Пионерский гамбит - Саша Фишер
— Знаешь, Кирилл, я хотела перед тобой извиниться, — вдруг тихо проговорила Елена Евгеньевна.
— За что? — я посмотрел на нее. На самом деле, мне хотелось ее расспросить обо всем подряд. Что ей наговорила Анна, когда надолго заперлась с ней в комнате, и они даже на ужин не явились? Что за отношения связывают ее подругу Веру Снегову с этим самым Игорем? Ну и, почему она, собственно, грустит? Вот только я отлично понимал, что торопиться с этим точно не стоило. Она сидела вся скукоженная, зажатая и такая напряженная, что, кажется, коснись я ее, она закричит от неожиданности. Кроме того, если я начну расспрашивать ее о подруге, она точно удивится. Какое может быть до нее дело совершенно левому подростку? Я бы на ее месте точно послала странного парня подальше и ничего рассказывать не стал.
— Я не должна была думать, что серные шашки — это твоих рук дело, — сказала она. — Прости, что я тебе не поверила.
— Ничего, — я снова колупнул хвою носком кеда. — Я бы тоже себе не поверил…
— Знаешь, Кирилл, мне ведь тоже эта история поперек горла сейчас, — тихо и зло сказала она. — Тут молчи, здесь не вмешивайся… А я же понимаю, что творится ужасная несправедливость, но поделать, получается, ничего не могу.
— Анна Сергеевна вас тоже воспитывает? — спросил я.
— Это так сложно, быть взрослым, оказывается, — Елена Евгеньевна издала полувздох-полувсхлип. — Сначала нас учили, что нужно всегда говорить правду и жить по совести, а теперь оказывается, что вовсе даже не всегда. Да и совесть — это тоже что-то неоднозначное.
Ей очень хотелось поделиться тем, что за лапшу на ее нежные восемнадцатилетние ушки навешала наша педагогиня, но она очень старалась удержаться, чтобы все мне не выболтать.
— У меня в классе однажды тоже была история, — сказал я. — Один парень захотел устроить классухе сюрприз на день учителя. Ключ стащил от класса, ночью туда с парой друзей пришел, они стены изрисовали поздравительными надписями, чтобы красиво, вроде как. Вот только классуха не оценила совсем и пообещала, что хулиганов, когда найдут, обязательно из школы выпрут. А мы все знали, кто это был. Никто не проговорился. Но классуха была настырной, с каждым провела беседу, и одна из девочек в конце концов сдала имя художника. Классуха потащила его к директору чуть ли не за ухо. А потом они вернулись оттуда обратно в класс. Он гоголем вышагивал, а она вид имела крайне бледный. Оказалось, что он сын директора, а тот скорее училку заменит на новую, чем отпрыска из школы выгонит. Так что ничего ему не было, а классуха потом уволилась сама.
Я помолчал, искоса глядя на ее реакцию. Историю я только что придумал из головы. Просто хотелось проверить, верно мое предположение или нет.
— Это так ужасно, когда чувствуешь свое бессилие что-то сделать… — вожатая снова вздохнула. — Мне сначала Артем так понравился. Так всеми хорошо руководил, так уверенно. А сейчас получается, что я должна его выгораживать, только потому что он племянник Анны Сергеевны. Такой дурой себя чувствую… Я ведь сначала уши развесила, когда она мне говорила про сор из избы и честь отряда. А потом… Ай… — Елена Евгеньевна дернула плечом.
— Интересный человек эта наша Анна Сергеевна, верно? — угрюмо проговорил я. — Она же педагог, чему она нас учит сейчас? Весь отряд знает, что произошло…
— И никто все равно не скажет, — с моей же интонацией сказала вожатая.
— А почему? — спросил я. — Понимаю, что глупый вопрос, но я в этом лагере впервые, да и вообще в лагере. Случилась грязная история, в которой меня собрались замазать. Выговор попадет в характеристику, меня не примут в комсомол, я не поступлю на истфак и не стану ученым. А пойду после восьмого класса учиться на слесаря… В общем, совсем другая судьба. Не знаю, хуже она или лучше, но получается, ее за меня выбрала воспитательница, которой… что?… не хотелось выносить сор из избы?
— Понимаешь, Артем спортсмен, весной получил первый разряд, — губы Елены Евгеньевны задрожали. — Ой, это все какая-то ерунда. Мне противно сейчас повторять все эти слова. Как ни приукрашивай, но получается, что мы просто должны выгородить его, чтобы не сломать мальчику судьбу. Ценой твоей судьбы, получается. А если я надумаю вдруг рассказать об этом, то и моей тоже. Понимаешь, Кирилл, мое положение здесь немногим отличается от твоего. Характеристику на меня будет писать Анна Сергеевна.
— Если ее не уволят за профнепригодность, — зло буркнул я. На самом деле, никаких особенных эмоций я не ощущал. Ну да, Анна Сергеевна — сука. Опекает своего племянника, но делает это так, чтобы никто не знал. Логично, никто не любит сыночков училок, какое уж там председательство в отряде. Серьезный спорт? Ну… Даже не знаю. Смотрел я на наш первый отряд, они уперто тренируются, кажется, с утра до вечера вообще. С перерывами только на сон и еду. И в глазах огонь будущих олимпийских огней и блеск золотых медалей. А Прохорову уже четырнадцать. Он выглядит, конечно, весьма спортивно, но его режим в лагере не похож на профессиональный. Впрочем, в этой области я мало что понимаю, может у него просто месяц отпуска от изнурительных тренировок…
— Уволят? — брови вожатой удивленно взлетели вверх. — Как ее могут уволить?
— Так же, как и кого угодно дргугого, — я пожал плечами. — Не зря же она эту историю так замять пытается… Хотя что я в этом понимаю, я же школьник…
— Знаешь, Кирилл, почему-то мне это даже не приходило в голову, — Елена Евгеньевна выпрямила спину. — Она же старше, а значит права. Просто я пока не понимаю всего. А я же тоже понимаю. И ребята понимают. Но что же делать? Идти к Надежде Юрьевне? Ой, мамочки. Она такая суровая, я даже глаза при ней поднять боюсь…
— Мамонова она домой не отправила, — напомнил я. — Хотя за него просили только я и Марчуков. Нет-нет, Елена Евгеньевна, вы не подумайте, что я тут вас упрашиваю за меня грудью на амбразуру кидаться. Просто… Ну…
— Кирилл, ты совершенно зря извиняешься, — строго сказала Елена Евгеньевна. — С тобой поступили не просто несправедливо. Это просто какая-то несусветная подлость! И мне очень стыдно, что я струсила перед Анной Сергеевной. Если я ничего не сделаю, мне будет стыдно смотреть в глаза не только
