Андрей Посняков - Перстень Тамерлана
Ничего не говоря, Иван крепко прижал к себе девушку. Та не сопротивлялась, успокаивалась постепенно, вот уже и перестали дрожать плечи, и из глаз больше не лилось, не капало.
– Ты не думай, я сильная, – последний раз всхлипнув, улыбнулась Евдокся. – Это я сейчас плачу… тебя мне почему-то не стыдно. И на скомороха-охальника не очень-то ты похож. Признайся, есть в тебе какая-то тайна?
– Конечно, есть, – не раздумывая ни секунды, ответствовал Раничев. – Я пришелец из будущего.
За спиной его громко каркнул ворон.
– Как у фрязина Данте, да? – переспросила боярышня. – Правда, там он не в прошлое погружался, а в ад. И Вергилий, пиит древний, проводником был. – Она вдруг, сделав страшные глаза, подняла над головой руки, промолвила с подвыванием: – Оставь надежду всяк сюда входящий!
– Обалдеть! – ошарашенно хлопнул веками Раничев. – Ты и Данте знаешь?
– Что ж я, совсем дура, книг не читала? – воскликнула девушка и, кажется, обиделась.
– Тсс… – Раничев приложил палец к губам. – Вроде как идет кто-то… – Он напряженно прислушался и с облегчением перевел дух. – Нет, показалось.
Евдокся зевнула, прикрыв рот рукой, тут же и покраснела, наверное, да не наверное, наверняка! Жаль, темно – не видно.
– Спи, девица.
– Да я и не хочу вовсе.
– Вижу, как ты не хочешь.
Забывшись, Раничев тихонько щелкнул девчонку по носу. Та засмеялась:
– Нет, право же, не хочу.
– Да ладно…
Иван все ж таки усыпил ее, убаюкал, согревая в объятиях. Лишних пошлостей, правда, не позволял, руками куда не надо – или надо? – не лез, так, поглаживал слегка по волосам, потом, как заснула, отнес под куст, положил осторожно. И тут уж не удержался, украдкой поцеловал в щеку, быстро, словно б украл – самому стыдно стало. Отойдя, уселся на свое место, вслушиваясь в ночь. По ночному небу бегали оранжевые зарницы пожаров, но здесь, в овраге, было темно, хоть коли глаз. Потому и не видел Раничев открытых мечтательных глаз Евдоксии и лучистой ее улыбки. Вовсе и не спала боярышня, так, притворилась слегка.
Когда месяц оказался над самым высоким кустом, Раничев разбудил Салима – его была очередь. Отрок встрепенулся, схватившись за нож… улыбнулся извинительно:
– Приснилось, будто схватили нас.
Подполз к дальним кустам, высунул голову – улица была спокойной, безлюдной, лишь вдалеке, потрескивая, догорали остатки усадьбы, да где-то совсем рядом громко каркнул ворон. Отрок уселся на место Ивана, закутался в остатки плаща, хоть и не холодно было – знобило. Раничев улегся рядом, заворочался:
– Что-то не спится.
Салим хмыкнул. Иван, приподнялся, сел. Он так ждал этого момента.
– Ну что, продолжим беседу? – тихо произнес Раничев. – Меня интересуют несколько моментов. Первый – кем был убитый около собакинской усадьбы парень? Второй – какое отношение к нему имею я? Третий – кто такой ты? И четвертый – человек со шрамом, ты про него уже говорил как-то. Если не можешь ответить – не отвечай, хорошо?
