Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
— …как скажут на первый и второй рассчитаться и в матюгальник начнут вопить «Четные — бегут! Нечетные — падают!», притворяйся во всех случаях нечетным, — наставлял старикашка с окладистой бородой юношу с хорошим квадратным подбородком. — Легче лежать, чем бегать. Пусть дураки бегают за те же деньги, — «подбородок» охотно кивал.
Эйсбар приостановился около лампы, делая вид, что поправляет проводку. Юноша с подбородком неплох. Вытащить его на первый план в покушении на гимназистку. Между тем старичок продолжал:
— В аппарат не пялься, прячь лицо, но незаметно. Примелькается рожа, больше не возьмут. А ежели пиротехники туману напустят, за туман и держись. Опять-таки хорошо пролезть в фон — это когда за головой главного артиста. Фон они повторять любят — глядишь, опять вызовут, ежели артист что напортачил. Тут, мальчик, как в любом другом деле, нужна сноровка. Откуда будешь?
— Из-под Орла, — ответил басок.
— А по фамилии?
— Панкратов.
— Меня держись, Панкратов, я заводские будни давно за плечами оставил, съемками уж какой год промышляю…
Следующим персонажем, замеченным Эйсбаром, была свернувшаяся в рогалик старуха. То, что она жива, следовало только из искрометного мельканья спиц у нее в руках. За спиной ее болтался ярко-желтый полосатый шарф, коего связано было уже несколько метров. «Старуха — натуральная убийца, лучше и не загримируешь», — рассмеялся про себя Эйсбар и вернулся в кабинет. Пусть все-таки лица отберет ассистент. В ассистенты он взял паренька, который снимал у Студенкина гоночные фильмы про ковбоев: крупные планы копыт, потная грива, лошадиный глаз. И хорошая жесткость в съемках.
На следующий день пошел дождь со снегом, с Невы задул холодный ветер, и все шло к тому, чтобы отменять съемку. Однако фабричные с утра уже были рассредоточены в переулках вокруг Зимнего дворца и ждали команды. Над камерой и прочим хозяйством Гесса — его бивуак расположился на крыше новенького десятиэтажного доходного дома купца Садовникова — натянули тент. Гесс то и дело выбегал из-под него — на крыше предусмотрительно выложили из досок площадку, — смотрел в небо, стряхивал с носа и очков капли, возвращался под тент и записывал что-то в свой дневничок.
— Через полчаса сможем снимать, — наконец сказал он Эйсбару, закончив чертить какой-то график. — Персепитация… — Он опять вышел под дождь и пощупал его пальцами, будто это не хлябь, а мягкая ткань. — Персепитация вот-вот закончится, поверь мне…
— Я пока спущусь вниз.
Около лифта на первом этаже Эйсбара поджидал человек. Открыв зонт и держа его высоко над головой Эйсбара, человек пошел за ним по улице, пытаясь попасть в его широкий шаг и держась несколько сзади. Эйсбар хотел было пробормотать: «Я сам», — но… но он уже слегка привык к комфорту, которым его окружала контора Долгорукого. Зонт был большой, и казалось, от дождя Эйсбара отделяет невидимая стена. Массовке тоже наспех построили тенты, под ними они развели костры и в основном дулись в карты.
Гимназисточка — актриса из балетной школы при Мариинском театре — выскочила из павильона навстречу Эйсбару. Подняла к нему белое, курносое, светящееся готовностью исполнить любое желание личико, улыбнулась. Он качнул головой — пока ничего не требуется. Отведя левую руку в сторону, как в балетном па, она развернулась вслед за своей рукой и прошествовала обратно в павильон. Через дорогу послышался лошадиный топот и стук колес о булыжник. Вообще-то движение в квартале было перекрыто, несколько отрядов конной полиции занималось охраной съемочного спокойствия, но возница явно был из лихих, решил, видно, поиграть в американскую фильму. Он стегал лошадь, прикрикивал, оглядывался, нет ли погони, а на самом деле метил в маленький переулочек-тупичок около Большой Конюшенной. Из конки высунулась дамочка, которая острием зонтика указывала и на балеринку, и на Эйсбара, и на темные клумбы массовки, видимо, объясняя сидящему под чехлом спутнику, что тут происходит.
Эйсбар выхватил из рук помощника рупор, и над улицей разнесся его резкий голос:
— Художника ко мне! Срочно!
Приказ эхом пронесся сквозь палаточный городок, устроенный в переулке, и из его глубин показался человек, который, припадая на одну ногу и попыхивая папироской, поспешил на зов.
— Зонтиков надо штук десять, — быстро отдавал распоряжения Эйсбар. — И скажите ассистенту — там в коридоре в рассыпях массовки сидит бабка со спицами. Ее — в кадр на крупный план!
