Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова
Выйдя из здания Комитета Государственной безопасности в несколько приподнятом настроении, Фёдоров повернул вправо и, пройдя пару сотен метров, перешёл дорогу, чтобы зайти в букинистический магазин. Теперь, когда ключевой момент тяжкой миссии, взятой им на себя, выполнен, и ничего уже нельзя было изменить, им всё более овладевали заботы о предстоящем существовании. Ведь жить ему предстояло заново! Вернуться назад – в будущее?! Он не знал, возможен ли мгновенный перенос туда, но, прежде всего, он и не мог бы на это решиться. Да и куда возвращаться – в свой разорённый оккупантами дом?! К кому? К своей убитой, растерзанной проклятыми америкашками семье?!! Перед мысленным взором Алексея, остановившегося у книжной витрины, вновь, как наяву, встала жуткая картина: убитая мать, изнасилованная и заколотая штыком жена, раздавленное, в луже крови тельце дочери. Он зажмурился и, не сумев овладеть собой, громко застонал.
- Что с вами, товарищ? Вам плохо?! – спросила его одетая в синтетическую шубку женщина лет сорока пяти, стоявшая рядом, перед витриной книжного магазина.
- Нет. Да. Спасибо. – забормотал Фёдоров. – Ничего. Сейчас пройдёт, уже лучше, – добавил он, смахивая перчаткой невольно выкатившуюся из глаза слезу.
- Что? С сердцем нехорошо? Я же вижу. Хотя вы такой молодой! Может, скорую вызвать?! – настаивала женщина.
- Нет, правда, лучше. Понимаете, я только что пережил большое горе, вспомнилось всё почему-то. – ответил с благодарностью в голосе Фёдоров, вновь овладевая собой, и добавил: – От всей души спасибо!
- Ну, если так.– Женщина отошла от витрины и, приветливо кивнув Фёдорову, продолжила свой путь.
Постояв здесь ещё несколько минут, Алексей пошёл дальше, к вокзалу. Собственно говоря, спешить ему было некуда. Поезд уходит вечером. Никаких дел в Москве у него больше не было, да и быть – в нынешнем положении – не могло. Сейчас, после удачной встречи с Шебуршиным, на первый план выходила забота о том, как адаптироваться к этому миру, как, имея шестидесятилетний жизненный опыт, вновь вжиться в роль молодого "эмэнэса". Удастся ли теперь, в его нынешнем положении, довести готовую докторскую диссертацию до защиты? Вспомнив свои предзащитные хлопоты, он невольно поёжился. Да и нужна ли ему теперь вообще эта защита? Ведь целью жизни стало иное, при том несравненно большее! Впрочем, Фёдоров уже успел в этом несколько раз удостовериться, и его биологический возраст вполне соответствовал 1982 году, и память работала великолепно. Пожалуй, даже лучше, чем в том 82-м: например, расписание движения поездов он запомнил с фотографической точностью, хотя взглянул на него на вокзале по приезде в столицу всего один раз. Но вспомнить то, как он вёл себя, как поступал, о чём думал в таком-то или ином случае, в той или иной ситуации тогда, в прежнем 82-м, пока что никак не удавалось. Чувства раздвоенности сознания не было, но не было, как при первом эксперименте, и ощущения полного возврата в прошлое. Он казался себе иностранным агентом, который должен найти правильную линию поведения в чужой стране, знакомой лишь по описаниям.
Раньше, в прежней жизни он всегда недолюбливал Москву и за её всегдашнюю толчею и сутолоку, и за напряжённый ритм жизни, и за деляческий образ мыслей москвичей (конечно, в меньшей степени это распространялось на москвичей коренных, не из числа приехавших за карьерой и длинным рублём). Но эта Москва, теперь, выглядела и воспринималась Фёдоровым совершенно иначе, чем та – злая, агрессивная и очень чужая, американизированная столица, которая осталась у него в памяти, когда он в последний раз до НАТОвской оккупации ездил получать Шенгенскую визу. Сейчас он чувствовал себя здесь удивительно спокойно и комфортно. Не было ни засилья рекламы на чужом языке, ни агрессивной отчуждённости куда-то мчащихся прохожих. Наоборот, в сравнении с той Москвой люди казались ему отзывчивыми и добрыми. Вот взять хотя бы этот случай возле букинистического магазина.
Не столько, чтобы убить время, сколько для того, чтобы побыстрее адаптироваться, Фёдоров решил сходить на обед в ресторан, а потом в кино на какой-нибудь современный фильм. Так он и сделал. В общем, ко времени отхода поезда он смог почувствовать себя в этом времени гораздо более уверенно, чем перед отъездом из Воронежа.
