Алексей Волков - Русский фронтир
Кто-то, разумеется, выиграл, сумел подняться с самых низов, но не больше ли тех, кто проиграл? Причем не только в среде дворянства, но и простого народа. Зачем же тогда все?
В жизни всегда надо стремиться к справедливости, но не лучше ли добиваться ее законными путями, чем ради нее плодить новое горе, пытаясь низвергнуть существующий порядок вещей? Может, действительно править должен тот, кто имеет на это исконное право, а остальные помогать ему в его хороших устремлениях и отвращать от плохих? Разве не император был олицетворением стойкости народа в дни недавней войны? Стал бы простой крестьянин отстаивать Отечество, если бы им управлял избранный на несколько лет временщик? И как подобный порядок вещей вяжется со Святым Писанием?
Хоть Муравьев считал себя человеком просвещенным, он с детства впитал в себя христианские ценности, а в них есть слова об избранности, но нет – об избираемости.
И все-таки насколько приятно было когда-то мечтать о царстве свободы и разума!
Или – лучше о смугловатой прелестнице? Дон Карлос все равно дремлет рядышком под мерное покачивание экипажа.
Помечтать не удалось. Уже близко показались возделываемые поля. Черные фигурки копошились на них, словно муравьи, а между ними сновало несколько всадников. Даже вглядываться не требовалось: всадники наблюдали за работой. Вот один из них явно остался чем-то недоволен, вскинул руку и огрел провинившегося не то плетью, не то бичом. Тут уж расстояние давало пищу для домыслов, хотя велика ли разница?
Появление отряда немедленно привлекло внимание всадников. Черные рабы распрямились было, но немедленно засуетились вновь. Кто бы ни проезжал, уделом двуногой собственности хозяина был лишь труд. У плантатора всегда есть много средств убедить в своей правоте даже самых нерадивых.
Один из всадников нарочито неторопливой рысью направился наперерез двигающемуся отряду.
Дон Карлос очнулся, почувствовав, что в нем сейчас появится нужда. Николай уже кое-как умел говорить по-испански, но объявившийся рабовладелец вполне мог не знать этого языка.
В самом деле, всадник что-то пролаял на английском. Самое удивительное состояло в том, что на казаков и ехавшего в коляске Муравьева он при этом смотрел свысока, словно был заведомо сильнее. Или же это говорило, что проезжавшие нарушили все мыслимые и немыслимые законы.
– Что он говорит? – В ответ капитану поневоле пришлось напустить на себя еще более высокомерный вид.
Ему не раз и не два доводилось встречаться с наглецами всех сортов, просто в некоторых случаях неписаные правила общества заставляли не реагировать на это, зато в иных требовали немедленно потребовать сатисфакцию.
Тут был третий случай. Муравьев выступал не как частное лицо, а как представитель наместника и самого государя. Соответственно, итог для всадника мог быть весьма плачевным.
– Он говорит, будто мы вторглись в частные владения, – хмыкнул дон Карлос.
– Передайте ему, что здесь – земли русского императора, а я его представитель. И все прочие владельцы обязаны слушаться любых моих распоряжений, – нарочито небрежно заявил Николай.
Подъехавший Быкадоров одобрительно кивнул. По лицу казака было видно – надсмотрщик ему весьма не понравился.
Надсмотрщик еще пытался что-то возразить, но слушать перевод Муравьев не стал.
– Велите ему проводить нас к хозяину. – Капитан излучал ледяной холод.
– Жаль, дерева нет. Я бы повесил молодца, чтобы другим неповадно было, – вставил Быкадоров, подкрепляя слова красноречивым жестом.
Казачья полусотня была лучшим аргументом в кратком споре.
Разумеется, никого вешать Быкадоров не мог. В империи строго относились к человеческой жизни, и ни о каких казнях речи не было. Разве что в военной обстановке – мародеров, но что мог знать о том североамериканец? Его загорелое лицо заметно побледнело, а голос мгновенно утратил высокомерие.
– Слушай, Быкадоров, ты в следующий раз больше так не шути, – произнес Муравьев, когда отряд вновь тронулся в путь. – Подумают еще, что у нас порядки как у них: чуть что – на ближайшее дерево без всякого суда.
Ставший проводником надсмотрщик ехал чуть впереди, но русского он не знал, и капитан говорил спокойно.