В сценарии предполагалось, что озверевшая толпа забрасывает юную гимназисточку комьями грязного снега. Но зонтик любопытной дамочки решил дело. Эйсбар быстро набрасывал на листке план сцены — резкие линии летели из-под карандаша, как искры. Сверху на него в подзорную трубу смотрел Гесс. Подкрутил колечко визира, чтобы навести резкость и присмотреться, что за каракули там множит Эйсбар. Через минуту дождь закончился. Гесс взял в руки рупор.
— Серж, сейчас снимаем сцену по плану? Или? — несся над улицей его глухой голос. — Я буду готов через десять минут. Сцену с зонтиками предлагаю снимать в павильоне. Есть идея…
Эйсбар поднял голову и с благодарностью кивнул Гессу — маленькой фигурке на крыше дома. На своей гигантской съемочной площадке они чувствовали себя как дома: солнце, прикрытое накидкой облаков, — абажур, тротуары — пол, дома — шкафы, балконы — ящики. Дав указания ассистенту, Эйсбар пошел наверх. Массовка вылезала из-под тентов и, ведомая невидимой армией помощников Метелицы, занимала исходные позиции в переулках и подъездах, откуда ей предстояло хлынуть к Певческому мосту и перекрестку Дворцовой площади и Миллионной.
— Михеич, пятьсот! Нормально будет? А господин Валентинов — четыреста! — голос Гесса носился над площадкой, как невидимое существо, как привидение, бестелесное и всюду проникающее. К «привидению» прислушались гигантские лампы и — одновременно включились все. Жесткий желтый свет хлынул из многочисленных стеклянных тарелок, впаянных в большие металлические конструкции, напоминающие стволы деревьев. «Деревья» укоренили в двух точках на улице и в проемах нескольких окон дома.
Эйсбар был уже наверху, около камеры, и смотрел в окуляр, правильно ли выставлена мизансцена. Рядом стоял Гесс, чуть в стороне — ассистент, за ним на расстоянии нескольких шагов — Метелица. Эйсбар кивнул. Камера застрекотала, и все сдвинулось с места. Толпа повалила из уличных щелей, как дым из чайника, заворачиваясь вьюном на маленькой площади около моста, пузырящейся вулканической лавой потекла в сторону Дворцовой площади. Из окон начали высовываться головы зевак.
Сняли два дубля. Перед тем как снова давать команду разношерстной массе к движению (командовал массовкой Метелица, как-то уж так получилось, что в силу своей мобильности он оказался почти главным конфидантом Эйсбара, помимо Гесса, конечно), Эйсбар вдруг взял рупор и провозгласил небесам и земле:
— Господин Панкратов! Да-да, вы, поблизости от господина с библейской бородой! Господин Панкратов, вы не могли бы бежать поэнергичней? Просим!
Гесс хохотнул в кулак — этот трюк с воздействием на массовку через одну фамилию они вместе и придумали.
А люди внизу заколыхались, заволновались и те, кто стояли неподалеку от Панкратова, юноши с тяжелым квадратным подбородком, с уважением посмотрели на него. «А говорят, они тут одного от другого не отличают. Все врут…» — разнесся шепоток в толпе. Старикан подмигнул Панкратову. Тот поправил бескозырку. И через мгновение они уже снова бежали по каменистой мостовой, размеченной цветными стрелками: где давать на два метра направо, где налево, где начинать трясти ружьями.
Эйсбар смотрел на линию горизонта, обозначенную вдалеке блеклой линией крыш, и раздумывал, где поставить завтра вторую камеру. Скоро Гесс отправился с командой осветителей ставить юпитеры на крышу Зимнего дворца. Там медные девы покорно ждали, когда им станут слепить глаза, и они со страхом и трепетом будут взирать с высоты своей вечности на бунтующий люд. Это была новая идея Гесса — хитрым образом делать подсветку объектов в дневное время. Искусственное освещение добавит настроение в кадр, изменит реальность ровно в той степени, чтобы она превратилась в морок. Всего этого проговаривать не потребовалось — еще несколько дней назад стоило Гессу включить один юпитер и осветить прыгающего в луже малыша, как стало ясно, каким неземным выглядит дитя. Эйсбар ликовал. Сейчас Гесс разглядывал разрез облака, откуда рано или поздно полыхнет молния, и не мог решить, как сделать эту «рану» ярко фиолетовой. Одно цветное пятно на черно-белой пленке, как оно может все перевернуть!
Жорж Мельес, восхитительный неподражаемый волшебник Мельес, содержал целую мастерскую рисовальщиков, чтобы делать свои фильмы цветными, но он сказочник, это совсем другое дело. Гесс улыбнулся сам себе — он обожал Мельеса, его фокусы с исчезающими и множащимися головами, бесподобный трюк, когда головы оказываются нотами на пятилинейном нотном стане. В глубине души Гесс жалел, что родился лет на пятнадцать позже, чем надо, и все настоящие кинотрюки уже выдуманы Мельесом — теперь их можно только укрупнять, видоизменять, вносить новый смысл. Зато свет… Хитрым светом можно сделать фильму, которую не опишешь на бумаге. Вот и сегодня будет красота какая-то…
