Смертельный дозор - Артём Март

Ночевала тучка золотая

На груди утеса-великана;

Утром в путь она умчалась рано,

По лазури весело играя…

Заслушавшись, я с улыбкой подхватил:

Но остался влажный след в морщине

Старого утеса. Одиноко

Он стоит, задумался глубоко,

И тихонько плачет он в пустыне.

Наташа при этом оторвалась от гор и изумленно посмотрела на меня. Ее большие глаза оказались такими чистыми, такими глубокими, что я подумал, вот-вот в них утону. Снова. Как тонул десятки и десятки раз в моей прошлой жизни.

— Тебе тоже нравится Лермонтов? — Тихонько спросила Наташа.

Признаюсь, всю жизнь я был равнодушен к стихам. Я, простой станичный парнишка касался их только в школе. И размышлять о красоте стихотворных форм, об изящности рифм, мне никогда не приходилось.

А вот Нашата всегда любила стихи. Особенно Лермонтова. Она часто читала их мне, когда мы гуляли, будучи молодыми. И потом, через много-много лет, чтобы успокоить меня в минуты, когда старые раны снова давали о себе знать. В такие моменты ее тихий бархатный голос и строки, что она читала, волновали мне душу. Доносили истинную красоту и суть чудесных стихов. Заставляли навсегда запечатлеть их в памяти.

— Пойдем, Наташ. Скоро начнет темнеть. Мне нужно вернуть тебя домой до наступления сумерек.

Неподалеку звучал неприятный визг ручных пил. Стук топоров. Это были танкисты, вырубавшие деревья себе на строительство окопов. Мы тихонько пробрались к могучему ореху, под которым жила Муська.

— Надеюсь, сюда не доберутся, — сказала Наташа, настороженно оглядываясь куда-то в сторону шумевших на вырубке солдат.

— Не должны, — ответил я, подсаживаясь к ореху, со стороны норки.

— Близко ты подошел, Саша, она не…

Наташа, уверенная, что лисица нам не покажется, вдруг удивленно замолчала, видя движение в норе.

Муська высунула остренькую, черноносую мордочку. Замерла принюхиваясь.

— Она уже привыкла к людям, — сказал я. — Знает, что если приходят они, то с ними всегда появляется и еда.

Я аккуратно скинул вещмешок, достал оттуда банку собачьих консервов, что на заставе парни добавляли в кашу нашим мохнатым погранцам. Взялся за штык-нож.

— Вот, — шепнула мне Наташа, протягивая свой складной ножик, — там есть открывалка.

Я принял ножик, и Наташа коснулась моей руки. Покраснев, смущенно спрятала взгляд.

Вскрыв банку, я медленно поставил консервы в полуметре от норы. Сам отошел немного и уселся на землю прямо напротив норы.

— Что? Уже не боится? — Наташа подошла ко мне, опустилась рядом, на корточки.

Лиса пошевелила носом. Вылезла на полкорпуса и опасливо прислушалась.

— И правда… Не боится… — Прошептала Наташа.

Муська аккуратно вышла из норы, и Наташа снова шепнула:

— Не хромает.

— Угу, — кивнул я с улыбкой.

Лиса, уже осмелевшая, подбежала к банке, стала жадно есть вкусные мясные консервы.

— Какая она стала пухленькая, — сказала Наташа, имея введу раздавшиеся бока лисицы.

С этими словами она тоже присела на сыроватую лесную подстилку, рядышком со мной.

— Она не пухленькая, Наташ.

Девушка удивилась, потом нахмурилась и глянула мне в глаза.

— Хочешь сказать?

— Да. Щенная она. Скоро выведет лисят. Потому мы с парнями ей дневную норму питания и подняли.

— Теперь она точно перезимует, — сказала девушка и придвинулась ближе ко мне, коснулась бедром моего бедра. Прошептала: — Спасибо, Саша.

— Не за что, Наташ, — ответил я и нежно обнял ее за талию.

Глава 18

Наташа прижалась ко мне, словно воробушек. Я почувствовал тепло ее молодого тела.

— Смелый, сильный, — замурлыкала она, — добрый. Животных любишь. Чего мне еще о тебе надо узнать?

— А что ты хочешь? — Тихо спросил я.

— Ну… Например… Ждет ли тебя дома какая-нибудь девушка? А то мало ли…

— Нет. Не ждет.

— Серьезно? — Наташа изобразила удивление, но в глазах ее я увидел счастливое чувство облегчения.

— Серьезно.

— Такой красавец, парень хоть куда. Пограничник… И не ждет?

— Нет.

— Никогда не поверю, — рассмеялась Наташа тихонько.

— Ну… — я хитровато приподнял бровь, — если задуматься, то кое-кто, все же ждет. Вернее, ждал

— Это кто же? — Наташа снова сделала вид, что удивилась.

— Ты. Сегодня. У маршрута.

Наташа опять рассмеялась и, положив мне голову на плечо, нежно прошептала:

— Дурачок ты, Сашка.

Так и сидели мы с Наташей, прижимаясь друг к другу. Сидели и наблюдали за Муськой, с аппетитом уплетавшей консервы.

В тот момент я будто бы до конца прочувствовал, что вернулся в молодого себя. Что Наташа тут, и моя жизнь действительно началась заново. Правда, теперь, вместо непоседливой юной души, какая была у меня когда-то, в груди поселилось спокойная уверенность. Теперь все будет хорошо. Теперь, чтобы ни случилось, жизнь моя пойдет по иному пути. По тому, что я уже начал сам себе прокладывать.

Внезапно Муська оторвалась от банки, приподняла головку и навострила уши. Глянула куда-то вправо.

Я насторожился, но решил пока не беспокоить Наташу. Девушка, положив мне голову на плечо, прикрыла глаза. Ее теплые ручки нежно разминали грубые пальцы моей правой руки, бессознательно игрались с ними. Перебирали.

Когда Муська вдруг схватила банку с остатками еды в зубы и поволокла ее в нору, я услышал вдали голоса. Неразборчивые, они тем не менее становились громче с каждой секундой.

— Что там? — встрепенулась Наташа.

— Тихо. Кто-то идет.

— Кто?

В глазах девушки блеснул страх. Ей нельзя было находиться так близко к границе, и если поймают, хлопот не оберешься.

— Усиление наше. Ребята-танкисты, — я поспешил пересесть на одно колено, всмотрелся в голый лес.

Там уже виднелись приближающиеся фигуры. Их было трое.

Наташа, попыталась было вскочить на ноги, но я ее остановил.

— Тихо, говорю. Попадешься — у всех будут проблемы.

— Они, похоже, сюда идут… — Прошептала девушка.

— Да. Сюда. Пойдем, попробуем обойти.

Мы встали на полусогнутых и хотели было уже удалиться, как я, наконец, смог расслышать голоса солдат:

— Гля! Какой ствол!

— Орех?

— Видать. Потянет на доски. Давай срубим, распустим.

— Они Муськин домик разрушат! — Испугалась Наташа, — Срубят, перетопчут все вокруг! Ее напугают! Куда же она тогда пойдет⁈

— Тихо, пойдем, — сказал я и потащил Наташу в сторону.

— А Муська⁈

— С ней все будет хорошо. Я улажу. А ты