Фрагменты прошлого.
5. Генерал.Придя на работу в субботу шестого ноября, Леонид Иванович никак не мог сосредоточиться на делах, ожидая, когда же ему доставят сегодняшние газеты. Но вот, наконец– то, принесли! Испытывая необычное для него волнение, генерал развернул "Правду", тут же отложил её, чтобы связаться с секретарём:
– Пожалуйста, пятнадцать минут ни с кем не соединять!
Шебуршин вновь взялся за газету, снова отложил её, чтобы извлечь из внутреннего кармана заветные листки Десятого, потом опять развернул "Правду". Хотя в списках Десятого содержались сведения о публикациях, начиная с четвёртого ноября, генерал начал проверку со вчерашнего дня. Почему? Да, всего лишь потому, что это на номере 308 значится "4 ноября" – дата выхода в свет, но материалы ведь поступают на день раньше.
Нередко, правда, не на день, а лишь на несколько часов – только не в данном случае. "Правда", 1982, № 308, 4/ХІ – "Осуждение агрессии". Нью-Йорк. XXXVII сессия Генеральной Ассамблеи ООН приступила к рассмотрению вопроса о бомбардировке Израилем иракского ядерного центра" – значилось пунктом 1 в списке Десятого. Вторым пунктом было: "США, поражение республиканцев"
Генерал, однако, рассудил, что, теоретически эти сведения Десятый мог получить и из какого-либо другого источника. Третий пункт в списке был вообще коротким: "1982, № 309, 5/XI. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР О присуждении Государственных премий СССР 1982 года в области науки и техники". И всё – больше ничего! Конечно, Леонид Иванович понимал, что Десятый был вынужден заучить, зазубрить, не допуская ни малейшей ошибки, массу сведений, точно привязать эти сведения к датам и номерам газет. Это было нелёгким делом. И всё же, просматривая списки Десятого дома в первый же вечер, Шебуршин не избежал некоторого разочарования. Подсознательно хотелось чего-то яркого, существенного, политически значимого. Но нет, в списках Десятого всё было буднично, как бы серо. Впрочем, ведь и вся "Правда" была такой – будничной, сероватой, скупо и объективно сообщавшей о массе международных и внутренних событий, каждое из которых, в общем-то, было серо и обыденно.
„А, собственно, кто, кроме политинформаторов и политработников, то есть не в силу служебных или общественных обязанностей, может прочитать всю "Правду" от передовицы до последней заметки?!– впервые задумался генерал. – Не в "серости" ли скупой, хотя и объективной информации наших газет одна из причин растущей аполитичности народа? С другой стороны, сам факт глушения иностранных радиостанций делает их психологически привлекательными: запретный плод слаще". Хотя генерал был прекрасно осведомлён о целях и о методах работы всех этих филиалов ЦРУ, вроде "Свободы", где, кстати, успешно действовал его человек – Олег Туманов, нельзя было не отметить, что психологически "информация" БиБиСи или "Свободы" выглядела привлекательной для массового слушателя не только в силу своей запретности или остроты тем, но и в результате последовательной и целенаправленной работы именно над привлекательностью, над интересностью, над способами подачи своих материалов.
Приходилось также признать, что Пятое управление КГБ, занимавшееся диссидентами, немало помогало деятельности той же "Свободы". Несколько упрощая, суть этой деятельности можно представить в виде следующей схемы: диссиденты, то есть весьма специфические в психологическом отношении личности, с помощью американских спецслужб подпольно "публикуют" (зачастую лишь в нескольких экземплярах) нечто не совпадающее с официальной идеологией; Пятое Управление их за это таскает к себе, а то и отправляет (как правило, совершенно оправданно) на лечение в психиатрические учреждения; "Свобода" делает из этого материал, который вновь нелегально издаётся и распространяется в СССР диссидентами, что даёт повод для интереса к ним со стороны Пятого Управления и новых сообщений "Свободы": и … всё повторяется. Леонид Иванович находил такое положение не просто глупым, но вредным. Конечно, в условиях холодной войны (которая уже около трёх лет – с начала событий в Афганистане – всё более тяготела к переходу в свою классическую "горячую" форму) борьба с идеологическим влиянием противника необходима. Вот только организовывать и вести её следовало иначе – совершенно иначе! Будучи опытным аппаратчиком, Шебуршин никогда не вмешивался в дела чужого ведомства, впрочем, у него и своих забот было более чем достаточно.
