Андрей Дай - Без Поводыря
Неисповедимы пути Твои, Господи! Но и тебе, Всемогущий, далеко до замысловатых вывертов женской психологии! Знаете, с чего начала разговор явившаяся после обеда ко мне Наденька Якобсон? Ни за что не догадаетесь, как не смог догадаться я. Ведь видел же ее сверкающие от желания поделиться «открытием» глаза. Знал, о чем нынче судачат на всех углах. Полагал, что и она сейчас же потребует немедленно вывести из различных предприятий как можно больше наличности, с тем чтобы бабахнуть всю эту гору разноцветной бумаги в государственную ренту. А она спокойно – стальные нервы, даже завидно – уселась на приставленном к кровати стуле, сложила узкие ладошки поверх лежащего на коленях портфельчика и вдруг спросила:
– Герман, умоляю вас, откройтесь мне! Скажите! Вы что? Берете взятки?
– С чего вы взяли? – совершенно искренне удивился я. Уж в чем-чем, а в этом меня еще никто не обвинял.
– Намедни я побывала у господина Мартинса в банке, – глубоко вздохнула девушка. – Пыталась привести в должный порядок ваши, сударь, долги. И каково же было мое удивление, когда Гинтар Теодорсович вдруг заявил, что, дескать, известными ему задолженностями вы более не обременены! И как же я должна была это принимать?
– А в чем, собственно, дело? – улыбнулся я. Отличная новость, что ни говори! Часть векселей я еще до побега закрыл из средств, присланных принцем Ольденбургским. Очень не хотелось, но все-таки пришлось. Дядя Карл, помнится, говорил, что я могу располагать по своему усмотрению суммами до ста тысяч рублей, а я всего-то двадцать временно позаимствовал. Еще часть вовремя привез Гилев-младший.
Остальные долговые обязательства, в общей сложности – на триста с хвостиком тысяч – к учету ни в один из банков кем бы то ни было предъявлены не были, и именно их должен был постараться выкупить старый прибалт. И теперь он, посредством моего навязчивого финансового консультанта, заявлял, что наша с ним операция увенчалась успехом.
– Ну как же, Герман! – Мадемуазель Якобсон даже порозовела от возбуждения. – Управляющий попросту отказался сообщить, из каких, мне неведомых, фондов взялись деньги для выкупа ваших долгов. Когда же я стала настаивать, заявил, что, дескать, вы изредка попросту приносите весьма серьезные суммы для расчетов с кредиторами! Просто! Просто приносите, Герман!? То сто, то сто тридцать тысяч. А то и больше! Откуда они?! Что еще я могла подумать, кроме того, что вы обложили поборами большую часть туземных торговых людей? Это, вы должны признать, единственная серьезная причина вашего стоического нежелания покидать эту… этот край!
– Боюсь вас, Наденька, разочаровать, – развел я руками. – Но – нет. Я не брал и не собираюсь этого делать и впредь.
– Но откуда тогда…
– И не намерен раскрывать вам, сударыня, всех своих секретов, – быть может, немного более жестко, чем собирался, закончил я. – Довольно и того, что вы, не спросясь дозволения, взяли из моего стола!
– Что?! – вспыхнула фрейлина цесаревны. – Вы! Как вы… Вы смели подозревать меня в том, что я рылась в ваших бумагах?!
– Ну не на комоде же в гостиной вы взяли все это, – я неопределенно крутанул ладонью. Честно говоря, сам не рад был, что затронул эту тему. Ничего секретного в тех документах не содержалось. Все хоть сколько-нибудь серьезные бумаги либо хранились в огромном, величиной с комнату, сейфе в подвале, либо находились среди моего багажа, когда покидал свой томский теремок. Кроме того, было по-настоящему любопытно наблюдать за попытками этой девушки разобраться в изрядно запутанных, зачастую и не оформленных должным образом, делах. А посему и на «экспроприацию» бумаг из ящиков стола в кабинете я посмотрел, что называется, сквозь пальцы.
– Это все, – девушка яростно сбросила портфель с колен, и он со звуком упавшего кирпича рухнул возле кровати, – валялось прямо на столе! А вы, сударь… Вы бесчувственный, самовлюбленный, облезлый воробей!
Якобсон вскочила, прожгла меня насквозь полыхающими мегаваттным лазером глазами – и выскочила из комнаты. Вот и поговорили, едрешкин корень!
А я готовился, подробности велел разузнать об этих чертовых ссудных кассах. К князю Кекуатову скаута гонял. Хотел «убить» финансовую консультантшу известием, что в украшенную пеликанами сберкнижку все равно позволят вписать не более трехсот рублей. Притом что за один раз на счет можно положить не более червонца. Смехотворные, при моих-то оборотах, суммы. А не десятки тысяч, как она наверняка планировала.
