ракеты воздушного старта и воздушно-космические самолеты. Но отравленная ядовитым ракетным топливом — гептилом земля была потеряна, по меньшей мере, на полвека.
