Дмитрий Дашко - Мы из Тайной канцелярии
Кабатчик что-то промычал.
— Приятель, прости, ничего не слышу! — усмехнулся гость из будущего.
Не выпуская космы из рук, «Пётр» посадил кабатчика на чудом уцелевшую лавку, утёр рукавом кровь со своего лица и, довольно лыбясь, позвал Елисеева:
— Что, Вань, допросим молодчика?
Глава 28
— Тятя, письмо! С оказией переслали! — Молодой парнишка, ростом под потолок, влетел в избёнку, не помня себя от радости.
И впрямь, для деревенской глуши любая весточка на бумаге — Событие с большой буквы. С печи вихрем слетели отпрыски поменьше, путаясь в ночных рубашках, подскочили к братцу, суетливо запрыгали подле, норовя выхватить из рук письмо, не отходя ни пяди.
— А ну брысь! Вот я вас! — без всякой злости проворчал глава семьи — по сию пору статный и могучий Егорий Савелич Елисеев. — Неча мне тут скакать! Ишь, блохи какие!
Но его не испугались. Все знали: тятенька добрый, мухи не обидит, а кричит токмо для видимости. Сам же в детворе души не чает, балует чрезмерно. Ну а с той поры, как Иван отправился в Питербурх на государеву службу, отцовское внимание да ласка лишь усилились. Скучал отставной вояка по старшему сыну, сильно скучал. Иной раз во снах видел да разговаривал, всё ждал от него весточки, втайне гордясь Иваном: не кажного, чай, в Тайную канцелярию определить можно. Смышлёным оказался Ванятка, ростом не вышел, зато умом горазд. Не в одном, так в другом елисеевская порода проявилась! Могутная, чего уж!
Егорий Савелич протянул руку за письмом:
— Небось, от Ивана. О питербурхской жисти пишет. Давно пора!
— Ошиблись, батюшка. Кажись, от дяди Аверьяна цидуля сия.
— Да?! — Елисеев-старший озадаченно почесал затылок.
Его братец эпистолярным занятием не увлекался, все на словах обычно передавал через знакомых. В гости не ездил, недосуг было да и немочно: блаженный Петюня нуждался в постоянном пригляде, а откель его возьмёшь, коли Аверьян уж который год ходил вдовым. На дворовых людей никакой надёжи. Сами глаз да глаз требуют.
— Батюшка, давайте зачтём, — заканючила донельзя любопытная дочурка — краса и гордость Егория Савельича.
— Погодь чуток. Пусть все соберутся. Вместе читать зачнём, — объявил отец.
Довольно быстро изба набилась народом. Мужчины степенно расположились за столом, детвора пыхтя и сопя полезла на полати: оттуда удобней слушать.
Мальчишка ошибся. Письмо хоть и касалось Аверьяна, но писал его деревенский бурмистр-староста. Известия были печальные: третьего дня брат преставился, а дурачок Петюня убежал: куда — не ведомо. Может и вовсе сгинул.
Тихо всхлипнула верная супружница, но в дурной бабий рёв не ударилась, жена, пусть отставного, но офицера, понимает. Держала себя как надо, хоть горе и немалым было. Аверьяна в семье любили за нрав добрый, за то, что груз забот на других никогда не переваливал. На мгновение глаза Егория Савелича увлажнились, но он быстро вытер их рукавом оставшегося ещё с военной службы мундира, и, позвав жену, велел накрывать на стол:
— Аверьяна поминать будем!
Он обвёл взглядом собравшихся, чуть задрожал ногой, кадык дёрнулся вверх и вниз, и, сглотнув, продолжил:
— Хорошим человеком наш Аверьян был, упокой Господь его душу!
В горле пересохло, захотелось пить. Супруга услужливо подвинула кувшин с чистой родниковой водицей, но вместо него рука почему-то сама потянулась за молоком, кое Егор Савелич весьма недолюбливал (говоря по правде, мучился опосля животом, худо было — хоть «караул» кричи). Сам не осознавая, что делает, Елисеев-старший налил кружку доверху и выпил в три больших глотка. Желудок отозвался недовольным бурчанием.
«Господи, что со мной?!» — опомнился вдруг Егорий Савелич. — «Нешто смерть братца так подействовала, что сам не свой?!».
Глаза его печально блеснули, плечи сникли. Хоть и виделись редко, а всё не чужой, брат родной. И Петюню-дурачка жалко. При батюшке живом как за стеной каменной жил, а не стало Аверьяна — в единый момент сгинул. Дети наши, дети… Как же вы без нас будете, когда на тот свет уйдём? Кто о вас позаботится?
Мысли переключились на старшего сына. Как там Ванечка в холодном постылом Питербурхе? Всё ль у него ладно, не забижает ли кто?
Губы его затряслись. Он будто враз постарел на много-много лет.