– Почему ж? Отвечу, – так же тихо отозвался парень. – Убитый, Каюм, был лазутчиком. Ордынским лазутчиком – и, как выяснилось, должен был передать сведения о предательстве Аксена… гм… неважно кому. Но был убит, вероятно, самим Аксеном либо кем-то из его подручных. Ты, Иван, отношение к нему имеешь только в глазах обоих Собакиных – старший-то тоже тем озаботился, видно, подозревал сынка, и не зря. Да еще и Феофан, епископ, тебя подозревал и, похоже, воевода с наместником. Ну про этих ты и сам ведаешь. О епископе ничего не скажу – не знаю. На третий вопрос отвечать не буду. Абу Ахмет – тот, что со шрамом – бывший ордынский везир, а ныне даруг. Сборщик податей. Скорее всего, скрылся где-то вместе с царевичем Бек-Ярыком, впрочем, может и податься в Мавераннагр, он оттуда родом. Больше про него ничего не знаю, слыхал только, как кто-то говорил, будто бы он занимается колдовством, но сам того не видел. Все?
– Да, пожалуй. – Раничев пожал плечами, улегся. Не спалось ему, все лезли в голову разные мысли, от самых мрачных до откровенно эротических, особенно когда ненароком бросал взгляд на прикорнувшую рядом стройную девичью фигурку. Месяц светил прямо в глаза, теперь уже не серебристый, желтый, похожий на кривую ордынскую саблю. Остро пахло чабрецом и – почему-то – тиной. Иван подложил под голову руки и, для того чтобы уснуть, принялся пересчитывать звезды. Говорят, помогает. Одна, две, три… Лучше пять звездочек… Черт, лезет в голову не пойми что… А вообще-то везет вам, Иван Петрович, пока что как утопленнику. Не убили, в застенке не замучили, даже не ранили – плечо и царапины не в счет – в этакой-то сече! Может, и в самом деле, кому повешену быть, тот… Тьфу-тьфу-тьфу! Не дай-то бог. А вообще да – везет. И как-то все быстро вдруг произошло, словно это проклятое прошлое, незаметно подобравшись сзади, вдруг схватило за волосы да повлекло за собой, быстро-быстро, так что ни остановиться, ни осмотреться, ни подумать. Проклятое прошлое… Ха! «Метко покойники стреляют»! Если так пойдет и дальше… И почему он, Раничев Иван Петрович, вдруг вздумал выступить на стороне угрюмовцев? Не на стороне Тимура, а за жителей родного – да какого родного? – города? Правда, те его не спрашивали – сами на стену потащили, сунули пушку в зубы – стреляй. И стрелял – куда деваться? Но потом-то воевал не за страх, а за совесть. В раж, что ли, вошел? Бывает, и случается такое. Так колошматил гулямов, любо-дорого посмотреть, патриот хренов. И это вместо того, чтоб, улучив удобный момент, сдаться поскорей в плен да вплотную заняться поисками человека со шрамом – Абу Ахмета. Хотя он вроде этим и занимается. Без Салима узнал бы про этого Абу? Фиг. Ну так нечего и на судьбу пенять, никакая она не злодейка – свела все ж таки с Салимом, а через него, дай бог, свяжет и с Абу Ахметом, а уж там… Уж там поглядим, сначала ордынца сыскать надо. Да и насчет угрюмовцев… Раничев вдруг вспомнил отрубленную голову женщины, девичьи крики в кустах, гонимых в рабство детей – целыми связками, словно баранов… Нет уж, нечего жалеть о том, что случилось. Постоял как мог за родной город, и не его вина, что все так печально закончилось. Интересно, зачем Абу Ахмету перстень? Хотя Салим говорил, что ордынец занимается колдовством. Правда – по слухам. Но ведь дыма без огня не бывает? А вообще-то он, Раничев, кто? Может, всю жизнь и был скоморохом, бродил по городам и весям, а музей, кафе «Явосьма», группа – этого и не было вовсе? Во дожил! Иван испуганно схватился за голову. И двух месяцев не прошло, а уже… Нет уж, было, было это, было у него прошлое… то есть будущее, вернее будущее, которое вдруг стало прошлым, но все равно будущее. Ну совсем запутался. Как в том фильме – сон про не сон. И курить, курить-то как хочется, а до этого ведь не хотелось вообще, даже и не думалось, но вот теперь… Травки, что ль, пожевать? Дожил… Что ж делать-то теперь? Не в смысле курева, а вообще… Дело нехитрое. Для начала – как-нибудь выбраться отсюда, а там видно будет.
