Олег Аксеничев - Дорога на Тмутаракань
Русские дружинники громко расхохотались. Княгиня отметила про себя, что смеялись они не нарочито, а от души, значит, издевка удалась. Даже среди диких половцев мелькали здесь и там ухмылки, а уж бродники скалились во все зубы.
Гзак побелел от оскорбления. Его темные, как душа грешника, волосы ясно говорили каждому в степи о неполноценности происхождения, смешении кровей. Гзак выглядел как простой погонщик коней, а не как хан. Высокородный – так будь светловолос, словно на голове у тебя не шапка волос, а стог сена, и голубоглаз. Как счастливый жених Кончаковны – князь этого города Владимир Игоревич, чудом извернувшийся из расставленной Гзаком западни. Как сам Кончак.
– Зазорно мне с тобой говорить, – скривился Гзак, пытаясь сохранить лицо.
– Трус!
Короткое слово княгини пощечиной ударило половецкое войско.
Затих звон булата и стали. Перестали свистеть в воздухе стрелы.
Не дожидаясь приказа, русские и половцы разъезжались в противоположные стороны, освобождая место для поединка.
Так в бою смывается оскорбление – кровью.
Или же закрепляется навечно, вернее любой печати, привешенной на шнурах к грамоте.
Княжич Владимир тихо сидел, прислонившись спиной к зубцу стенной галереи-забрала. Он попытался впервые в жизни призвать помощь языческих богов. Православная церковь считала их бесами, посланными нечистым для искуса и пагубы некрепко верующих, и княжич с ужасом думал, не погубил ли он свою бессмертную душу.
Любой старик, окажись он поблизости, заметил бы на это ворчливо, что молодости свойственно сначала поступить бездумно, а только потом каяться. Более того, юноше может оказаться и невдомек, что деяние-то было от Бога, а вот покаяние – от лукавого.
– Для тебя, Любава… – прошептал княжич.
Он еще раз взглянул с высоты крепостной стены на закрывшие посад дымы пожаров, прислушался к неясному шуму битвы, доносившемуся от городских стен, и, вздохнув, начал собирать разбросанные под ногами книги.
Владимир, мучимый совестью, решил сегодня же сжечь всю колдовскую литературу, могущую принести зло людям. Правда, он успел сделать про себя и оговорку, что труды по алхимии к вредным книгам не относятся.
– Уходит наша вдовушка, – заметил дозорный с соседней башни, увидев, как княжич понурившись спускается по пристроенной с внутренней стороны стены лестнице вниз, к ее основанию.
– Отпела, птичка, – добавил другой. – А между прочим, сестра-то его сейчас, поди, кровь проливает!
Стражник не ошибся. Княгиня Ефросинья Ярославна действительно проливала кровь.
Только не свою.
Выезжая на поединок, Гзак переживал больше всего о том, что теперь может стать посмешищем на всю Степь, затеяв поединок с женщиной. В исходе боя же он был совершенно уверен. Опытный воин против мужней жены, для которой самая привычная стычка ведется в кухонной клети с нерадивыми холопками.
Воистину смех!
Ярославна же, прежде чем направить коня на освобожденное для ристалища место, поменяла меч. Свой, точнее, княжий, взятый из путивльской оружейной, сняла, расстегнув перевязь, и протянула оруженосцу. Взамен повелительным движением руки потребовала меч у ближайшего гридня.
– Негоже поганить доброе оружие, – проговорила княгиня. – Дамасская сталь – для воина, а не для бешеного пса…
Опустив наличник шлема, княгиня пришпорила коня, направив его навстречу Гзаку.
Тот уже гнал своего скакуна, угрожающе выставив вперед копье.
– Правильно личину опустила, девка! – пролаял Гзак. – А то, не ровен час, красоту попорчу!
В последний миг Ярославна как-то умудрилась отвернуть коня, и наконечник копья не нашел себе жертвы. Сама же княгиня, для которой копье было слишком тяжело, изо всех сил ударила лезвием меча плашмя по легкому шлему самозваного хана. Аварский шлем не выдержал удара и раскололся на две половины, скорлупками ореха слетевшие с головы Гзака.
– Не рано ли похвалялся? – спросила княгиня, глядя прямо в ставшие от ярости узкими щелочками глаза половца.
– Бой еще не окончен!
Гзак попытался еще раз ударить княгиню копьем.
И это стало его последней ошибкой.
Подняв высоко над головой руку с копьем, половец открыл бок, защищенный только тонкой кольчугой. Ярославна не упустила свой шанс, и меч, взятый княгиней у гридня, с гудением рассек воздух.