– Так чего он высокомерную рожу корчит? – обиженно спросил сотник. – Веревка явно перебор, но я бы приказал его разложить да всыпать плетей так, чтобы он месяц на лошади ездить не мог. Небось, живо бы вся спесь с наглеца сошла! Хозяин его эвон сколько землицы отхватил! Да еще свои порядки здесь устанавливает! Где ж оно видано – людей кнутами работать заставлять? Я понимаю, у нас мужиков вольными не назовешь, но никто над ними с плеткой не прохаживается, и пистолетов никто не носит.
Из-за пояса надсмотрщика в самом деле торчал пистолет, и, насколько можно было судить, все его товарищи тоже были вооружены. Только остальные надзиратели подъезжать к казакам не спешили.
Замечание насчет земли было справедливым. Отряд ехал мимо полей добрую пару верст, прежде чем впереди замаячили постройки. Часть домов еще строилась, и тоже исключительно неграми. Такое впечатление, будто белые вообще не признавали за собой возможности приложить к чему-либо руку. Разве что к бичу или иному средству понуждения рабов.
Плантатор оказался довольно крупным мужчиной лет сорока. Некогда черная борода была прошита нитями седины, полные губы выпячивались так, словно их владелец был заранее недоволен всем на свете, и над ними нависал крупный в прожилках вен нос. Темные глаза смотрели оценивающе, однако, в отличие от надсмотрщика, внешне хозяин был вполне любезен.
– Владелец окрестных земель Ричард Клайтон. – Собственно, сказанное было понятно без перевода.
– Офицер по особым поручениям наместника, гвардии капитан Муравьев. Вот предписания его высокопревосходительства графа Резанова. – Николай протянул плантатору бумаги.
Клайтон мельком взглянул на них и оттопырил нижнюю губу еще больше:
– Тут написано на непонятном языке.
– В России все официальные бумаги пишутся на русском, – отпарировал Муравьев.
У него был перевод на испанский, но очень уж не понравился ему стоявший перед ним рабовладелец.
– Прошу в дом, – предложил Клайтон. – Там расскажете, что привело вас в мои владения.
Николай переглянулся с сотником и спокойно сказал:
– Казаков держи наготове.
– Николай Николаевич! Они у меня бывалые. – Быкадоров едва заметно шевельнул бровью.
Часть станичников словно невзначай рассредоточилась вокруг барского дома в кажущемся беспорядке. В итоге же – дом был плотно перекрыт. Двое же демонстративно поднялись на невысокое крыльцо и встали у дверей часовыми, не то отдавая почести начальнику, не то арестовывая владельца имения.
С Муравьевым внутрь зашел только дон Карлос. Чиновник владел всеми тремя основными языками региона и являлся незаменимым в качестве переводчика. Впрочем, как знал Николай, наградой ему за разгром повстанцев должен был стать офицерский чин. Бывший воспитанник иезуитов сам попросил об этом наместника, говоря, что желал бы сменить штатский мундир.
– Присаживайтесь, господа.
Гостиная не потрясла Николая обстановкой. Видно было, что хозяин старается выделиться, продемонстрировать достаток, однако мебель показалась Муравьеву не более чем жалким подражанием виденному в действительно достойных домах. Но там владельцы принадлежали к аристократии и умели отличить подлинное от подделки. Не говоря об общем впечатлении от хозяйской безвкусицы, когда набор предметов отнюдь не порождал ансамбль.
– До его превосходительства дошли сведения, будто вы используете в асиенде рабский труд, – сразу перешел к делу Николай.
В каком ином случае он мог бы говорить дипломатичнее, в этом – не считал нужным.
– Я свободный человек и имею право поступать так, как захочу, – довольно миролюбиво ответил Клайтон. – Так же как отчитываться в своих действиях я ни перед кем не обязан.
– Ошибаетесь. Любой подданный должен соблюдать законы страны. Рабовладение в Российской империи запрещено. Я понимаю, вы могли этого не знать, и поэтому довожу сей факт до вашего сведения, – скучающим тоном произнес Муравьев.
Внутри его все кипело, но положение обязывало, и он не давал выхода эмоциям.
– Ошибаетесь как раз вы. Я не являюсь подданным вашего императора, и потому его законы меня не касаются, – возразил плантатор.
– Но вы проживаете на территории империи, и потому действующие законы касаются и вас.
– Я – свободный человек, – повторил Клайтон. – И занял землю по праву сильного. Что я здесь делаю и каким образом веду хозяйство, не касается никого.
– Но только в Луизиане или в любом другом штате. Здесь дело другое. В соответствии с данными мне полномочиями вынужден вас предупредить: или вы меняете способ хозяйствования, или покидаете российские пределы.