Не раз и не два ворочался еще Иван, пока не подкатился под теплый бок Евдокси. Там и уснул под громкое воронье карканье. Не заметил даже, как сменил Салима Ефим Гудок. Светлело уже, вот-вот – и ляжет на траву первая утренняя роса, а за дальним лесом, за обгоревшими стенами, встанет яркое розовое солнце.
Сотня воинов Энвер-бека на рысях проскочила церковь.
– Ну где они, бачка? – Обернувшись на скаку, Энвер-бек – усталый, с надменным изможденным лицом – поправил синий плащ, небрежно наброшенный поверх золоченого панциря работы лучших мастеров Самарканда.
– Там, там, князь, – замахал руками дикоглазый урусутский старик в черном балахоне, похожий на старого ворона. – Еще немного проскачем.
Бек кивнул. Сказать по правде, он не очень-то хорошо понимал язык урусутов, но у этого желтолицего старца была золотая пайцза Тимура, и сам эмир Осман приказал оказывать ему всяческое содействие. Если б не эмир – стал бы Энвер-бек носиться всю ночь по только что завоеванному городу, отданному на три дня в полную власть храбрецов-гулямов?
– Вертай, вертай! – вдруг всполошился старик. – Проехали.
Энвер-бек сделал знак рукой, и послушная ему конная лава остановилась, разворачивая коней. Они подъехали к ручью, в этом месте старик спешился, неумело, чуть было не вывалился из седла. Среди воинов пронеслась по устам насмешка. Бек строго взглянул на них – эта его сотня славилась своей выдержкой. Они даже не зарубили урусутского воеводу – Панфил-бека, а вот наместник, Евсей-оглан, сам подставился под шальную стрелу. Жаль, храбрый был воин. Если у них остались семьи – надо бы проследить, чтоб над ними не надругались. Хотя, похоже, уже поздно. Энвер-бек прислушался – где-то рядом весело гоготали гулямы. Бек улыбнулся – радость воина приятна и командиру, тем более гулямы заслужили все своим мужеством и отвагой. Немало их навсегда останутся в этой северной стране, с жарким только лишь летом солнцем и низким, затянутым белыми облаками небом. И эти урусы – они тоже храбрые воины. Очень храбрые. Ничего, эмир Тимур скоро покорит их, как когда-то их уже покорил Бату. Сербы тоже были храбрыми. И полегли на Косовом поле. Энвер-бек вспомнил вдруг, как вел в атаку несокрушимую конницу сипахов султана Мурада. Сердце радовалось, когда, словно снопы, валились к ним под ноги сербы. Радовалось сердце сипахов, радостно было на душе Энвер-бека, и казалось, ничто не омрачит эту радость. Однако новый султан Баязид почему-то невзлюбил Энвера. Почему-то? Энвер-бек усмехнулся. Мало ли у него был завистников, начиная от евнухов султанского гарема и кончая великим везиром. Донесли – якобы Энвер добивается любви от Юнус-хатенджи, самой красивой наложницы султана. Ну не все в этом доносе было не правдой, Юнус-хатенджи и в сам деле была мила. Но поднять руку на достояние султана Энвер никогда бы не посмел, что бы он там ни думал и что бы ни писали потом завистники. Но Баязид поверил им, а не Энверу. И топор палача коснулся бы его шеи, но Энвер-бек не стал дожидаться смерти. Бежал с помощью верных сипахов, перебив стражу. Долго скитался, прежде чем добрался в Мавераннагр, на службу эмиру Тимуру. И не прогадал. Получил и чин, и войско, и войны. Единственное омрачало теперь чело Энвер-бека – ненависть к Баязиду и желание мести. Увы, неисполнимое желание… Быть может – пока неисполнимое? Может быть, еще даст Аллах…