Кольчужное переплетение лопнуло, кровь половца окропила русский меч. От сильной боли Гзак разжал пальцы, и копье упало в траву, подобно воину, поверженному в схватке.
– И это не все, – прошипела княгиня так тихо, что за пеленой боли Гзак едва смог расслышать ее.
Изменив положение кисти руки, княгиня Ярославна нанесла мечом еще один удар. Последний.
В XII веке мечами больше рубились, время колющих шпаг еще не пришло.
Княгиня же недрогнувшей рукой направила острие меча туда, где Гзак не был защищен броней. В раскрытый от боли и ярости рот.
Последним, что почувствовал в этой жизни половец, был хруст ломавшихся во рту зубов. И боль.
Духи великие, как же больно, оказывается, умирать!..
Гзак покачнулся в седле. Ярославна подтолкнула вперед рукоять меча, и уже бездыханный половец упал под копыта своего коня, запутавшись ногой в стремени. Забрызганный кровью меч торчал у него изо рта, подобно шутовскому скоморошьему языку.
Первыми от шока после схватки очнулись бродники. Понимая, что сейчас начнется, они погнали коней к речной переправе, стремясь сохранить не честь, но жизнь.
– Это ваша добыча, вои! – воскликнула княгиня Ярославна, вытянув вперед руку.
– Уррагх! – отозвались дружинники и бояре.
Северцы и киевляне, жители Путивля и Чернигова, они были в тот миг едины.
Помните – ради этих мгновений и живет воин. Становясь богом, вольным дарить жизнь и смерть.
Русские воины были богами нижнего мира, а диким половцам пришлось выстелить своими телами путь до речной переправы, где и была принесена главная жертва воинской удаче и мести.
Половцев перебили всех, и русские стрелы постарались выискать побольше бродников, изо всех сил стегавших коней, медленно тащившихся вброд через реку.
Из воинства, приведенного Гзаком под стены Путивля, спаслись единицы.
Гиблое место – Путивль! Для недругов, конечно.
Путь к гибели…
Было две Тмутаракани.
Был торговый город, с шумными базарами, пропахшими потом и запахами отбросов харчевнями, постоялыми дворами, где клопы были самыми невинными среди кровососов. Город, не боявшийся дневного света.
Был город возрожденного древнего культа, таинственного и жестокого, пропитанного страхом и криками жертв. Город тьмы, с которой не справлялись смоляные факелы.
Город, где жили купцы и мошенники, если это не одно и то же, воины и ремесленники.
Где в центре восстановленного древнего святилища ждал врага Безымянный бог.
Ждал.
И дождался…
7. Тмутаракань, берег Керченского пролива
Лето 1185 года
Чем дальше к югу, тем становилось холоднее. Миронег заметил, что подгонявший в спину северный ветер был гораздо теплее и мягче, чем сырой промозглый, веющий со стороны Тмутаракани. Страны света, казалось, поменялись местами и характером.
А вот спутник Миронега, болгарин Богумил, остался прежним. Признав свою полную беспомощность в Великой Степи, он не отставал от лекаря, стараясь, однако, и не приближаться к нему без особой надобности. За все время дороги русич и болгарин обменялись не более чем десятком слов, и это устраивало обоих путников. Миронег был по природе молчуном, а Богумил страшился лишний раз услышать голос чужеземного колдуна. На берегу неведомой речушки болгарин мог наблюдать, как этот голос нес людям смерть.
Так, рядом, но не вместе, два всадника приблизились к границе Степи. Густое высокое разнотравье сменилось редким чахлым кустарником на глинистых возвышенностях, изредка оживляясь яркой зеленью на заболоченных низинах. Пропали птицы, и болотный гнус без страха нападал на незваных гостей, заставляя путников постоянно отмахиваться от назойливых кровососов, а их коней беспокойно всхрапывать, потряхивая гривой.
Поменялась и дорога. Едва заметная среди степного травяного ковра, здесь, на глинах, она рассекла плешивую равнину двумя параллельными шрамами светлых наезженных колей. Миронег, все так же про себя, отметил, что глина в колеях пошла мелкими трещинками, как бывает при сильной засухе либо когда дорога редко используется. Мелкие холодные дождевые капли, брошенные в лицо хранильника южным ветром, помогали не поверить в засуху среди заболоченных тмутараканских низин.
Но, насколько знал Миронег, иного пути на север, на Русь, из Тмутаракани не было. Купеческие караваны должны были бы встречаться не реже раза в сутки, но Миронег и болгарин с самого начала пути не заметили ни одного.