И все зря. Только вновь поссорились. Можно подумать, мне заняться больше было нечем. Я и без этих ее бухгалтерских эквилибриз едва себе мозг набекрень не свернул в попытках решить, как же разместить целую толпу омских чиновников с семьями, когда они прибудут в Томск. Да еще обеспечить их рабочими местами. Учитывая, что и без них в губернской, а теперь и региональной, столице – с жилплощадью натуральнейший дефицит. Да и в присутствиях, несмотря на существенный некомплект служащих нижнего звена, о свободных помещениях давно забыли.
Нужно было требовать у магистрата подходящий участок под строительство здания администрации Главного Управления. Выбивать деньги, договариваться со строителями и поставщиками материалов. Заказывать, отвлекая и так перегруженных работой городских архитекторов, проект…
Но и с загадкой как попало валявшихся в моем кабинете бумаг тоже стоило разобраться. Чуяло мое сердце – неспроста они вдруг выползли из запертых на ключик ящиков, где я, абсолютно точно помню, их оставлял перед отъездом. Неладно что-то было в моем датском королевстве.
На счастье, мой теремок – не Зимний дворец. Нет у меня ни тысяч слуг, ни орд праздношатающихся придворных, ни армии конвойных гвардейцев. Весь штат усадьбы не больше десятка человек, включая дворника – по совместительству конюха, – и повара с двумя поварятами-помощниками. В путешествие со мной уезжал только Апанас – он же и старший слуга, что-то вроде дворецкого. Остальные по идее должны были оставаться на месте, и если выяснится, что жандармы свой любопытный нос в мои бумаги не совали, под подозрение попадает не так уж и много людей.
Не нужно было обладать детективными талантами Варежки, чтоб, задавая вопросы и получая ответы, вызнать, что с обыском в терем никто не приходил, а господин Карбышев вообще избегал дверей кабинета. Но буквально за пару недель до моего возвращения в бессознательном виде один из слуг, как мой белорус выразился, «по хозяйству мужичок» и заведующий каретным сараем, попросил расчета и будто бы даже уехал из Томска. Другим дворовым свое решение объяснял тем, что будто бы получил нежданное наследство – небольшую лавку и дом в Семилужках.
Ему еще и завидовали. А по мне, так очень уж это все подозрительно выглядело. Бумаги из запертых ящиков стола сами собой переместились на столешницу, что, как я искренне полагал, невозможно без соответствующего ключа или слесарных навыков. И вот единственный из всей прислуги обладающий нужными знаниями человек вдруг неведомо как получает изрядную сумму денег…
Был бы я, что называется, ходячий – и тут не стал бы тревожить господина Иринея Михайловича. У него и так заданий было выше головы, не считая семейных… ну, скажем, хлопот. Его супруга, наша незаменимая фотоледи, была на сносях, старший сын учился в гимназии, и поздней осенью чета Пестяновых обзавелась приличной усадьбой в районе Белозерья. Добавим еще сюда мои поручения по исследованию жизненного пути моих новых сотрудников, которые, к слову сказать, вообще пока еще проживали в славном городе Омске… Начальник и пока единственный сотрудник моей личной разведки не жаловался. Понимал, что не за красивые глаза я его следом за собой в Главное Управление перетащил и в чинах повысил.
Тем не менее – пришлось. И Миша Карбышев буквально настаивал. Я понимаю, это в нем жандармское прошлое играет, и ему попросту неприятно осознавать, что все неприятности случились именно в то время, когда дом как бы находился на его попечении. Да, признаюсь, и мне было чрезвычайно любопытно. Как уже, кажется, говорил – ничего сколько-нибудь серьезного в тех бумагах не было и быть не могло, – навыки работы с документами особого режима секретности в мое время вбивали быстро, эффективно и на всю жизнь. Потому и утечка информации совершенно не пугала. Однако выявить человека, приложившего усилия, подкупившего моего дворового человека, очень бы хотелось. Хотя бы для того, чтобы понять, с какими силами и почему теперь меня сталкивает лбами судьба.
Варежка пообещал заняться на досуге. Я и не настаивал. До Семилужек, если мне память не изменяет, примерно пятнадцать верст. Не так уж и далеко, но по весенней распутице и немало. И сам, что называется, с головы до ног перемажешься, и лошадь заморишь.
Пока суд да дело, подкралось шестнадцатое апреля. И вечер, когда у огромного числа подданных российского императора в головах едва мир кверху тормашками не перевернулся. Было обнародовано потрясающее известие: на государя было совершено покушение. Некий господин Каракозов, саратовский дворянин, выгадал момент, когда Александр выходил из ворот Летнего сада, где прогуливался в компании своих племянников – герцога Лейхтенбергского и принцессы Баденской, – и даже вытащил пистоль, но был немедленно схвачен героическими сотрудниками Третьей канцелярии, изображавшими из себя праздно гуляющую публику. Доморощенный террорист успел выстрелить только раз, никого, милостью Божией, не задев. После задержания, еще в присутствии государя императора, Каракозов будто бы вел себя нервически, выкрикивал бессмысленные фразы и ругался.