А в это самое время я водил «розочкой» от разбитой бутылки возле шеи наглого и упёртого как танк кабатчика, натравившего на нас всю свою кодлу. В той потасовке мне досталось неслабо. Народ понимал толк в хорошей драке и уж если метелил, так со всем старанием. Зря что ли испокон веков любимое развлечение на Руси — кулачный бой стенка на стенку. Да и маловато нас было. Если бы не горстка, застрявших в кабаке солдат, враз бы смяли, пришлось бы тогда на совсем крайние меры идти.
Мне морда кабатчика сразу не понравилась. От такого субчика не жди, кроме неприятностей. Ну, да и мы не лыком шиты и не пальцем деланы. Управились! С трудом, с синяками, шишками, зубами выбитыми, но сподобились. Теперь пожинаем плоды победы, а вот с ними далеко не всё благополучно.
Отравленным зельем промышляли несколько завсегдатаев. А главный из них умудрился смыться ещё до того, как мы устроили в кабаке мордобой с кровопролитием. Я почему-то не удивился, когда узнал, что самым главным у «клофелинщиков» был тот самый плюгавый мужичонка с бельмом, которого мы видели в обществе Гаврилы. Вот только этот гад словно растворился.
Конечно, мы время зря не теряли, выбили из кабатчика его «адрес», кинулись туда и… никого не нашли. Тип с бельмом собрал все пожитки незадолго до нашего появления и подался в бега. Скрыться он мог где угодно: в Питере мест, в которых ловкий человек, имеющий проблемы с законом, может рассчитывать на кров и приют — предостаточно. А если он из города бежал… Даже думать страшно! Полка на прочёсывание не хватит!
Но фортуна сегодня была на нашей стороне. Мы получили помощь оттуда, откуда не ждали. Во время кабацкой потасовки Иван спас от растерзания одну из гулящих девок. Та добро помнила и решила отблагодарить. Нашла нас в тот самый момент, когда мы от тоски и безысходства пинали двери притона, в котором раньше обретался тип с бельмом, тишком позвала в укромное местечко и предложила свои услуги.
Конечно, нам её потасканные прелести были ни к чему. Одного взгляда хватало, чтоб понять, сколь пышным букетом заболеваний нас могут наградить, рискни мы польститься на её телеса. Однако девица оказалась сущим кладом, ибо знала, куда мог податься тот, кого мы ищем.
— Это ж Лёшка Вырви Глаз! У него брательник есть, лавку мясницкую держит, что на денежки Лёшкой добытые открыл. Тама его ищете! Токмо, как найдёте, обо мне чур ни слова, а то до утра в живости не пробуду. У нас народ на расправу скорый.
— Не сумлевайся, не скажем! — заверил Иван. — Сказывай, где лавка сия находится.
«Красна» девица долго не ломалась, и спустя пару минут мы стремглав понеслись в нужную сторону. Лавка Лёшкиного брата находилась на другом конце города, ну да для нас это не расстояние! Долетели мигом! Азарт будоражил нашу кровь, гнал её по жилам, заставлял сердце биться часто. Иногда было чувство, что оно, словно птица, хочет вырваться из «клетки» рёбер наружу.
А ещё — в мозгу у меня что-то щёлкнуло, появились первые ростки понимания. Наконец-то стало доходить, на след чего мы напали. Не зря тот поляк перед смертью написал о «сокровище воеводы», только истолковали мы его слова неправильно, а ведь в них вся соль, весь смысл круговерти происходящих событий. И эта догадка подстёгивала меня всё сильней.
Я мысленно поделился выводами с Иваном. Тот сначала удивился, а потом понимающе кивнул, соглашаясь. Надеюсь, с помощью Вырви Глаза установим истину, которая была где-то рядом, но мы в запале и суматохе (а то — сколько всего разом навалилось!) не обращали на неё внимания. И, конечно, нельзя отрицать тот факт, что мне в определённой степени помогло историческое послезнание. Хотя далеко не каждый на моём месте сложил бы правильную мозаику из того, что попало нам в руки.
Покупателей в лавке не было. Хозяин, увидев нас, всё понял и тут же сник. Даже сопротивления не оказал. Раскололся моментально, стоило только спросить о пропащем братце. Зато с Лёхой пришлось повозиться. Для своей плюгавой наружности тот оказался на редкость увёртливым и опытным бойцом. Дрался и руками, и ногами, и головой, пускал в ход зубы, едва не откусив нашему кучеру два пальца. Но это были судороги обречённого человека. Мы свалили Вырви Глаза, предварительно накостыляв ему и едва не лишив второго естественного «оккуляра», связали и кулем выволокли на улицу, сунули в карету и понеслись в крепость для допроса, устроенного по горячим следам. В дороге Лёха каким-то чудом умудрился развязаться и едва не вылетел вместе с дверцей наружу. Хрипунов успел среагировать и чудовищным ударом по голове отправил беспокойного «пассажира» в глубокий и продолжительный обморок, заставив нас перепугаться не на шутку — были опасения, что Вырви Глаз больше не очнётся. Если бы мы потеряли ещё одного «клиента» — Ушаков бы лично с нас кожу стесал, да ещё тупым ножиком.
